И.К. Айвазовский Пожар Москвы 1812 года. Холст. масло. 1851 год

Поэт‑гусар Д. В. Давыдов, возвращаясь в 1827 году с «персидской войны», восхищается «статью» древней столицы — ее палатами, садами, живописными холмами и «волшебными берегами». Охватывая взглядом панораму, автор не может не внести в ряд живописных деталей и реку, красоту которой трудно не заметить. Денису Васильевичу в разное время вторили и его собратья по перу. В районе Кунцева Москва‑река «шумит, блестит и прихотей полна», «то скрывается вдруг, то вдруг опять видна», близ Воробьевых гор она «игриво рощу обтекает» (И. И. Козлов); окрест Девичьего поля на ней «чернеет лодка с рыбаками», а «среди прибрежной луговины рога пастушечьи трубят» (А. И. Полежаев); речная гладь как зеркало отражает рассвет (В. И. Лебедев-Кумач); «день яркий блещет в синеве» воды (П. А. Вяземский); «Москва‑река дремотною волной / Катилась тихо меж брегами; / В нее, гордясь, гляделся Кремль стеной / И златоверхими главами» (К. Ф. Рылеев)...

Однако первым воспел Москву‑реку в стихах не наш соотечественник, а иностранец — немецкий поэт‑лирик Пауль Флеминг (1609–1640). В 1630‑х годах в составе Голштинского посольства он совершил путешествие в Московию вместе с географом, историком, математиком Адамом Олеарием (1599–1671), оставившим об этом дипломатическом путешествии яркие записки. Немцы двигались через Россию в Персию, чтобы наладить шелковую торговлю с шахом Сефи I. За время странствий Флеминг запасся многими впечатлениями, которые выразил в нескольких произведениях. Среди них есть три сонета, посвященных Москве, и в одном из них Флеминг восторгается столичной рекой. Приведем стихотворение полностью в переводе А. П. Сумарокова (1755):

Всегда ты в тишине теки в своих брегах

И града омывай великолепна стены;

Мы в них в другой уж раз зрим ласку без премены,

Которой чаем мы в восточных быть странах.

Коль возвращуся здрав, как был в стране я сей,

Каков от берегов твоих я отлучаюсь,

Устами я тебе и сердцем обещаюсь,

Что ты не выйдешь ввек из памяти моей.

Воспеть хвалу твоим струям я не оставлю.

Как Мульда славится, так я тебя прославлю,

Но тамо я уже не чаю больше быть.

Прими сей малый труд. По времени я миру

Потщуся о тебе громчае возгласить.

Нет, буду петь теперь! подай, Эрата, лиру!

Упомянутая Мульда — это река в Саксонии, а Эрата (или Эрато) — муза любовной поэзии в древнегреческой мифологии. Адам Олеарий опубликовал в своей книге о посольстве 13 произведений Флеминга, в том числе так называемый Амарский цикл, где, вероятно, опять же впервые звучали слова о русско‑немецкой дружбе: «Голштинии сыны, мы здесь — не на чужбине: // Незыблем наш союз и до скончанья лет» (перевод Л. В. Гинзбурга).

В XVIII веке с материалами о голштинском посольстве ознакомился поэт, драматург, литературный критик А. П. Сумароков (1717–1777), которому, вероятно, понравился комплиментарный тон стихов Флеминга. Александр Петрович обратился к немецкому сборнику поэта “Geist und Weltiche Poemata”, где обнаружил три московских сонета, не вошедших в труд Олеария, и загорелся идеей их перевести. «Всякие древности, хотя несколько касающиеся до Российского Государства, кажутся мне быть достойны чтения любопытными нашего народа людей; ибо мы тем гораздо не богаты», — объяснял свой замысел Сумароков (кстати, автор исторического очерка «О первоначалии и созидании Москвы»). Публикацию в академическом журнале «Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие» он приурочил к 115‑летию со дня смерти П. Флеминга. Любопытно, что переводные стихи о Москве‑реке прочитал Матвей Комаров, которому в ту пору еще только предстояло стать популярным лубочным писателем, автором романов о похождениях разбойника Ваньки-Каина и милорде Георге. Комаров в письме к издателю «Ежемесячных сочинений» Г. Миллеру сообщил: чтение стихов возбудило в нем «охоту к сочинению виршей». Сонеты Флеминга в переводе Сумарокова так пришлись по душе Матвею, что он воспроизвел их через несколько десятков лет в книге «Разные письменные материи, собранные для удовольствия любопытных читателей» (1791).

Вспомним, что в романе Матвея Комарова о Каине есть сцена, в которой главный герой вместе с приятелем Камчаткой является под Каменный мост через Москву‑реку, где в старину собирались нищие, калеки, разного рода «гулящие люди», воры и разбойники (имеется в виду построенный в XVII веке первый каменный мост через Москву‑реку с западной стороны Кремля, в районе современного Большого Каменного моста).

* * *

В памфлете лингвиста и поэта Петра Федоровича Калайдовича (1791–1839) берега Москвы‑реки посещает тень Людовика XVI, казненного на гильотине в 1793 году по решению Национального конвента Франции в ходе Великой французской революции. Призрак убиенного монарха появляется в Первопрестольной 5 сентября 1812 года, в момент захвата города армией Наполеона. В подзаголовке Калайдович указал, что его памфлет — это «подражание Еврейским пророкам». «Москва подобна Везувию, извергает на воздух дым, пепел, искры и камни; в утробе — шум, треск, свист и стоны, — пишет автор, рисуя будто бы библейскую картину. — Огонь на крилах ветреных летает по кровам хижин, чертогов боярских и домов Божиих. На восточном горизонте пылают небеса; ночь исчезла от страшного зарева, звезды скрылись от ужаса, и светлый месяц помрачился от черного дыма». Над Воробьевыми горами раздается «плачевный глас», возвещающий появление призрака Людовика. Казненный король является французам, велеречиво проклинает «цареубийц», предрекает им скорую погибель на полях московских, калужских, смоленских, белорусских, затем исчезает.

* * *

В 1831 году в Москве была издана книжка некоего автора под псевдонимом «А. П.» «Масляница на Москве реке. Шуточное стихотворение». Поэт‑балагур берет читателя за руку и ведет его сквозь шумно и радостно гуляющую толпу в центре города:

Поспеть ведь надо на качели,

По набережной погулять,

Смотреть лубочных ряд комедий,

Послушать разных интермедий,

На обезьяну заглянуть.

Смотрите — как она кривится,

Ластится, гнется и чинится,

И вам указывает путь

В сарай, ее где обладатель,

Грошей и пятаков сбиратель,

Партеру тщится угодить,

И важно, чинно, тихо, стройно,

Гостям чтоб было все спокойно,

Старается народ водить.

А там, в особом отделеньи,

Откуда пар столпом валит — 

Узрите чудное явленье:

Тут несгораемый горит!

Глотает олово, как водку:

Не обозжет свою он глотку,

Ест угли, будто калачи;

Хотя они совсем пылают,

Но рот ему не опаляют:

Они ведь, право, горячи!

Какие звуки раздаются?

Откуда плески к нам летят?

Пол, крышка, стены все трясутся,

И быстро кругом кони мчат.

На них, под ними, между ними

Паяцы штуками лихими

Народ без памяти дивят;

Они своим отличным даром

Уж, право, гривенник не даром

Берут с восторженных ребят.

Теперь на горы прокатиться!

Смотрите, быстро как летит

Ездок — совсем он не боится!

Еще картина — бег прекрасный,

Устроенный вдоль по реке,

Расчищенный, как месяц ясный,

Уже приметен вдалеке.

Там сани парами с убранством,

С купцами боле, чем с дворянством,

Посмотришь — в три ряда летят.

В них цвет Москвы — девицы, дамы,

Скажу без всякой эпиграммы,

Как звезды средь небес летят.

Замерзшая река и ее берега выступают здесь как пространство для масленичных гуляний — одного из самых многолюдных событий общественной жизни Москвы. Устраи­вались они на Москве‑реке и на речке Неглинной, в арсенал увеселений входили горы, балаганы с театральными и цирковыми представлениями, конные ристалища и бега рысистых лошадей. Напротив Потешного дворца на берегах Неглинки мужики сходились для кулачных боев. Устанавливать балаганы по праздникам в людных местах начали при Петре I, который и сам принимал участие не только во всякого рода карнавальных и театрализованных шествиях, но не гнушался и катанием с ледяных гор. «Народ собирался на реку: по данному знаку шатер, под которым находились горы, раскрывался, и Государь, а за ним Императорская фамилия, первые скатывались с оных». При Екатерине II горы и балаганы сооружались между Москворецким и Устьинским мостами напротив Воспитательного дома. Традиция эта сохранялась и далее — при Павле, Александре I, Николае I.

Целью езды в экипажах, по словам ирландско‑английской путешественницы и мемуаристки Марты Уилмот (1775–1873), которая посетила масленичные гуляния в Москве в 1804 году, было показать публике «всевозможные украшения, туалеты etc». Уилмот и «А. П.» независимо друг от друга отмечают, что в этом удалом поезде выделялись представители торгового сословия. «Особенно блистали купчихи. Их головные уборы расшиты жемчугом, золотом и серебром, салопы из золотного шелка оторочены самыми дорогими мехами. У них великолепные коляски, и нет животного прекраснее, чем их лошади». Эту картину путешественница дополняет впечатлениями 1806 года: «Река, серебряным полумесяцем рассекающая город, чудесно оживляет картину. Сотни огненных ливонских, арабских и татарских скакунов несутся по ледяной дорожке, отмеченной зелеными ветвями, а правят ими кавалеры, сидящие в маленьких санях, похожих на раковины». О страсти москвичей украшать экипажи на Масленицу писал и известный мемуарист С. П. Жихарев (1788–1860): «Мос­ковские щеголи ничего не делают вполовину; отличаться так отличаться: подавай золоченые колеса, красную сафьянную сбрую с вызолоченным набором, который горел бы, как жар; подавай лошадей — львов и тигров с гривами ниже колена, таких лошадей, которые бы, как выражаются охотники, просили кофе».

В 1840‑х годах на Масленицу в Москве случилась оттепель. Во избежание потоплений ставить балаганы прямо на лед строго воспрещалось. Масленичные гуляния перенесли с реки в Подновинское предместье, а оттуда после устроения Новинского бульвара — на Девичье поле.

* * *

Водная переправа через Москву‑реку фигурирует в стихотворении Алексея Федоровича Мерзлякова (1778–1830) «Маршрут в Жодочи». Написано оно в начале 1810‑х годов, когда поэта пригласили в качестве преподавателя русской словесности в подмосковное имение Жодочи (Жёдочи) к дочке тамошнего хозяина. Проследим начало пути Мерзлякова:

Дорога ко друзьям верна и коротка;

Но в наш проклятый век железный

Стал надобен маршрут и к дружбе даже нежной:

Итак — вам встретится сперва Москва‑река.

Ступайте по стезе, давно уже известной

Бедами россиян: дерзайте на паром

И по Смоленской прокатитесь

До ближния горы, где бьют Москве челом.

Алексей Федорович двигается к Дорогомиловской заставе, чтобы выйти на Смоленскую дорогу, после чего делает небольшую остановку на Поклонной горе, чтобы проститься с Москвой. Интересно, что здесь как средство переправы через Москву‑реку назван паром. В то время действовал старый Дорогомиловский мост, в 1812 году по нему отступали русские войска и входила в Первопрестольную французская армия. Можно предположить, что на момент путешествия А. Ф. Мерзлякова мост оказался поврежден или разрушен весенне‑летними паводками, и путники были вынуждены пользоваться паромом.

* * *

1834 годом датируется сочинение М. Ю. Лермонтова «Панорама Москвы», в котором реке посвящены крупные описательные мазки:

«Вправо от Василия Блаженного, под крутым скатом, течет мелкая, широкая, грязная Москва‑река, изнемогая под множеством тяжких судов, нагруженных хлебом и дровами; их длинные мачты, увенчанные полосатыми флюгерями, встают из‑за Москворецкого моста, их скрыпучие канаты, колеблемые ветром, как паутина, едва чернеют на голубом небосклоне. На левом берегу реки, глядясь в ее гладкие воды, белеет Воспитательный дом, коего широкие голые стены, симметрически расположенные окна и трубы и вообще европейская осанка резко отделяются от прочих соседних зданий, одетых восточной роскошью или исполненных духом средних веков. Далее к востоку на трех холмах, между коих извивается река, пестреют широкие массы домов всех возможных величин и цветов; утомленный взор с трудом может достигнуть дальнего горизонта, на котором рисуются группы нескольких монастырей, между коими Симонов примечателен особенно своею почти между небом и землей висящею платформой, откуда наши предки наблюдали за движениями приближающихся татар».

Лермонтов написал этот текст, будучи учеником Школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, по заданию преподавателя русской словесности. Автору интересна не столько река, которая выступает здесь как канва для вышивки архитектурного узора. Юный поэт противопоставляет в своем сочинении средневековые образы Москвы (Симонов монастырь) европейским (Воспитательный дом). Точку обзора Михаил Юрьевич избрал ту же, что и упомянутая выше Уилмот, — колокольню Ивана Великого:

«К югу, под горой, у самой подошвы стены кремлевской, против Тайницких ворот, протекает река, и за нею широкая долина, усыпанная домами и церквями, простирается до самой подошвы Поклонной горы, откуда Наполеон кинул первый взгляд на гибельный для него Кремль, откуда в первый раз он увидал его вещее пламя: этот грозный светоч, который озарил его торжество и его падение!...