Перед войной 1914 года отец построил новый дом, рассчитанный на большую семью. Этот дом помог нам выжить в голод 1921‑го. Его арендовала у нас АРА1, они платили нам натурой.

При нэпе деревня быстро ожила, ну, а затем — коллективизация. Поскольку у нас дом был большой, приезжие — журналисты, уполномоченные — останавливались у нас. Очень хорошо мне запомнилась корреспондентка какой‑то московской газеты. Она сказала матери: «Я вам советую: ликвидируйте как можно скорее ваше хозяйство, иначе вас ждет плохая судьба». Шел 1928 год.

Мы с братом в Бузулуке учились, потому что в деревне была только четырехлетняя школа. Вот мама и уговорила отца здесь все ликвидировать, а там купить дом. Так и поступили. Арестовали отца в конце 1929 года уже в Бузулуке, затем перевезли в самарскую тюрьму, где и вынесли приговор. Так как у него сын‑доброволец погиб в Красной армии, отцу сделали «послабление» — четыре года лагерей.

Мать продала дом, и семья буквально бежала в Мариуполь к старшей сестре. Естественно, мы свое положение скрывали. Я зарегистрировался на бирже труда и попросил направить меня чертежником в проектный отдел строительства завода «Азовсталь». Готовился по книгам, приемы разные использовал... Там испытали и взяли на работу.

Вскоре эту стройку законсервировали, а нас — часть технического отдела — направили на Новолипецкий металлургический завод. Стройка большая, опытных специалистов мало. Мы, молодежь, набивая себе шишки, в общем, довольно‑таки неплохие принимали решения. Но хотелось учиться. Так я оказался в Донецке (тогда — Сталино). Днем — завод, вечером — техникум. Преподавательский состав был очень хороший, в основном инженеры‑практики, конструкторы с большим стажем. Люди дела, они многому могли научить студентов.

Техникум я окончил с отличием и получил путевку для поступления в институт без экзаменов. Воспользоваться ею я не мог, потому что не было справки о социальном происхождении. Зато эта путевка позволила мне самому выбрать место работы. Я вернулся на «Азовсталь», где и застал меня призыв в армию. На их запрос с места рождения пришли бумаги, что отец сослан и так далее. На службу я не был призван по зрению, но в связи с призывом открылось, что я утаил свое происхождение. От неприятностей меня спас один инженер: посоветовал уехать и дал рекомендательное письмо на Верхнесалдинский завод2 к начальнику конструкторского бюро, его приятелю.

Это предприятие было, пожалуй, крупнейшим в Европе по изготовлению тяжелых стальных конструкций для мостов, судостроительных заводов, мартеновских и доменных печей, в будущем — для Дворца Советов3. Я проработал в проектном отделе четыре года, выдвинулся до руководителя подразделения, которому поручались наиболее сложные задания.

Весной 1940 года меня пригласили в Управление по проектированию Дворца Советов в Москву. Борис Михайлович Иофан4, автор проекта, задумал внести какие‑то изменения, а часть конструкций уже была готова. Им понадобился человек, на практике знающий состояние дел внутри завода. Моим интересам это тоже отвечало — я хотел учиться дальше. Работа пошла, через месяц мне дали бригаду, но уже к осени почувствовалось, что строительство замедляется. Ну а потом — война. Иофана с командой эвакуировали в Свердловск. Я оказался в распоряжении Наркомата авиационной промышленности. С Павлом Павловичем Велиховым5 проектировали звукоуловители для обнаружения немецких самолетов, а в сентябре собрали все оборудование, технику — и в эшелонах отправили на Каменск-Уральский алюминиевый комбинат.

Строительство Дворца Советов началось сразу после сноса храма Христа Спасителя. По замыслу, это был огромный круглый зал на 21 тысячу мест. Венчался он большим куполом, на котором размещались как бы устои, служащие постаментом под фигуру Ленина. Высота здания — 300 метров и фигура Ленина, грубо говоря, еще 100 метров. Идея такая была — превзойти все высотные сооружения в мире. В стилобатной части размещались правительственные помещения, зал заседаний Верховного Совета на 5 тысяч мест. Вокруг все шло под снос: до гостиницы «Москва» в одну сторону и до Садового кольца — в другую.

Возникли большие сложности с устройством фундамента. Рядом Москва‑река, там грунтовые воды, а до скальных грунтов достаточно далеко. Первый скальный грунт, полуразрушенный и ненадежный, находился где‑то на глубине 10–11 метров. С опорами под фундаменты решили дойти до надежных известняков на глубине около 30 метров. По тем временам это была сложная задача, она решалась таким образом: по забуренной скважине на всю эту площадь накачали битумный состав, который оградил котлован от проникновения воды. Десятки миллионов кубов земли вынули и вывезли в места отвалов, в образовавшихся котлованах установили опоры. В некоторых случаях проходили кессонным способом6, потому что опоры были ограниченного размера, а скала позволяет передать на них довольно большие нагрузки. На глубину 30 метров были опущены фундаменты из монолитного железобетона — очень надежные, они существуют до сегодняшнего дня.

Зал перекрывался галереей шириной 30 метров. Это были две концентрические окружности несущих конструкций: одна диаметром 140, вторая — 160 метров. На каждом кольце размещалось по 32 опоры, которые принимали на себя всю основную нагрузку от здания. Здание было очень тяжелым: стальной каркас, монолитные пилоны, все обработано гранитом — тяжелым, долговечным. Сооружение возводилось на века, все конструкции рассчитывались с огромным запасом прочности. Для каркаса была создана специальная сталь с легирующими добавками7, она называлась «сталь ДС». Тогда ни у кого в мире такого металла не было. К надежности и долговечности конструкций требования выдвигались жесткие. Для решения всех этих вопросов был создан Технический совет, куда входили крупнейшие ученые в области строительного искусства того времени. Действовал еще Совет строительства, который возглавлял Молотов. Все, что требовалось, решалось непосредственно на самом верху, в Совнаркоме, минуя наркоматы. На это здание привлекли широкий круг специалистов — строителей, архитекторов, акустиков, технологов, механиков, потому что там планировался механический гардероб, лифты, эскалаторы и все прочее. То есть здание решалось в самом современном духе. В результате, когда все это скомпоновалось, объем вылился, грубо говоря, в семь с лишним миллионов кубических метров. Для примера: объем высотного корпуса Московского университета на Ленинских горах — примерно миллион четыреста тысяч кубометров.

Гигантское здание. Вес стальных конструкций оценивался по техническому проекту в 380 тысяч тонн. Опять‑таки для сравнения: на главный корпус МГУ израсходовали примерно 38 тысяч тонн стали.

Были и недостатки. Прежде всего, пьедестал, в котором нельзя было надежно разместить технические помещения. Получался такой дом‑самоед: там как бы все сами себя обслуживали. Трансформаторные подстанции должны вентилироваться, чтобы вентилироваться, нужна электроэнергия... Одно за другое цеплялось, масса помещений, непроизводительных механизмов и прочее.

Тем не менее началось активное строительство. На Урале специально был построен завод по производству больших, тяжелых и сложных стальных конструкций. Все конструкции решались в клепке, считалось, что это надежнее, чем сварка. Отдельные конструкции, требующие высокой точности, в частности башмаки под мощные колонны длиной до 12 метров, обрабатывались на «Уралмаше». Конструкции башмаков были изготовлены и установлены под колоннами. Со стороны Волхонки смонтировали несколько этажей каркаса. Со стороны главного входа были сделаны фундаменты в виде сплошной плиты толщиной более трех метров. Эта плита похоронена и находится под грунтом, левее бассейна8. Во время войны эти конструкции пошли на строительство мостов по дороге на Воркуту и других объектов. Более десяти тысяч тонн было переплавлено.

По окончании войны планировалось продолжить строительство. Чисто технически фигура Ленина всегда вызывала большие сложности — нестатическая, динамичная, с вытянутой рукой... Она требовала сложнейших расчетов. ЭВМ, вычислительных машин тогда не было. Занималась расчетами, да и всем сооружением в целом, специальная расчетная группа, в которую входили известные профессора, практики. Основной расчетчик, который занимался фигурой, сошел с ума. Видимо, не смог охватить всех вопросов — и помешался на этом деле. Майструк его фамилия. Тем не менее наметки, принципы сооружения были решены, большинство задач выполнено технически. Считалось почетным попасть на эту стройку: работали здесь, я бы сказал, в вольготных условиях. Ни с чем задержек не было. Сколько требовалось, столько выделяли и денег, и материалов, лишь бы сделано было надежно, капитально. Остальное никого не волновало. Строительство МГУ обошлось в три миллиарда рублей, но это пятая часть того, что требовалось для Дворца Советов.

После войны начальником строительства Дворца Советов был назначен Александр Николаевич Комаровский9 — крупный строитель, организатор, великолепно знающий дело, грамотный интеллигентный человек. Во время войны он строил металлургический комбинат в Челябинске, затем был назначен начальником строительства всех атомных заводов и предприятий. Дворец Советов ему достался как бы по совместительству. Он стал разбираться и пришел к выводу, что это здание — не то, что нужно стране в послевоенное время. Требовалось восстанавливать города, заводы... Он сделал подробный доклад Сталину с предложением закрыть строительство, и Сталин с ним согласился. Это был год 1947‑й или 1948‑й. Но Управление строительства Дворца Советов было сохранено и преобразовано в Управление проектирования и строительства здания Московского университета.

Здание ставили на бровке Ленинских гор, чтобы его силуэт был виден из Лужников. Так задумал Иофан, но он не ладил с секретарем горкома партии Поповым10, который доложил Сталину, что Иофан размещает здание на водохранилищах, снабжающих Москву. На самом деле там были остатки деревянных хранилищ, никакого значения для города не имевшие. Сталин с Поповым согласился, и тогда Иофана от работы по проектированию университета отстранили и назначили новую авторскую группу во главе с Львом Владимировичем Рудневым11. Руднев был известен тем, что построил все военные здания — Министерство обороны на Фрунзенской набережной, Военную академию... К чести Руднева, он сказал: «Мне нравится, как Иофан скомпоновал здание. Я хочу его сохранить. Ну, отнести — отнесем...» Отнесли примерно на полкилометра. В результате из Лужников виден лишь кусок высотной части, а не вся композиция. Конечно, Москва от этого только потеряла.

В 1948 году мы начали проектирование, в 1949‑м уже шел монтаж, а в 1952‑м здание было закончено. По тем временам темпы колоссальные. На университет, как и на Дворец Советов, привлекалось много специалистов, под это дело настроили заводов... А поскольку мы подчинялись Берии, то, конечно, все выполнялось.

В целом же университет был решен не с целью создать удобства для работы, а с тем, чтобы была высотная точка. В Управлении встал вопрос: ряд помещений в высотной части вообще непригодны для размещения факультетов, которые требуют хороших фундаментов под лаборатории. Тогда физический и химический факультеты расположили напротив высотного здания, в них разместили лаборатории, которые стояли на надежных грунтах. Ведь любое высотное здание, как бы оно ни было построено, имеет какие‑то подвижки, колебания.

Конечно, встречались большие сложности, но сюда были мобилизованы все силы. Когда не хватало рабочих, Комаровский давал либо солдат, либо заключенных. Университет имеет высоту более 230 метров. Выше отметки 100 метров была зона, где работали только заключенные. Там они и жили. На строительстве высоток заключенные трудились, помимо университета, еще в Котельниках, где на шпиле верхней части я видел надписи сваркой: «Иванов» или «Петров», а рядом — «5 лет», «7 лет», «10 лет» — сроки заключения. Очевидно, эти надписи до сих пор целы — туда трудно добраться.