Преподаватели, в том числе законоучитель протоиерей Леонид Богоявленский, с учениками в Черни

Мой отец Михаил Леонидович Богоявленский родился в уездном городе Чернь Тульской губернии в семье протоиерея Леонида Ивановича Богоявленского и его супруги Марии Павловны. Из восьми детей Михаил был предпоследним, а потому ему в изобилии досталось любви и заботы не только от родителей, но и от старших брать­ев и сестер. Вот эти сплоченность и взаимная поддержка помогли им всем выжить в последующие суровые годы. Ураган событий, потрясших нашу страну, вымел их из родных мест, раскидал кого куда, а потом собрал воедино в Москве на Таганке, где они обустроили себе жилье. Там же родилась и я и до сих пор считаю квартиру эту своей малой родиной. Не помню времени, когда здесь жило пятнадцать человек, — слишком мала была. Постепенно родные получали комнаты в других районах Москвы, и вскоре на Таганке остались только мы с родителями. Но именно сюда, на Таганку, все съезжались в праздники и на семейные торжества. Как я любила подобные встречи, как ждала их! Тетя Лёля непременно делала торт «Наполеон» и привозила «буковки» — вручную вырезанные картонные квадратики с написанными на них буквами, из которых требовалось складывать слова (позже подобные игры из пластмассы появились в магазинах под названием «эрудит» или «словодел», а теперь их можно найти и в электронном
виде, но пластмасса, электроника — это все не то). С каким нетерпением я ожидала, когда взрослые наговорятся за праздничным столом и мы приступим наконец к волшебному действу! Какие кроссворды выкладывались у нас на столе!

За что я любила своих теток и дядьев? Ведь я не получала от них никаких подарков — ни игрушек, ни книг, ни шоколадок. Но вокруг этих людей витал такой дух любви, что его хватало на всех и не «заразиться» им было невозможно. Никогда ни на что не жаловались, принимали жизнь такой, какая она есть, и мне даже в голову не приходило, насколько тяжело все они жили. Думаю, Господь многое простит им за эту любовь и за это смирение. В моей же душе до сих пор, как песня, как напоминание о детстве, отзывается наш таганский адрес: Большая Коммунистическая улица, 11, квартира 28. Теперь улица носит имя Александра Солженицына, а на месте ворот, которые вели к нашей квартире, разбит небольшой сквер и установлен памятник писателю.

Вспоминаю отца. Сама я читать научилась рано, в шесть лет читала бегло. Но какое наслаждение доставляли мне вечера, когда отец был дома, не в командировке, и читал мне «Робинзона Крузо», «Приключения Тома Сойера», «Вечера на хуторе близ Диканьки»… Никогда я не испытывала желания в его отсутствие взять эти книги и дочитать самостоятельно. Нет, то было неприкосновенное, святое, наша общая тайна, я бы даже сказала — таинство…

■ ■ ■

Уездный город Чернь, маленький и уютный, с речкой того же названия, летом утопал в садах, а зимой в сугробах. Протоиерей Леонид Богоявленский, всю жизнь прослуживший в здешнем Покровском храме, снискал любовь и уважение прихожан, и когда ему предложили место священника в Туле, не захотел бросить их. Многие удивлялись, как это батюшка отказывается от повышения, но он остался со своими духовными чадами.

В 1912 году Миша, мой будущий папа, поступил в первый класс чернской школы, а позже (1915) — в Тульскую гимназию.

Вскоре тихую размеренную жизнь чернян и туляков нарушила революция: начались беспорядки, мятежи, расстрелы. Конечно, любопытные подростки везде совали свой нос, кто‑то из них пострадал, кого‑то даже убили. Но Мишу Господь сохранил. Пришлось ему, правда, вернуться в Чернь и уже там окончить школу. Получив аттестат, он поступил в Тульский механический техникум при оружейном заводе. Учеба, однако, продолжалась недолго — его отчислили как социально чуждый элемент (сын священника). Позже Михаил Леонидович вспоминал: «Очень обидно было, до слез. Даже заплакал… Мне думалось: что я такого сделал, какое совершил преступление, что недостоин учиться. Почему мои сверстники учатся, а меня гонят? За что? Никак я не мог понять классовость в стране и то, что меня причислили к враждебному классу». Поразмыслив вместе с отцом о будущем, устроился рабочим на Окуловский целлюлозно‑бумажный комбинат — не без «блата»: помог дядя, брат о. Леонида, главный инженер Ленинградской бумажной фабрики, куда Михаил позже перешел.

В 1926 году заявления в вузы стали принимать от всех желающих, без путевок от комсомола. И Михаил не преминул воспользоваться такой возможностью — поступил в Ленинградский лесной институт. Там, правда, каждый год требовалось сдавать анкету с графой о социальном происхождении. Ничего другого не оставалось, как пойти на подлог — писать, что отец был учителем и умер до революции.

Учась в институте, Михаил оказался в своей стихии: он с детства любил лес, хотел работать с лесом, изучать лес. Зимой — теория, летом — практика. Увлекательно и интересно. Однако на треть­ем курсе его и еще несколько человек вызвали к ректору, обман раскрылся. И тут уж он юлить не стал, честно все выложил: «Да, мой отец — священник, служит до сих пор, и я у него бываю на каникулах». Вновь отчисление, более того — высылка из Ленинграда. И началась работа в различных леспромхозах.

В 1937 году — третья попытка получить высшее образование: Михаил поступил на заочное отделение все того же института, ставшего к тому времени Ленинградской лесотехнической академией. Его вызывали на сессии, леспромхоз предоставлял оплачиваемый отпуск. Все бы хорошо, но однажды вуз задержал Михаила на два месяца вместо одного. На работе не только отказались оплачивать лишний месяц, но и засчитали этот пропуск как прогул. Пришлось уволиться.

■ ■ ■

Тем временем сестры и брат Петр обустроили себе квартиру в Москве, о которой я писала выше. К ним и приехал отец в поисках работы. Устроился инженером в Гипролеспром и трудился в этой организации до пенсии. (Слово «Гипролеспром» знакомо мне с детства. Там же работала моя мама. До сих пор помню фамилии многих коллег родителей, даже директора — Варенчикова.) Работа была связана с частыми командировками — таксация леса, подготовка территорий под водохранилища, учет деревьев…

Июнь 1941 года застал отца в очередной командировке на Северном Кавказе, где он и был мобилизован. Пройдя необходимую военную подготовку, попал на Крымский фронт. Страшные бои на Керченском полуострове Михаил Леонидович описал в воспоминаниях, опубликованных в историко‑публицистическом альманахе «Крым в Великой Отечественной войне. Дневники. Воспоминания. Исследования» (М., 2003). После ранения лечился в кавказском госпитале, затем его комиссовали.

■ ■ ■

В конце 1940‑х годов жители Таганки с удивлением наблюдали необычную картину: вдруг началась реставрация Никольского храма на Болвановке! Все давно уже привыкли, что храмы разрушают, а тут вдруг — восстанавливают! «Проезжавшие в трамваях и автобусах люди, — вспоминал отец, — с интересом следили за восстановлением храма, многие одобрительно к этому отнеслись и высказывали разные догадки по этому поводу. Говорили, что здесь крестили Суворова, венчался Пушкин и тому подобное. Только один раз я услышал легенду о том, что здесь Иван III топтал татарского болвана, отказавшись платить дань». «Однако поставить на храме кресты, — продолжает Михаил Леонидович, — тогда не решились, ограничились шпилями».

В конце 1950‑х Хрущев пригласил в Москву президента США Эйзенхауэра, и перед ожидаемым приездом заокеанского гостя столицу спешно взялись приводить в порядок: фасады домов красить, некоторые обезображенные храмы разбирать, а некоторые — ремонтировать. На Яузской улице отремонтировали и покрасили колокольню Троицкой церкви в Серебряниках, хотя оставили ее опять же без креста. На самом храме возле развороченного купола возвели леса, однако купол восстанавливать не стали — вероятно, потому, что Эйзенхауэр в Москву все‑таки не приехал.

Однажды, возвратившись из очередной командировки, отец с удивлением увидел на отремонтированной колокольне храма Троицы Живоначальной в Серебряниках сияющий золотом крест на позолоченном куполе. «У меня, — пишет он, — даже появилось сомнение, не изменяет ли мне память. Может быть, крест [ранее] не был сброшен с колокольни? Хотя я отлично помню: вместо креста торчал коротенький шпенек. И я пожалел, что нет у меня фотографии обезображенного храма. Надо было сфотографировать эту колокольню до реставрации, а потом после реставрации, где было бы видно, что безбожники поставили крест, да еще и позолоченный. Как оказалось позже, крест позолоченным не был, вскоре он потемнел». Этот случай натолкнул отца на мысль сфотографировать полуразрушенные храмы, пока их не отреставрировали.

Между тем приступили к реставрации церкви великомученика Никиты на Швивой горке, что за Яузой. Начали восстанавливать храмы Спасо-Андроникова монастыря, колокольню в Новоспасском монастыре, церковь Рождества Пресвятой Богородицы в Путинках и многие другие. «Теперь уже без зазрения совести ставят кресты на храмах, и это никого не удивляет», — говорил отец.

О московских храмах Михаил Леонидович знал тогда очень мало, можно сказать, ничего не знал, как он сам признавался. И теперь при виде того, что даже руководители государства беспокоятся об их реставрации, выделяют средства, отпускают стройматериалы, привлекают студентов, мысль запечатлеть в фотографиях еще не отреставрированные храмы все больше крепла в нем.

В ноябре 1964 года пришла пора выходить на пенсию. Тогда существовала традиция: новоиспеченным пенсионерам дарить подарки, причем у них спрашивали, что они хотели бы получить. Михаил Леонидович «заказал» фотоаппарат — самый лучший по тем временам «Зенит-3М». Появилась в нашем доме и портативная пишущая машинка «Москва». И отец отправился с фотоаппаратом по Москве, наверное, еще не понимая, что приступает к главному делу своей жизни. Он рассказывал: «Длившаяся десятилетиями агитация о вреде религии и репрессии, каким подвергались у нас на глазах церковные деятели, сделали меня чрезвычайно осторожным. Мне казалось, что прохожие будут смотреть на меня чуть ли не как на шпиона какого‑либо, как на врага советской власти». И действительно, подобное случалось, но в итоге все обходилось без серьезных последствий.

В первое время отец просто фотографировал храмы, стоявшие на виду, ничего не зная о них. Но однажды соседка дала ему посмотреть книгу «Московские святыни и памятники. Краткие исторические сведения о московских соборах, монастырях, древних церквах и замечательных зданиях» (М., 1903). Он с большим интересом прочитал книгу, выписал исторические сведения и переснял фотографии. Правда, здесь не давались адреса храмов, об их местонахождении говорилось очень приблизительно, но Михаил Леонидович понял главное: о московских храмах есть богатая литература. Другой вопрос — сохранилась ли она и где ее достать?

Узнав из этой книги о церкви Успения Пресвятой Богородицы в Кожевниках, он стал разыскивать ее в конце Кожевнической улицы. Решил спросить кого‑нибудь из прохожих. Обратился к пожилому человеку, по виду рабочему. «Как не знать! — ответил тот. — Я здесь прожил всю жизнь. На ее месте поставили вон тот громадный дом. Церковь была большая, красивая. Ее взорвали. А когда пытались ломом отделить друг от друга кирпичи, чтобы использовать их, то не смогли, до того они крепко сцементировались. Так и бросили ломать, свезли на свалку».

Занимаясь разысканиями, отец однажды увидел в Старосадском переулке вывеску: «Государственная публичная историческая библиотека». Вскоре отправился туда и с присущей ему осторожностью (жизнь‑то научила!) на вопрос библиотекаря, какие книги ему нужны, ответил: «Меня интересуют московские исторические здания». Она объяснила правила получения книг, показала каталог и тут же принесла два путеводителя по Москве — 1913 и 1917 годов.

Михаил Леонидович стал постоянным посетителем Исторической библиотеки, просмотрев здесь множество книг, журналов, словарей, — делал выписки, переснимал иллюстрации. Но, пожалуй, больше всего ему помог «Указатель московских церквей», составленный известным знатоком Москвы М. И. Александровским и изданный в 1915 году. Здесь он нашел полный список православных церквей Москвы с адресами, описаниями и историческими справками. Потом удалось достать план города Москвы 1896 года в масштабе 1:10 000 с нанесенными на нем всеми церквами, кроме домовых. Отец скопировал этот план, а специальность лесного топографа помогала ему без труда пользоваться им на мос­ковских улицах — обращаться к прохожим больше не требовалось.

Таким образом у отца скопился довольно обширный материал, и он приступил к составлению альбома мос­ковских церквей. Первоначально использовал для этого обычные школьные тетради для рисования. Вклеивал две фотографии — прежний вид храма и современный (либо место, где храм стоял, если был уничтожен после революции). Записывал название, дату постройки, адрес, связанные с храмом исторические события…

Собирал Михаил Леонидович также сведения о церквах иноверческих и старообрядческих. И тут возникли затруднения. Вместе со справочником «Вся Москва» 1917 года, которым отец пользовался, в библиотеке не выдавали изданный к этой книге план города, поэтому определить местоположение некоторых церквей не представлялось возможным. И вновь выручил случай. На площади Журавлева на глаза отцу попалась вывеска: «Дом школьника и краеведческий музей». Он зашел и обнаружил там справочник «Вся Москва» 1916 года, в конце которого приводился список адресов и владельцев участков. Отец понял, что гораздо удобнее пользоваться справочниками 1912–1916 годов. С их помощью удалось разыскать многие церкви, особенно домовые.

Список иноверческих церквей в адресной книге оказался неполным. В него не вошли Тихвинская старообрядческая церковь (Серпуховский вал, 16), костел на Малой Грузинской, 28, старая мечеть на улице Землячки, 28. Тихвинскую церковь отец увидел, проходя по Серпуховскому валу, о католическом костеле узнал от местных жителей, а про старую мечеть ему поведал мусульманин на татарском кладбище.

Однажды отец на улице Грибоедова обратился к встречному гражданину с вопросом о Филаретовском епархиальном училище. Тот показал дом, в котором училище находилось, а потом сообщил, что его часто приглашают читать лекции о старой Москве и что в соседнем с ним доме жил историк, много потрудившийся на ниве москвоведения; после смерти этого историка возникла идея поставить ему во дворе дома бюст, но получение соответствующего разрешения оказалось делом слишком хлопотным, и от идеи пришлось отказаться… Отец предположил, что, возможно, речь шла о Петре Васильевиче Сытине — авторе, среди прочих, известной книги «Из истории московских улиц».

За Садовым кольцом некая женщина указала Михаилу Леонидовичу место, где находилась церковь Благовещения Пресвятой Богородицы на Бережках:

— Пятьсот лет стояла церковь, а недавно ее сломали! Ломали по частям. В конце пятидесятых годов, когда «облагораживали» Москву перед приездом Эйзенхауэра, уничтожили обезглавленную колокольню, чтобы не портила вида с Москвы‑реки, если бы Эйзенхауэр с Хрущевым вздумали покататься на катере. А потом, уже в шестидесятых, сломали саму церковь при постройке вот этого большого дома, чтобы она своим видом не портила площадку перед ним…