Ф.Я. Алексеев и ученики. Вид в Кремле на Теремной дворец и церковь Спаса на Бору. 1800-е годы

Предисловие к публикации

Московский книжный рынок XVIII века не изобиловал пособиями для знакомства с городом, а имевшиеся вряд ли могли удовлетворить интерес любителя новых знаний и впечатлений. Поэтому особое значение имеют сочинения иностранцев. Из таковых в первую очередь назовем книгу Альфонса Форсия де Пилеса «Путешествие двух французов на Север Европы»¹. Она издана в Париже в 1796 году, были попытки провезти ее в Россию², но книга осталась незамеченной и только несколько десятилетий назад привлекла внимание отечественных исследователей.

Альфонс-Туссен-Жозе-Мари-Марсель герцог де Форсия граф де Пилес (1758‒1826)³ не относится к числу европейских знаменитостей и информации о нем не очень много. Молодые годы он провел в королевских полках в Нанси и, возможно, оставался бы в них, если б не события Французской революции. В 1790 году вместе с сослуживцем и приятелем Пьером-Мари-Луи де Буажеленом де Кердю (1758‒1816) он отправился в путешествие по Европе и вернулся на родину спустя несколько лет. В дальнейшем занимался литературным трудом и критикой посвященных России сочинений; его перу, в частности, принадлежит одно из опровержений знаменитых «Секретных записок о России» Ш. Массона.

Описание полученных во время путешествия впечатлений составило пять больших томов. Простым изложением увиденного Форсия де Пилес не ограничился, а поставил перед собой благородную цель: «Я трудился более для путешественников, нежели для кабинетных читателей; я пожелал послужить наставником тем, которые посетят эти страны вослед за мною, я пожелал избавить их от затруднений, мною перенесенных от недостатка труда, нарочно написанного для них». Везде, где только можно, автор сообщает тарифы на проезд, указывает местоположение перевозов через реки и количество почтовых станций на пути, цены на питание и проживание в разных городах, объясняет, как лучше осмотреть тот или иной объект, где взять разрешение на осмотр, если вход ограничен, сколько заплатить и кому, даже советует, во что лучше одеться, каким экипажем воспользоваться… Некоторые сведения даны в табличной форме — сравнительный курс русских и европейских денег, стоимость услуг местных лакеев, найма карет, почтовых лошадей и так далее, благодаря чему человек, планирующий поездку, мог заранее рассчитать, во что примерно она ему обойдется.

Появилось в книге и нечто совершенно новое — списки «слов, путешественнику надобных наипаче», с переводом и указанием, как «их долженствует произносить». Поскольку к тому времени французский язык в «хорошем» европейском обществе стал общеупотребительным, автор предлагает только русский, шведский и «иллирийский, или славянский» (польский) словник. Там, наряду с прочим, приводятся приветствия («здравствуйте», «прощайте»)⁴, приказания прислуге («пади туда и сюда», «писмо на пошту»), названия кушаний («бульон», «кофей», «масло праванское») и одеяний («камзол», «чулки», «штаны»), мастеров разных специальностей («бошмашник», «парукмакер», «бритонщик»⁵)… Разумеется, встречаются и фразы, без которых не обойдется ни один современный разговорник: «я хачу», «я гаварю», «я пойду к…», «я озяб»… Для нас, людей XXI века, такие слова и фразы важны тем, что дают представление о повседневной речи предков, а в написании хранят фонетические особенности русского языка конца XVIII столетия⁶.

«Путешествие…» трудно датировать, и нельзя определить точное время пребывания «двух французов» в России. Судя по называемым месяцам и косвенным данным, они находились у нас во второй половине 1791 — начале 1792 года. Обстоятельный рассказ о российских достопримечательностях, населении, обычаях, дворе, знатных особах заняли два тома из пяти. Здесь содержится интересная информация, которую мы нигде более не найдем: чисто французская живая любознательность и общительность открывали перед путешественниками практически любые двери⁷, многое позволяя увидеть.

Для данной публикации мы объединили в одно повествование избранные фрагменты московской части «Путешествия…». Внутри фрагментов сделаны незначительные сокращения. Шрифтовое оформление заголовков «разделов» и «главок» унифицировано и приведено к современным нормам, курсивы большей частью сохранены; сохранены и авторские примечания, многие из которых представляют отдельный интерес. Оставлены латинские названия книг и животных, французские названия в тех случаях, когда не удавалось точно их перевести. Предлагаемый перевод стилизован в духе конца XVIII столетия. Раздел «Партикулярные кабинеты» подробно не комментировался, поскольку в данном случае важна далеко не столько конкретика, способная скорее помешать восприятию целого, сколько общее впечатление.

Альфонс Форсия де Пилес

ДОРОГА ОТ ПЕТЕРБУРГА
ДО МОСКВЫ.
ОПИСАНИЕ ГОРОДА

Из Петербурга до Новгорода сто восемьдесят верст; на дороге можно увидеть только Царское Село, о котором будем говорить⁸; первая почта на двадцать второй версте оплачивается вдвойне. Дорога до Новгорода безобразна; последняя почта в таком месте, что, ежели его не увидишь, то не изобразишь; тысячу раз опрокинешься, и из десяти карет только две не перевернутся. После Софии по сторонам дороги видны только леса, в большей или меньшей дальности, что делает ее крайне печальною; это пространная равнина; деревни в малом числе, почти все с одною посредственной длины улицею, и на обеих ее сторонах дома, виду довольно жалкого; на сто двадцатой версте слева видишь дорогу, выстроенную из бревен, коя тянется вблизи на тридцать [верст] и за Новгородом впадает в большой тракт; ежели охота сей город видеть, сие можно учинить, но только в зимнее время, ибо надлежит переехать много речек, которые задержат в другое время, да сверх того, путь не иначе проходим, как только с наемными лошадьми, ибо почт на оной дороге не учреждено. <…>

В четырех верстах от Москвы на левой стороне находишь императорский Петровский дом, оконченный в недавнее время и выстроенный в готическом вкусе⁹; его издалека видать. Въезд в Москву есть ворота, составленные из двух увенчанных орлами колонн; на левой стороне есть павильон для осмотра паспортов; ежели едешь не на почтовых лошадях, то паспорты спрашивают только там; в ином же случае во всяком губернском городе. На восьмой версте видишь Москву, то есть безмерное пространство, усеянное неисчислимыми церквями, и видишь перспективу, как ее отпечатывают на бумаге.

Следующие шесть верст вместо дурных деревянных столбов отмечены красивыми дикими камнями¹⁰; дорога была до чрезвычайности дурна, нигде не имела мостовой; везде неисчислимые ухабы и бесконечные колеи от лошадей, кои всегда идут по одному следу. Мосты составляют отвратительнейшую часть, почти все повреждены; для проезда императрицы их всегда отстраивают вновь, без этого же не при­трогиваются. Остается надеяться только на частые Е[е] В[еличества] путешествия. Число саням, что мы повстречали после Петербурга, неизобразимо, и делает вероятию подобными рассказы о китайских дорогах, кои суть точно ярмарки. Предместье, что мы проехали по въезде, до первых ворот есть только огромная и до крайности многонаселенная деревня; дорога чрезвычайно широка, но только шесть домов были каменные.

МОСКВА 

Сей город не сходен ни с каким другим городом в Европе. Париж и Лондон можно сравнить с ним через протяженность¹¹, но это единственное сходство, между них имеющееся; построение домов, род жизни обывателей¹², особливо же знати, препятствуют получить точное о нем представление; словом сказать, это русский город в истинном знаменовании слова. Петербург можно почесть европейскою колонией, столичным городом, похожим на все прочие, в котором невозможно познать русского народа в краткое пребывание, а потому путешественники редко способны это сделать. Москва производит свое имя от посредственной реки Москвы, которая разделяет ее на две неравные части.

Мы пребывали в Москве в зимнее время, когда езда учинялась в санях, а потому не станем говорить о мостовой, кою почитаем столь же дурною и столь же дурно содержимою, как и петербургская мостовая, но с тем отличием, что многие улицы покрыты бревнами, уложенными поперек, как и на части Петербургской дороги¹³. Сверх того, по краям улиц здесь имеются немалой глубины канавы. Все соглашаются в мысли, что город неимоверно¹⁴ грязен. Мы своими глазами увидали малое попечение полиции об освещении: число горящим ночью реверберам¹⁵ до крайности невелико; во многих же местах нет ни реверберов, ни столбов, чтобы оные повесить. Такое небрежение непростительно в городе, в котором улицы нешироки, но езда множества карет делает предосторожности необходимо надобными; мы убедились, что число худым происшествиям весьма велико.

Что же до строений, то и вообразить даже нельзя столь причудливой смеси. Въезд от Петербурга сперва представляет долгую и широкую улицу, полную неизобразимою движущеюся толпою. На двух сторонах находятся деревянные дома с деревянными же аркадами, между которых различить можно несколько кирпичных строений. По мере движения внутрь на всяком шагу встречаешь храмы архитектуры необыкновеннейшей и весьма малые церкви, почти всегда выстроенные по одному образцу, то есть с поставленными поверх них четырьмя куполами, наибольший посреди, четыре малых составляют четвероугольник¹⁶. Покров оных куполов разных цветов <…> имеются покрытые белым железом, бронзою или медью, с превеликим тщанием вызолоченною. Обыкновенно на куполах имеется по кресту с месяцем; к низу крестов упадают цепи, иногда вызолоченные. Изобразите же себе вид, что открывает город, вмещающий до полутора тысяч таковых строений, когда солнце не помрачено ни малейшим облаком и освещает все своими лучами.

В Москве четыре стены и предместья. Первая окружает Кремль или, собственно, город, основанный первым; в свое время мы будем говорить о находящихся во оном монументах и зданиях. Ежели рассматривать только множество разнородных карет, которых встречаешь на ведущих к Москве дорогах, то вздумаешь, будто найдешь множество жилья для найма, но все иначе; нам жаль путешественника, приезжающего в ночное время и загодя не взявшего некоторых мер. Там два или три трактира, из коих café anglais из наименее дурных¹⁷. Сносный табльдот стоит 80 копеек; покой на месяц (на одного) 50 рублей, и он отнюдь не великолепен; многие возят с собою постели, а потому сперва у путешественника любопытствуют, со своим ли он, и ежели отрицает, тогда ему дают дурную кровать. Не то же на Петербургской дороге, где треть всех почт, даже в городах, не предложит тебе ничего, опричь голой кровати, часто изъеденной червями.

Карета на месяц с упряжкою парой стоит 50 рублей, четвернею 75 и шестернею 100; почти все оставляют на зиму колеса, как то и в Петербурге делают. Улицы до того хорошо убиты¹⁸, что снег через несколько часов не представляет ходу карет ни малейшего препятствия. Чужестранец всегда дивится нечувствительности извощика, который от восьми часов утра и до часу или двух пополудни остается в улице на своей запряженной повозке, сколь бы велика стужа ни была и сколь бы много он ни проехал¹⁹. Редко, когда бы мы не проехали тридцати или сорока верст; как здесь в обычае летать с четвернею, то форейтор, который обычно есть парень десяти‑двенадцати лет, молча
сносит непогоду; на стоянке он засыпает на лошади либо спит на земле под дверью дома.

Чрезвычайно изумляет, что посреди полусотни дурных деревянных хижин, что имеются во многих улицах и представляют взору образчик крайней нищеты, возносится преогромный дворец, выстроенный из кирпича, преизрядной²⁰ архитектуры и изъявляющий крайнее богатство. Часто вы встречаете прекрасную карету, кою тянет четверня дурных лошадей, с веревками в упряжке и с несчастным мужиком (крестьянином) вместо извощика или форейтора, в оборванном платье. При входе в великолепный дворец нередко увидишь лакеев, наихудшим образом одетых, как и дворню, служащую таковому же господину, коего вид таков, будто он милостыню просит. Всюду вы примечаете разность между роскошью и бедностью, изобилием и недостаточностью.

Прибавим к сказанному множеству церквей, дворцов и жилого строения огромную стену, что обходит Кремль, с зубцами, амбразурами, четвероугольными и круглыми башнями, в назначенных местах поставленными. Ежели охота имеется полюбоваться всею совокупностью этих предметов, то нет наилучшего для обозрения места, как Ивановская башня, вздымающаяся над всем городом и даже дальними окрестностями.

Движение в городе весьма велико, особенно в той части, где находятся лавки²¹; толпа в ней неимоверно велика и постоянна; там можно встретить людей всех состояний, званий и народностей; они толкаются, шумят. Наизнатнейшие дамы города не стыдятся посещения того места, чтобы самолично купить какого‑нибудь простейшего товара; ежели не бояться толпы, то оная площадь станет целью приятнейшей прогулки, и туда до того часто ездят, что мы не знаем иного подобного ей в городе места.

Население Москвы составляет от 300 до 320 тысяч душ в летнее время, но оно умножается до 400 тысяч зимою. Разность происходит преимущественно от того, что знатные господа провождают летнее время в деревнях и забирают с собою множество людей; второе, что все важные дела, все важные покупки оканчиваются к исходу Масленицы, и иностранцы, пользуясь зимним путем, возвращаются к себе, распродав весь свой товар в зимнее время. Учиненный путь не считают; человек, прибывший за сто или полторы сотни верст, дабы купить сукон, полотняных материй и проч. (ибо московские лавки снабжают даже отдаленные области), с важным видом говорит вам, что он из окрестных мест и возвращается к себе, почти как и жители меланские или понтуазские приезжают в Париж и возвращаются восвояси²². Но одно соразмерно другому; хоть сто пятьдесят льё всегда будет сто пятьдесят льё²³, однако же к чудовищным дистанциям, знатные города российские разделяющим, все неприметно привыкают²⁴.

Полиция в рассуждении доброго устройства почти такова же, что и петербургская, но много хуже в наблюдении порядка по выходе из театров и публичных мест, ибо там она много надобнее по причине большего числа экипажей (всяк их имеет), улицы же не столь широки²⁵. Шесть лошадей с более долгими постромками к непорядку прибавляют весьма многое; полицейские же только и делают, что кричат и раздают палочные удары. Осторожность побуждает их весьма убавлять точное исполнение должности; когда они не уважат какую‑нибудь могущественную особу (а таковых там много), то не оставят о сем пожалеть. <…>