Сборка танков КВ-1С на Кировском заводе наркомтанкопрома в Челябинске. Сентябрь 1942 года

В 1927 году Владимир Маяковский писал:

И песня,

       и стих — 

              это бомба и знамя¹.

Написанные на злобу дня (заинтересованный читатель может самостоятельно ознакомиться с обстоятельствами создания и последствиями публикации стихотворения «Господин “народный артист”»), эти строки в 1941 году приобрели особый вес и смысл.

«Никогда за свою историю в поэзии не устанавливался такой прямой, близкий, сердечный контакт между пишущим и читающим, как в дни Великой Отечественной войны», — отмечал А. А. Сурков в 1944 году². Cвыше тысячи писателей и поэтов участвовали непосредственно в боевых действиях в армии, на флоте, в партизанских отрядах. Почти половина из них удостоилась орденов и медалей, десять человек — звания Героя Советского Союза, более трехсот погибли смертью храбрых. Но главное в том, что вопреки поговорке «Когда говорят пушки — музы молчат», голоса наших поэтов зазвучали в Отечественную войну как никогда «в полный рост».

В каком-то смысле и сам Маяковский сражался вместе с бойцами. Его книги шли дорогами войны в солдатских вещмешках, его стихи бойцы читали в окопах и блиндажах, находя в них слова для своих собственных переживаний:

Наша земля,

воздух — наш.

Наши звезд алмазные копи.

И мы никогда,

никогда,

никому,

никому не позволим

землю нашу ядрами рвать,

воздух наш раздирать

остриями отточенных копий! (1, 139)

В самые тяжелые для нашей страны дни не прекращалось издание стихов В. В. Маяковского. Написанные о других боях, они в равной степени относились и к переживаемому теперь, будучи настолько актуальны, словно только что вышли из‑под пера как отклик на события современности. Маяковский чувствовал пороховую гарь, доносившуюся из будущего, которое стало для страны настоящим; барометр его поэзии даже в мирный период показывал «бурю»:

Еще готовятся,

              пока — не лезут,

пока дипломатии

              улыбка тонка.

Но будет — 

              двинут гром и железо,

танками

       на хаты

            и по станкам. (8, 161)

Поэт тревожился о будущем страстно любимой им родины, призывал сограждан быть готовыми отразить натиск врага и мужественно встретить предстоящие испытания:

Во всех

      уголках

            земного шара

рабочий лозунг

            будь таков:

разговаривай

      с фашистами

            языком пожаров,

словами пуль,

            остротами штыков. (8, 175)

Строки, созданные поэтом в 1920‑х годах, звучали мобилизационным приказом в годы Великой Отечественной:

Семнадцать и двадцать

нам только и лет.

Придется нам драться,

хотим или нет. (9, 166)

С первой тревогою

с наших низов

стомиллионные

встанем на зов. (9, 35)

Ленинградцы слушали его стихи в дни блокады по радио:

Но землю,

      которую

            завоевал

и полуживую

            вынянчил,

где с пулей встань,

            с винтовкой ложись,

где каплей

            льешься с массами, — 

с такою

    землею

        пойдешь

            на жизнь,

на труд,

      на праздник

            и на смерть! (8, 304–305)

Многим блокадникам был памятен посвященный В. В. Маяковскому юбилейный вечер 14 апреля 1943 года? Снаряды разрывались у самого здания лектория. Грохот падающих кирпичей, бурая медленно оседающая пыль. Трамваи шли без остановок, высаживая пассажиров там, где вагоновожатому казалось менее опасным. К вечеру выстрелы смолкли, однако метроном продолжал стучать. «Артиллерийский обстрел района продолжается», — передавали по радио. Но, несмотря на это, зал лектория был переполнен. И все слушатели встали, когда лектор, читая отрывки из поэмы «Хорошо!», подошел к строкам:

Я

      много

            в теплых странах плутал.

Но только

            в этой зиме

понятней

    стала

        мне

            теплота

любовей,

      дружб

            и семей.

Лишь лежа

            в такую вот гололедь,

зубами

      вместе

            проляскав, — 

поймешь:

      нельзя

            на людей жалеть

ни одеяло,

            ни ласку. (8, 291–292)

Стихи, опубликованные почти 15 лет назад, казалось, были написаны в блокадном Ленинграде зимой 1941--42 годов тем, кто голодал и замерзал вместе со всеми:

Землю,

      где воздух,

            как сладкий морс,

бросишь

            и мчишь, колеся, — 

но землю,

      с которою

            вместе мерз,

вовек

            разлюбить нельзя. (8, 292)

■ ■ ■

По законам военного времени жила и Библиотека‑музей В. В. Маяковского³. В начале войны вместе с музейными материалами отправили в эвакуацию на Урал в город Молотов (Пермь) частные архивы Бриков (рукописи, документы, рисунки, фотографии Маяковского, в том числе три рукописи поэмы «Про это», рубашку, в которой поэт был в день смерти). Чтобы уберечь мемориальные вещи, оставшиеся в Библиотеке‑музее, от возможной гибели в случае бомбежки, их разложили по трем ящикам и закопали в саду на прилегающей территории внутри каменной ограды: кинопленки, записи голоса поэта, стекло (посуда из мемориального шкафа столовой), два электрических чайника, настольные лампы, самовар… На протяжении всех четырех военных лет сотрудники вели дневник, куда записывали все, что происходило за это время с музеем. В дневнике начертили план сада и указали точное местонахождение упомянутых ящиков. В первые три месяца войны делалась художественная фиксация мемориальных предметов, чтобы в случае утраты их удалось восстановить. Не прекращалась просветительная работа. Устраивались передвижные выставки, читались лекции в госпиталях и на фронте. Создавались «бригады Маяковского». Связь Библиотеки‑музея с передовой была постоянной. Сюда приходили письма бойцов с просьбой выслать книги со стихами В. В. Маяковского. Насколько это было возможно, сотрудники удовлетворяли просьбы фронтовиков, перепечатывая на машинке стихи; когда немцы подошли к Москве и начались налеты вражеской авиации, дежурили по ночам, тушили зажигательные бомбы. В фондах музея сохранились осколки от шрапнельного снаряда, снятые с крыши здания. Коллектив принимал участие в сборе средств на постройку танковой колонны имени В. В. Маяковского, перечислив на это свой однодневный заработок.

9 мая 1945 года Библиотека‑музей отмечала День Победы. В читальном зале собрались и те, кто оставался в тылу, и те, кто сражался на фронте. Была откупорена принадлежавшая поэту бутылка шампанского «Абрау-Дюрсо», сохранявшаяся с конца 1920‑х годов. Сотрудников музея наградили медалью «За оборону Москвы».

Сегодня в рукописном фонде ГММ хранятся письма разных лет (в том числе и послевоенного периода), в которых бойцы рассказывали, как вдохновляли их стихи Маяковского. Многие, уходя на фронт, брали с собой его фотографии. Приведем лишь несколько таких посланий.

Из Херсона (1970):

«Высылаю Вам <…> дорогой образ любимого писателя. Эта марка — мой фронтовой талисман. Она прошла со мной с 1941 года — с первых минут войны и до 7 ноября 1944 (ранен). Все время я в записной книжке носил портрет любимого писателя. После госпиталя меня демобилизовали, я плавал на кораблях Черноморского флота, и опять Маяковский бродил со мной по всему свету, а сейчас я тяжело болен. И вот решил отдать в надежные руки эту дорогую для меня реликвию. Ибо никто не будет после знать, какая она дорогая, — с ней я воевал за Родину. <…> 595‑й стр. полк 188‑й стр. див., 6‑я гв. танк. арм. Последний рубеж — Варшава. Артиллерист 1941–1944 [годов] Витушко Б. Г.»⁴.

В письме от 21 июля 1945 года боец В. Трефилов рассказывает, что в 1940 году переснял из журнала «Огонек» фотографию В. В. Маяковского. Когда началась война, он взял фотографию с собой на фронт «как самого дорогого спутника». И далее: «Этот маленький снимок великого советского поэта помог мне честно и смело пройти нелегкий, но победный боевой путь от Орла до Кёнингсберга. <…> Я могу смело сказать, что медаль “За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.” равно принадлежит и мне, и этому маленькому портрету»⁵.

Старший лейтенант В. А. Бирюков прислал свои стихи «Над портретом Владимира Владимировича Маяковского, оскверненным фашистской сволочью». Речь там идет о том, как фашисты стреляли в изображение поэта, которое вдобавок осквернили «своими сапожищами», за что в заключение Бирюков клянется отомстить⁶.

Письмо от постоянного корреспондента — бойца А. П. Кириллова (стилистика сохранена):

«25.ХII.42 г. Сталинградское направление.

Боевой красноармейский привет, тов. сотрудники Библиотеки‑музея В. В. Маяковского, и поздравляем с Новым годом. <…> Посланный нам вами подарок (листы машинописи. — Л. К.), который хранился в вещевой сумке в книге В. В. Маяковского, — однотомник избранных произведений: стихи, поэма, проза, — все это хранилось в вещевой сумке при налете вражеской авиации. В двух метрах от места нахождения нас, тов. Гусева и меня, упала фугасная бомба, порвала осколками вещевую сумку, но, что очень жаль, пробила осколками находившуюся в вещевой сумке книгу В. В. Маяковского. В нее вложен был ваш подарок, в который Вы вложили много трудов, где работа производилась на пишущей ручной машинке: разорвана с 1 по 12 стр. и особенно пострадали такие произведения:

1) “Сказка о дезертире, устроившемся недурненько, и о том, какая участь постигла его самого и семью шкурника”,

2) Из поэмы “Облако в штанах”,

3) “Потрясающие факты”,

4) “Рассказ про то, как кума о Врангеле толковала без всякого ума”,

5) “Ответ на будущие сплетни”,

6) “Мексика”,

7) “Домой”.

В момент налета и разрыва фугасных бомб <…> читал отрывок из поэмы “Во весь голос” тов. В. В. Маяковского. “Пускай за гениями безутешною вдовой плетется слава” и так далее. На 25‑ю годовщину великого Октября был вечер самодеятельности при совхозе “Терновка”, выступил я с поэмой “Во весь голос”, “Стихи о советском паспорте”. Успех очень хороший. Боец тов. Родин Тульской области очень часто повторяет слова из поэмы “Во весь голос”: “Мне наплевать на бронзы многопудье, мне наплевать на мраморную слизь. Сочтемся славою — ведь мы свои же люди — пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм”. Этот боец тов. Родин никогда литературу не читал и не имел с поэзией ничего, но у него запомнились эти слова, эти слова гениальные.

Тов. сотрудники, как по почте переслать потерпевшую от осколков книгу В. В. Маяковского, а Вы нам что‑то подберете из избранных произведений. Товарищи, скоро будет на нашей улице праздник, праздник победы и разгрома гитлеровских разбойников как непрошенных гостей. Этот день близок, день возмездия за наших людей и города и нашу родину. С приветом от боевых товарищей, до свидания, тов. сотрудники. Желаем вам успехов в вашей плодотворной работе»⁷.

В 1943 году пробитую осколками книгу А. П. Кириллов прислал в музей как бесценную реликвию. Этот случай далеко не единственный: бойцы не раз передавали сюда книги В. В. Маяковского — обгоревшие, простреленные вражескими пулями… Такой же реликвией стала для сельского учителя Я. А. Фундаренко поэма Маяковского «Владимир Ильич Ленин». С ней рядовой Фундаренко ушел на фронт, защищал Карельский перешеек, сражался под Сталинградом; в короткие перерывы между боями читал бойцам любимые страницы поэмы. На полях книги отмечены места, находившие особый отклик у слушателей.

А вот письмо от К. А. Алексеевского (8 ноября 1944 года): «Я работаю комсомольским организатором части и поэтому знаю, чем интересуется молодежь. <…> Часто приходится беседовать с молодыми воинами. Глядя на их молодые, почти детские лица, не верится, что эти люди смогли отстоять плацдарм, проявив нечеловеческую стойкость, но это так! <…> Огненные стихи великого Маяковского, которые я часто читаю им в землянках, вызывают у них прилив новой энергии»⁸.

В одном из фронтовых писем, присланных в музей, капитан П. Ф. Коссович сообщал, что однажды среди солдат разгорелся спор о национальной принадлежности В. В. Маяковского. Каждый считал его своим национальным поэтом. Грузины доказывали, что он грузин, украинцы — что украинец, поляк вел происхождение Маяковского из Польши. Заканчивалось письмо словами: «Особенно близок Маяковский нам — воинам Красной армии, которую он любил всеми силами своей души. Да и не только нам. Мы видели в вещмешках чехословацких и польских солдат томики стихов Маяковского. Они черпают в нем силу для борьбы за освобождение своих народов от фашистского рабства»⁹.

■ ■ ■

И еще одно письмо — от солдата В. В. Казакова (1944). «Я видел самолеты с именем “Владимир Маяковский”. Я видел танки с именем “Владимир Маяковский”. Я ежедневно вижу — по фронту проходит живой Маяковский, громя врага... Сегодня основная аудитория Маяковского — фронтовики на передовых позициях, а трибуна — траншея»¹⁰.

Танк «Владимир Маяковский» был сделан на средства, полученные от концертов выдающимся актером‑чтецом, мастером художественного слова Владимиром Николаевичем Яхонтовым (1899–1945) — поклонником творчества Маяковского, считавшим себя «негласным учеником» поэта и блистательно исполнявшим его стихи. В 1944 году, выступая на оборонных предприятиях Урала, Яхонтов отправил в Москву телеграмму:

«Москва. Кремль.

Товарищу Сталину.

Дорогой Иосиф Виссарионович!

Прошу Вас принять от меня 165 тысяч рублей, собранные мной от выступлений в концертах на Урале, на постройку танка, который разрешите назвать “Владимир Маяковский”. <…> Пусть грозная броня, выплавленная славными тружениками Сталинской Магнитки, и танк, созданный руками кировцев, несет в бой имя “лучшего и талантливейшего поэта советской эпохи” Владимира Маяковского. <…> Прошу Вашего согласия танк “Владимир Маяковский” направить войскам Маршала Советского Союза тов. Рокоссовского.

Лауреат Всесоюзного конкурса мастеров художественного слова

Владимир Яхонтов»¹¹.

Вскоре в Челябинск пришла ответная телеграмма от Верховного главнокомандующего:

«Челябинск.

Лауреату Всесоюзного конкурса мас­теров художественного слова тов. Яхонтову.

Примите мой привет и благодарность Красной армии, тов. Яхонтов, за Вашу заботу о бронетанковых силах Красной армии. Ваше желание будет исполнено.

И. Сталин».

Вот как вспоминал об этом сам Владимир Николаевич:

«Выпустив в Москве “Тост за жизнь” (литературная военно‑патриотическая композиция. — Л. К.), собрав аплодисменты, я вскоре уехал на Урал в гастрольную поездку, и там у меня родилась мысль подарить танк имени Маяковского нашей Советской армии. В ответ на мое обращение через местные газеты к металлургам Магнитогорска и танкостроителям Челябинска многие из рабочих брали на себя социалистические обязательства. Не без волнения прочел я в газете “Магнитогорский металл”: “В июле я уже имею 103 процента плана. Отвечая на просьбу тов. Яхонтова выплавить броневую сталь для танка “Владимир Маяковский”, я беру на себя обязательство выдать в июле сверх плана 150 тонн добротной броневой стали”. Это писал сталевар‑орденоносец товарищ Калюжный. Моя в некотором роде “личная переписка” через газеты с рабочими Урала приводила меня в боевое состояние, я чувствовал прилив сил, работал с удовольствием, подъемно, неоднократно выступая в цехах. Мне было весело и светло при мысли, что все мы коллективно строим танк Маяковского. А его стихи звучали все это время так, что можно сказать: Маяковский тоже активно участвовал в построении этой боевой машины. Слово его звенело в грохоте механизмов, в шуме рабочих цехов, его слушали в замасленных спецовках, с руками, черными от окалины. Поэт трудился вместе со всеми нами, по‑прежнему живы были его строчки:

Радуюсь я — 

это

мой труд

вливается

в труд

моей республики...

Танк Маяковского рождался из пламени мартенов, гула дни и ночи работающих цехов и звона его “слышимой поэзии”... И, наконец, я прочел однажды:

“ПРИКАЗ

по Кировскому заводу

г. Челябинск

№ 1328 от 30 августа 1944 г....