Н.И. Голиков. Песня про купца Калашникова. 1955 год

Кулачный бой, или кула`чки, — древнейший вид соревновательных развлечений у восточных славян. Бытовал он у жителей деревень и городов Украины, Белоруссии, России. Единого мнения о происхождении на Руси кулачек нет, имеется несколько основных версий. Первая: кулачный бой возник в языческие времена как аграрный обряд, посредством пролитой при этом на землю крови «повышающий производительные силы природы»¹. Вторая: кулачки являлись неотъемлемой частью тризны — погребального обряда. Этнограф М. М. Забылин писал, что славянским тризнам сопутствовали «борьба и нередко такие терзания, которые сопровождались даже убийствами или увечьем, понятно, что эти утехи были между прочим — кулачки»². Третья версия рассматривает кулачки как обряд инициации по достижении молодым человеком совершеннолетия.

Кулачные бои приурочивались к праздничным датам народного календаря — в основном зимнего цикла: по крайней мере, в сообщениях о московских кулачках указания на зимний сезон превалируют. Это касается двух типов кулачек — «сцеплялок-свалок» и «стенки на стенку». Третий тип — «сам на сам» — мог организовываться по случаю: например, по договору двух сторон, превращающих бой в пари с денежными ставками. Подобный характер носили кулачки во время свадебных празднеств³ и судебные поединки (см. далее)⁴.

Самые ранние упоминания о кулачных боях находим в летописях и былинах. Сцены кулачек представлены в летописных миниатюрах, настенной живописи, произведениях каменной резьбы⁵. Древнейшее на Руси изображение кулачных бойцов было на фреске Софийского собора в Киеве (не сохранилась). По мнению историка С. М. Соловьева, в следующей строке из «Повести временных лет» описан именно кулачный бой: «Видим ведь, как места игрищ утоптаны, и людей множество на них, как толкают друг друга, устраивая зрелища, бесом задуманные»⁶. Обратим внимание на осуждающий тон хрониста, ведь для Церкви рассматриваемый обычай являлся пережитком язычества. К тому же кулачки эпохи Средневековья были менее цивилизованны, нежели в XVIII–XIX веках, когда современники могли даже сравнить противостояние «сам на сам» с боксерским поединком.

Схватки образца XVI столетия отличались жестокостью. Дипломат Священной Римской империи Сигизмунд Герберштейн (1486–1566), бывавший в Московии, писал: «Юноши, наравне с подростками, сходясь обычно по праздничным дням в городе на обширном и известном всем месте, так, что большинство может их там видеть и слышать, созываются вместе неким свистом, который является как бы условным знаком, они тотчас сбегаются вместе и вступают в рукопашный бой, начинают они борьбу кулаками, а вскоре без разбору и с великой яростью бьют ногами по лицу, шее, груди, животу и детородным частям, состязаясь взаимно о победе, так что часто их уносят оттуда бездыханными. Всякий, кто победит больше народу, дольше других останется на месте сражения и весьма храбро выносит удары, получает особую похвалу в сравнении с прочими и считается славным победителем. Этот род состязания установлен для того, чтобы юноши привыкли сносить побои и терпеть какие угодно удары»⁷.

Судя по приведенному отрывку, здесь представлен первый из названных нами типов кулачек — «сцеплялка-свалка». В XVIII–XIX веках свидетельств о подобного рода диких боях в Москве не обнаруживается. Недопустимым считалось бить стоящего к тебе спиной, уже окровавленного, лежачего, захватывать тело или одежду противника, наносить удары в висок или под микитки (под ребра)⁸. Вопросы о применении в бою ног остаются до сих пор дискуссионными. Насколько эта техника была развита и имела распространение в Средневековье? Сохранила ли она свою актуальность в XIX веке? Специалисты отвечают каждый по-своему. Обобщающий несколько авторитетных точек зрения материал дан исследователем А. В. Александровым, к статье которого мы вынуждены отослать читателя без дальнейших комментариев⁹, поскольку рассмотрение бойцовских приемов в нашу задачу не входит.

Очевидцы отмечали, что кулачки способствовали выработке у молодых московитов выносливости. О рукопашных схватках как средстве физического воспитания молодежи писал дважды посетивший Москву немецкий путешественник Адам Олеарий (1599–1671). Однако трактовка им увлечения местных жителей кулачными боями своеобразна: «Молодые и подростки парни сходятся иногда в известные дни, бьются на кулачки для того, чтобы приобрести к вынесению побоев привычку, эту вторую природу, и через то легче сносить телесные наказания, которыми они могут впоследствии подвергнуться». Олеарий словно пытается убедить читателей в том, что русские — народ «грубый и как бы рожденный для рабства»¹⁰, сами же кулачки в качестве яркой черты московского быта его не интересуют, в отличие от Герберштейна.

Итальянский ученый-гуманист Паоло Джовио (Павел Иовий Новокомский, 1483–1552) тоже придавал кулачкам значение некой, выражаясь современным языком, военно-спортивной дисциплины: «Вся молодежь упражняется в разнообразных играх, и притом весьма близких к воинской службе, состязается в беге взапуски, борется в кулачном бою»¹¹. Отметим, что в Московию он не приезжал и воочию кулачек не видел, а использовал, вероятно, сочинения других авторов и устные рассказы. Писал Джовио на средневековой латыни. Нами процитирован отрывок из его книги в переводе филолога А. И. Малеина (1869–1938). Глагол colluctatur Александр Иустинович перевел как «бороться в кулачном бою». В издании 1997 года работа А. И. Малеина подверглась редакторской правке историка О. Ф. Кудрявцева: «Вся молодежь упражняется в разнообразных играх, и притом весьма близких к воинскому делу, состязается в беге, борется и участвует в конском ристании»¹². Паоло Джовио указывает, что описываемые занятия происходили в некоем специально отведенном для этого месте — in palestra. Палестрой в античности называлась гимнастическая школа для мальчиков. А. И. Малеин и О. Ф. Кудрявцев в русском тексте выражение in palestra опускают. Есть перевод книги на французский язык, где in palestra дается как dans le gymnase (в гимнастическом зале)¹³. Вряд ли в Москве XVI века существовало подобное заведение. Имел ли Джовио в виду некую территорию, пригодную для физических упражнений, или подразумевалось все-таки помещение, сказать трудно. Вопрос остается открытым. Возможно, in palestra является вымышленной художественной деталью: не случайно французский комментатор сочинения указывает на то, что Москва в описании Джовио очень напоминает античный Рим¹⁴.

Места в Москве, где устраивались кулачные бои, названы в отечественных источниках. Это были открытые площадки, рассчитанные на массовые скопления людей. В указе царя Михаила Федоровича от 9 декабря 1640 года сказано: «Которые всякие люди учнут биться кулачки в Китае, и в Белом каменном городе, и в Земляном городе, и тех людей имать и приводить в земский приказ и чинить наказание»¹⁵. Известно, что территорией для сходок бойцов в Белом городе являлось Старое Ваганьково¹⁶. В XIX веке этнограф С. В. Максимов комментировал царский указ: «Михаил Федорович прогнал отсюда бойцов и <…> запретил народу ходить на Старое Ваганьково смотреть, как бьются знаменитые бойцы казанские, тульские и калужские. Из их среды выделились и прославились: Алеша Родимый, Тереша Кункин, Никита Долговязый, братья Подходкины и Зубовы»¹⁷.

В извете патриарху Московскому Иову боярского сына Ивана Чортова (1604) говорится о неких безместных попах и дьяконах, сходящихся у Фроловского моста, где они «безчинства чинят великие, меж себя бранятся и укоризны чинят скаредные и смехотворные, а иные меж себя играют и борются и кулачки бьются»¹⁸. Фроловский (Спасский) мост, перекинутый через Алевизов ров, существовал в Москве с 1516 по 1812 год. Его еще называли Поповским крестцом, поскольку на нем вплоть до XVIII века собирались оставшиеся без прихода священнослужители, которых состоятельные москвичи нанимали для совершения различных треб¹⁹.

Вообще мосты и их окрестности часто выступали площадками для кулачек. Как увидим далее, в Москве кулачные бои устраивались у Чугунного, Дорогомиловского, Покровского мостов²⁰. Разгар сезона приходился на зиму, когда река покрывалась льдом, предоставляя бойцам ровный вместительный участок. Вместе с тем мосты притягивали маргинальные слои городского населения. Например, в XVIII веке Каменный мост являлся притоном воров. Обличаемые Чортовым «попы и дьяконы» не были преступниками, но вели образ жизни скорее бродяг, нежели представителей духовенства. Митрополит Макарий (Булгаков) приписывал этим скитальцам вину за «разные беспорядки и нестроения в Церкви»²¹. Яркую характеристику дал им С. В. Максимов: «Волоса, известные на рынках более под именем гривы, торчат из-под шляп с широчайшими полями всклоченными; засели в них пух и сено. Бороды не расчесаны, нанковые линючие подрясники подпоясаны веревочкой; на плечах выцветшие на солнышке камплотные²² рясы еле держатся. Иные обуты в лаптишки, и хоть бейся об заклад, на ком больше заплат. <…> На перекрестках они протягивали руку, на людных “крестцах” предъявляли всенародно свои рваные вретища и объясняли свои безысходные и неключимые беды»²³. В XVIII–XIX столетиях традицию кулачных боев поддерживали семинаристы, как известно по художественной литературе и мемуарам, весьма склонные ко всякого рода озорству²⁴.

Итак, кулачный бой отличали жестокость, шумность, стихийность. Поэтому кулачки не раз осуждались и запрещались. Стоглавый собор (1551) предписывал отлучать от Церкви тех, кто «глумы творят всякими игры и всякими скомрашствы, и песньми сатанинскими, и плясанми, и гусльми, и иными многими виды, и скаредными (здесь — мерзкими. — К. Ж.) образовании, еще же и пьянством»²⁵. Кулачки напрямую не названы, но можно предположить, что они как непременная часть гуляний сами собой подразумевались.

Упомянутый выше указ Михаила Федоровича от 9 декабря 1640 года был вызван стремлением власти пресечь беспорядки, могущие разгореться в пылу многолюдной драки²⁶, поскольку тогда страна находилась в условиях экономического и социального кризиса, пиковыми событиями которого стали Соляной (1648) и Медный (1662) бунты.

Грамоты царя Алексея Михайловича называют кулачные бои в ряду таких нравственных преступлений, как гадание и азартные игры²⁷. В 1642 году Патриарх Московский и всея Руси Иоасаф, осуждая кулачки, делал акцент на том, что в «этих играх многие и без покаяния пропадают»²⁸. Наконец, в 1684 году за любимую многими народную забаву назначили суровое наказание — битье кнутом и ссылку в Сибирь и в «иные городы на вечное житье»²⁹.

Часто к числу критик кулачных боев относят излагаемую ниже статью определений Владимирского архиерейского собора (1274), что, на наш взгляд, не совсем верно. Статья направлена против тех, кто «в божественыя праздникы позоры некакы бесовскыя творити, с свистанием и с кличем и выплем, съзывающе некы скаредныя пьяница, и бьющееся дреколеем до самыя смерти, и възмающе от оубиваемых порты»³⁰. То есть здесь осуждается не собственно кулачный бой, а поединки с примененим дубин, палок (дреколья). В челобитной царю Алексею Михайловичу 1648 года бои принципиально разделяются на два вида — кулачный и дрекольный³¹. Использование оружия в кулачках было неприемлемо и, как мы увидим далее, воспрещалось выработанными со временем неписаными правилами.

Особое отношение существовало к «полю» — форме судебного поединка «сам на сам», к которой спорщики прибегали в случае отсутствия у них доказательств или свидетелей. В подобном случае им предоставлялась возможность удостоверить свою правоту крепким ударом. Если один из тяжебщиков явно уступал другому в физической силе, он выставлял вместо себя наймита — «полевщика». Выходить на «поле» дозволялось вооруженным, но бились и голыми руками. Герберштейн отмечает: «Множеством разнообразного оружия московиты скорее обременяют себя, <…> иноземцы же вступают в бой, полагаясь более на ловкость, чем на оружие. Они прежде всего остерегаются вступать в рукопашный бой, зная, что московиты очень сильны руками и вообще телесно»³². Условия таких тяжб были прописаны в Судебниках Ивана III (1497) и Ивана IV (1550). Светская власть ничего предосудительного в «поле» не видела. Против него высказывалось духовенство. В поучении митрополита Киевского и всея Руси Петра (?–1326) сказано: «А кто лезши на поли убьет, ино душегубец именуется, <...> в церковь ему не входити 20 лет, и святого причастия не принимать даров, ни Богородицына хлеба; а будет убивать на поли, ино его псом поврещи (бросить. — К. Ж.), а не проводити его; а который поп проводит, тот поп поповства лишен»³³. Почти те же слова повторены в послании митрополита Киевского и всея Руси Фотия (?–1431) к новгородцам³⁴.

Преподобный Максим Грек (1470–1556) считал «поле» пагубным для христианских душ, поскольку поединщики прибегали к колдовству: «Обе стороны выбирают хорошего драчуна полевщика; обидчик находит еще чародея и ворожея, который бы мог пособить его полевщику. <...> О беспримерное беззаконие и неправда! И у неверных мы не слыхали и не видали такого безумного обычая»³⁵.

По народному поверью, колдун мог с помощью гадательных книг, каковыми были, например, «Аристотелевы врата» или «Рафли»³⁶, предсказать благоприятное для боя время («добрый час»), помочь советом, следуя которому кулачник становился неуязвимым³⁷, дать оберег (ими служили «орлов», «ластовичий», «куречий» камни, якобы скрытые во внутренностях названных птиц³⁸), заклясть кулачника, тем самым укрепив его силы (вот пример подобного заклинания, где смешались христианские и языческие представления: «Во имя Отца и Сына и Св[ятого] Духа. Аминь. Стану я р[аб] Б[ожий] благословясь и пойду перекрестясь из избы дверьми, из двора воротами, умоюсь не водою, но росою, и утруся шелковым полотенцом, помолюся Спасу пречис­тому и Матери Божией Богородицы, Михаилу Архангелу и Гавриилу Архангелу, Петру и Павлу верховным апостолам; <...> и как жидове Христа роспинали и били его деревом и копием и веревкою, и как истинный Христос не чюл в себе ни щепоты (боли. — К. Ж.), ни ломоты, ни опухоли, ни в кос[т]ьи, ни в жильи, ни в белом теле, ни в ретивом сердцу. И так бы я р[аб] Б[ожий] не чюл в себе ни щепоты и ни ломоты и ни опухоли ни в кости, ни в жильи, ни в белом теле, ни в ретивом сердцу. <...> Н[е] окаменело белое тело и ретивое сердце и горячая кровь, и буди мой кулак по семи фунтов. И те мои слова будьте крепки и емки, и тем моим словам небо ключ, а земля замок»³⁹).

Стоглавый собор предостерегал от услуг колдунов: «Аще ли кто впредь от православных хрестьян учнет таковыми чародействы в народе или по домом или уполь прельщати, и потом обличени будут, и таковым от царя в великой опале быти, а тем православным хрестьяном, которые учнут от них
то еллинское и бесовское чарование приимати, всячески от церкви отверженным быти по священным правилом»⁴⁰.

Прибегать к «полю» перестали в начале XVII века. Уложение 1648 года его уже не упоминает. Память о судебном поединке сохранилась в поговорке «коли у поля стал, так бей наповал», а также в названии ныне утраченной московской церкви Троицы Живоначальной в Полях, стоявшей в районе Китай-города, где такие поединки происходили.

XVIII век можно считать вольготным временем для московских кулачек. К ним, судя по воспоминаниям, снисходительно относился Петр I, считая традиционные забавы необходимыми «для народного полирования»⁴¹. Будучи в Лондоне, царь побился об заклад с герцогом Лидсом, что русский гренадер, который в Москве «за Сухаревою башнею против кулашной стены хаживал», одолеет любого английского молодца, и выиграл. В свете данного факта любопытно сообщение этнографа А. В. Терещенко: «Рассказывают, что некоторые из наших вельмож, гордясь своими бойцами, сводили их в Москве с боксерами. Достопочтенные лорды сами приезжали сюда и выставляли боксеров на дюжий кулак русского, который, будучи незнаком с искусством, так метил удачно в бока и лицо, что часто с одного разу повергал тщеславного бойца на землю. С тех пор боксеры перестали меряться с бойцами»⁴².

Голштинский дворянин на русской службе Ф. В. Берхгольц (1699–1765) в июле 1722 года присутствовал на гуляньях под Москвой, где стал свидетелем кулачных боев: «Люди, которые, подпив, для забавы выходят на кулачки, так медленны и умеют делать такие прыжки, что смотреть на них, конечно, смешно; но они при том и разбивают друг другу до крови носы и рты. Страннее всего, что то, что записные кулачные бойцы показывают за деньги или из тщеславия, они делают даром, из простого удовольствия, иногда в трезвом виде и даже с лучшими своими приятелями; а потому вовсе не сердятся, когда разбивают себе в кровь носы и физиономии и рвут один на другом рубашки. Для полного удовольствия они даже снимают с себя поддевки и рубахи и наделяют друг друга ударами по голому телу, которое тем громче шлепают, так что со стороны может показаться, что драка идет не на живот, а на смерть. Бойцы, когда бьют разом и руками, и ногами, готовы, кажется, съесть один другого, так свирепо выражение их лиц; а все-таки остаются лучшими друзьями, когда дело кончено. Смотря по числу, они разделяются на две половины и выступают таким образом на бой, причем та партия, которой удастся прогнать противную, считается победившею; но если кто-нибудь из участвующих в бою упадет, никто не смеет его трогать, пока он опять не встанет. К подобным упражнениям они приучаются с юных лет, и мы видели такие бои и между самыми маленькими ребятами»⁴³.

Отметим интересную деталь: Берхгольц отделяет профессиональных бойцов, получающих за свое искусство плату, от любителей, охочих просто потешиться в праздник. Значит, уже к 1720-м годам существовали кулачные поединки с денежными ставками. В допетровской Руси азартные игры пользовались популярностью (например, зернь), поэтому не исключено, что еще тогда кулачки подверглись «коммерциализации».

В противовес распространенному мнению о жестокости кулачек мемуарист упоминает беззлобие бойцов. Примерно то же отмечал силач Николай Разин (Фомин) почти 200 лет спустя: «Меня всегда поражала доброжелательная атмосфера кулачных боев. Люди выходили на круг, не испытывая злости друг против друга. Просто их обуревало любопытство, кто из них крепче и ловчее»⁴⁴. Добавим сюда наблюдение английского посланника при дворе царя Алексея Михайловича: «В праздничные дни молодые люди имеют обыкновение собираться и развлекаться ударами кулаков и палок; обижаться за это считается между ними неприличным»⁴⁵.

Свободе устроения кулачек в Москве способствовал перенос столицы в Санкт-Петербург. Именно на «град Петров» распространялся указ Екатерины I от 21 июля 1726 года, согласно которому кулачные бои позволялось проводить только с разрешения главной полицмейстерской канцелярии и в оговоренных предварительно местах⁴⁶. Появление указа было вызвано известиями о систематических нарушениях правил проведения кулачек «на лугу позади двора графа господина Апраксина и на Аптекарском острову», где в ход пускались ножи, кистени, камни и прочее. Более жестко — на сей раз уже и насчет Москвы — распорядилась Елизавета Петровна в 1743 году: «Никому кулачных боев, как в Санкт-Петербурге, так и в Москве, не заводить и не биться, чего накрепко смотреть главной полиции».

Однако забава продолжала завоевывать себе все новых приверженцев. Более того, у нее находились могущественные покровители, среди них — граф А. Г. Орлов-Чесменский, государственный и военный деятель времен Екатерины II⁴⁷. Тому есть яркие свидетельства, относящиеся к периоду пребывания Алексея Григорьевича в Москве. Например, английский путешественник У. Кокс писал, что граф организовывал кулачные бои «сам на сам» в манеже своего имения Нескучное. Бойцами выступали примерно 300 человек из графских крепостных. Они надевали рукавицы из жесткой кожи и удары наносили не прямо, а «кругообразно», что обеспечивало им относительную безопасность. У. Кокс, выходец с родины «классического бокса», отмечал: «Некоторые из бойцов отличались большой силой; но они не могли сделать особенного вреда благодаря самому способу драки; здесь не бывает тех переломов и ушибов, какими часто сопровождаются кулачные бои в Англии»⁴⁸. В боях участвовали не только крепостные, но и московские фабричные, целовальники, мясники, купцы, даже дворяне⁴⁹. Охота посоревноваться порой находила и на самого хозяина Нескучного. Однажды Алексей Григорьевич выписал «из Рязани мясника, непобедимого кулачного бойца, и стал с ним биться; <…> задел ли крепко под ребра мясник противника — только граф рассердился и ударил изо всей силы, мясник увернулся, удар пришелся по печке, и будто кафля (керамическая плитка. — К. Ж.) вылетела»⁵⁰...