Дача Ю.А. Кун. 2015 год

Сегодня от исторической мос­ковской местности с красивым названием «Соломенная Сторожка» остался только проезд, да еще уникальный одноименный дачный кооператив, расположенный в гуще современного мегаполиса всего километрах в десяти от Кремля.

Уроженец Клина, наш родственник Николай Павлович Воскресенский (1884–1940) — царский офицер медицинской службы, происходивший из семьи священника, после революции работал в Тимирязевской сельскохозяйственной академии и на Московском химическом заводе имени П. Л. Войкова. Его приняли в ЖСК «Соломенная Сторожка», образованный в 1926 году для профессоров академии. Здесь и начал строиться Николай Павлович, очень быстро зарекомендовав себя среди местных пациентов как врач Божией милостью, о чем свидетельствует найденная в семейном архиве эпиграмма:

От Бутырок до завода Войкова

Нет имени более стойкого,

Как доктора Воскресенского.

Если немочь возьмет в плен кого, — 

Тот днем или за пόл‑нощи

Ищет у него помощи

И, получив исцеление,

Славит его за спасение.

Вот почему Сторожка Соломенная

Из местностей дачных особенная,

И скоро достигнет славы вселенской — 

Ведь в ней живет доктор Н. Воскресенский!

Автор эпиграммы — поэт и драматург Всеволод Юрьевич Мусин-Пушкин (псевдоним «В. Пушмин». Ок. 1882–1939), близко знавший семейство Воскресенских.

Николай Павлович получил специальность хирурга, окончив с отличием Московский университет. В то время многие молодые люди шли в медицину и устремлялись туда, где их труд «на благо» мог принести наибольшую пользу. Не явился исключением и земский врач Воскресенский, отправившийся «сеять разумное, доброе, вечное» в Новгородскую губернию. В письме к сестре Александре от 7 ноября 1908 года он сообщает:

«Дорогая Шурочка! Я устроился пока как будто бы ничего, хотя от места я ожидал большего. Здесь не совсем удобная больница (тесно) и в ней страшный беспорядок и много разворовано. Пока все привожу понемногу в порядок. Работы очень много, и с утра до вечера я на ногах. Село довольно большое, около 700 жителей, и постоянно вызывают то туда, то сюда, т. к. за время отсутствия врача накопилось довольно много больных. Мне уже пришлось выезжать к больным раза четыре. <…> Дома я бываю очень редко, т. к. все время таскают по больным или в больницу, которая от меня за 3/4 версты. Дела очень много.

Пишите: адрес — г. Демянск, Новгородской губ., село Лужно»¹.

Пять лет набирался Николай Павлович врачебного опыта в самых разных уголках России. Опыт этот очень пригодился ему в 1912 году во время эпидемии холеры в Астрахани и, конечно, в годы Первой мировой войны, которую Н. П. Воскресенский прошел от начала до конца. Его послужной список, к сожалению, не сохранился. Кое‑что доносят до нас письма дяди Коли с фронта. Вот одно из них: «Иване-Пусте, 19.12.1915 г. Дорогая Мама!.. На днях напишу подробно, сейчас же совершенно некогда — у нас эти дни очень большая работа, прошло около 500 человек раненых, я один, т. к. мой товарищ с двумя сестрами в “Летучке”. Совершенно нет ни минуты. Бои продолжаются. Порядочно устал от военного времени и однообразия кровавой работы… Будь здорова. Пиши. Любящий Тебя сын Коля».

На чердаке в плетеном ивовом чемодане среди фотографий, старых открыток и писем, раскрывающих некоторые штрихи биографии дяди Коли и его родных, обнаружилась вырезка из газеты «Раннее утро» за 21 ноября 1915 года с некрологом: «Вчера в одной из частных лечебниц г. Москвы скончался на 64 году жизни благочинный г. Клина, настоятель кафедрального собора священник П. И. Воскресенский. Покойный окончил Вифанскую духовную семинарию и священствовал 38 лет». О протоиерее Павле Ивановиче Воскресенском (1852–1915), отце Николая Павловича, мы знали очень мало, поскольку в советское время дети священнослужителей (у протоиерея Павла их было пятеро — трое сыновей и две дочери) о подобном родстве старались не распространяться. Некролог заканчивался сообщением: «Вчера тело почившего было перевезено на Николаевский вокзал для следования в г. Клин, где <…> состоится отпевание и погребение почившего». Похоронили протоиерея Павла при клинской церкви во имя иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». Там же упокоилась жена его Мария Ивановна, ушедшая из жизни в 1927 году. Обе могилы оказались утрачены в период массового закрытия храмов².

* * *

Начиная с 1926 года в письмах дяди Коли появляется имя Ираиды Михайловны (1889–1951) — его жены. Вместе они довольно быстро построили в «Соломенной Сторожке» дом под номером 33/13 и поселились в нем. А вскоре (1932) неподалеку возвели себе дом (№ 33/21) сестра Николая Павловича Александра и ее муж — будущий профессор‑химик Михаил Нилович Второв (1885–1948). Он происходил из семьи старообрядцев горо-
да Боровска Серпуховского уезда. Его отец владел собственным химическим производством. В семье, кроме Михаила, был еще старший брат Петр и четыре сестры. Дело у отца шло неплохо, небольшие фабрики действовали в Кинешме, Павловском Посаде и в Хатуни (ныне — Ступинский район Подмосковья), где Второвы и проживали перед революцией. Михаил в 1898 году поступил в Набилковское коммерческое училище, затем окончил химическое отделение Московского Императорского технического училища (ныне — МГТУ имени Баумана), после чего получил место старшего технолога на московском химическом заводе Торгового дома «Н. В. Лепешкин и сыновья». Из его письма друзьям (1914): «Служу в одной из крупнейших химических фирм, на заводе, которому скоро будет 100 лет. <…> Завод находится в Москве, среди жилых домов, и поэтому по необходимости следят за гигиеническими условиями. Квартира, которая мне дается здесь, находится среди завода. За спиной моей спальни производят соляную кислоту, так что часто ночью я слышу, как мешают в печах. Но в общем можно терпеть, т. к. в комнаты газы, кажется, не проникают».

В следующем году завод, сориентированный на нужды войны, перевели на окраину Москвы, в Дегунино. Там Михаилу предоставили дом с садом и огородом. Сюда в 1924 году он привел молодую жену — Александру Павловну Воскресенскую (1890–1967), окончившую частную гимназию Л. Д. Ежовой в Москве, а затем Высшие женские курсы В. А. Полторацкой со званием учительницы. Этот брак оказался очень крепким. Супруги всю жизнь уважительно называли друг друга по имени‑отчеству. Упомянутый выше В. Ю. Мусин-Пушкин написал по сему поводу следующую эпиграмму:

Говорят: имеет норов

Инженер известный Второв.

Но не верьте, это — сказки:

Коль бывают неувязки

Дома с любящей женой

От любви‑то от большой, —

Он поспорит лишь едва,

Чтоб еще раз убедиться,

Как во всем жена права,

Как умней нельзя жениться.

До войны М. Н. Второв трудился в Научном институте удобрений и инсектофунгицидов, в последние годы возглавлял лабораторию. Получил орден Трудового Красного Знамени (1943). В письме от 26 января 1942 года к неизвестному адресату он сообщает: «Я писал дома очень большой отчет по своей работе. Писал я его под звуки канонады фронта, который в конце ноября и начале декабря был очень близко от “Соломки”. Были приготовлены салазки для того, чтобы, взвалив на них кое‑какой скарб, идти в центр Москвы куда‑нибудь к родственникам или знакомым, чтобы спрятаться там от артиллерийского обстрела… Не было никакой надежды, чтобы сохранилась “Соломка”, так как, как Вам уже известно из газет, немцы все жгут. Но вдруг все изменилось. Их погнали, и мы живем дома, хотя и в ванной комнате (нет угля, чтобы топить все печи)».

Из дневников Михаила Ниловича:

«11 апреля 1943 г. Сегодня очень тяжелый день в отношении продовольствия. Дома нет ничего, из чего можно что‑нибудь изготовить. Утром пили чай с небольшим количеством черного хлеба (600 гр. на троих). Часа через два завтракали супом без хлеба, приготовленным из одного стакана муки ржаной (взятой у соседки), разболтанной в воде с отбросами из столовой (селедочные кости для собаки). Ел я эту болтушку с громадной жадностью, так как был крайне голоден… В доме нет ни капли масла, ни крошки муки, ни одного зерна крупы, кроме небольшого количества гороха, оставленного для посадки в огороде (из собачьего пайка). Нет давно уже ничего сладкого (даже сахарина), чай пьем с хлебом и солью. О молоке не мечтаем. Чая остается только 50 гр. — последняя моя радость. Кофе давно нет. Вороны, после двух убитых мною (и съеденных), перестали садиться на наши деревья. Но я глубоко уверен в том, что не так уж долго придется нам терпеть лишения. <…>

12/VII-1943 г. Весь день прошел очень сумбурно и шумно. Утром явилась группа рабочих, посланных за пианино — брат продал его за 11 000 р. (волнующий момент, в особенности для Александры Павловны — она играла иногда, занималась с детьми). Теперь уже до конца жизни не будем иметь инструмент, а он необходим на случай заезда к нам музыкальных людей. (Был у нас около 30 лет.) <…>

20 июля 1944 г. Вчера было очень голодно. Только поздно вечером А. П. привезла из закрытого распределителя килек, конфет и печенья. Ну, подзакусили немного за чаем… Сегодня съел зажаренную сороку, которую на днях удачно подстрелил на большой березе. Оказалось, что очень вкусно. Вчера полакомились пирожками с капустой, которые привезла Анна Павловна.

9 мая 1945 г. 3 часа 10 мин. ночи. Сейчас передали по радио о безоговорочной капитуляции германских войск. День 9/V объявлен в ознаменование победы нерабочим днем. Я вывесил флаги. Ура!!! Хочется идти по домам поселка и всех будить. По радио беспрерывная музыка! Боюсь умереть сейчас от сердечного припадка. Но говорят, от радости не умирают.

23/III-46. Интересная встреча в поликлинике была у нас. Когда мы сидели в приемной около рентгеновского кабинета, вошел стройный седой гражданин с усами и бородкой. Я подошел к нему и сказал: “Вы — Олтаржевский³? Я помню вас по Набилковскому училищу…” При этой встрече пахнуло на меня далекой стариной. Вспомнилось: я — худой болезненный мальчик, робкий, привезен из глухой деревни в город и отдан на растерзание отчаянных головорезов. Кулачное право в училище господствовало. Что‑то вроде бурсы. Тяжело мне было пережить годы младших классов, пока я не подрос и не завоевал относительного к себе уважения со стороны товарищей не за крепкие кулаки, которых у меня не было, а за что‑то другое».

* * *

Детей супруги Второвы не имели. Может быть, поэтому Александра Павловна («тетя Шура») с особой теплотой относилась к нам — своим многочисленным племянникам и племянницам, очень любившим посещать гостеприимную «Соломку». О своих детских впечатлениях вспоминает племянник А. П. Второвой Дмитрий (брат автора статьи):

«Самое радостное, чудесное, что тогда происходило, это поездки к тете Шуре в “Соломенную Сторожку”. В центре Москвы деревянный дом с садом в окружении таких же домов с садами — это был оазис в гигантских каменных джунглях города… Тетя Шура — мамина тетя, но мы все звали ее тетей. Вдоль дорожки у дома — благоухающее море цветов: анютины глазки, левкои и множество других. Вся атмосфера сада в аромате цветов. Напротив террасы — 3 яблони, у деревянного забора — ореховое дерево, в углу сада — кусты смородины, черной и красной…

В столовой и одновременно гостиной обедали за огромным дубовым столом, стоящим в центре комнаты. Иногда по вечерам садились за столом и смотрели стереоскоп. Рядом со мной сидел муж тети Шуры Михаил Нилыч, вставлял стеклышки в аппарат, смотрел и передавал другим смотреть реально‑объемные виды Кавказа, Крыма, Берлина, Венеции, Дегунино и много другого, все, что они снимали раньше. Я с нетерпением ждал своей очереди. А под ногами, под огромным столом, распласталась огромная шкура волка со страшной, как бы живой головой с оскаленными клыками и стеклянными глазами. На чердаке же, как оказалось позднее, пылилась шкура медведя… Все эти шкуры и чучела — рецидив дореволюционной страсти Второвых к охоте.

Наш приезд в “Соломку” всегда встречала Диана — большая породистая охотничья черная собака, умная, спокойная и миролюбивая. Незадолго до войны, помню, у нее родилась куча щенят… Позднее, в эвакуации, <…> я вспоминал о “Соломенной Сторожке” как о потерянном рае».

Здесь находили ласку и внимание даже чужие дети. В 1934 году у Второвых появилась домработница — деревенская женщина Татьяна Андреева с сыном‑подростком Шурой. Супруги Второвы помогли ему овладеть грамотой и всячески опекали его. В 1941 году Шура Андреев ушел на войну и регулярно писал в «Соломку» письма. Таких писем‑треугольничков сохранилось много. Например (орфография и пунктуация сохранены):

«20 февраля 1942 года. Добрый день, здравствуйте многоуважаемая Александра Павловна, — с приветом к вам Шура. Шлю вам свой пламенный привет и массу наилучших пожеланий в жизни и в вашем здоровье. Сообщаю вам о том, что я жив и здоров, чего и вам желаю. Александра Павловна, послал вам денег четыреста рублей, получили вы их или нет. Это я вам выслал для израсходования на ваши нужды. Я не забуду, как вы оказывали мне помощь в учебе и обеспечивали разными необходимостями. Прожив у вас три года, схватил много от вас культуры и вежливости в обращении с людьми. Так что я всегда у вас чувствовал заботу. Часто вспоминаю высказанные вами слова: будь сочувствующим и уважай других и необходимо делиться с людьми всем тем, что только есть. Вы для меня были роднее матери. Оказывал также помощь и Михаил Нилович в изучении немецкого языка и других предметов. За что большое вам спасибо… Затем до свидания, остаюсь здоров известный вам Шура. Желаю успеха в вашей жизни и здоровья. Привет Москве и жителям Соломенной Сторожки».

* * *

На дорожках послевоенного дачного поселка иногда можно было встретить скульптора Юлию Альбертовну Кун (1894–1980) — автора фигуры‑символа «Водный путь», украшающей и ныне парк Северного речного вокзала. В «Соломенной Сторожке» у нее был дом‑мастерская. Семья Кун известна: брат Юлии Альбертовны, Николай Альбертович Кун (1877–1940), — историк, автор популярной, многократно переизданной книги «Легенды и мифы Древней Греции», сын, Юлий Михайлович Кун (1914–1980), — фронтовой кинооператор, один из создателей киноэпопеи «Освобождение» (1967–1971). На их даче побывали в свое время многие знаменитости, в том числе кинорежиссер А. П. Довженко, балерина Е. В. Гельцер, архитектор М. В. Посохин.

Жившего здесь в своем доме‑дворце скульптора Евгения Викторовича Вучетича (1908–1974) здешние обитатели практически никогда не видели — о нем напоминала только нависшая над пешеходной тропой огромная гипсовая голова кричащей женщины — копия сталинградской «Родины‑матери». Приезжавших в «Соломку» гостей эта местная достопримечательность поражала и немного пугала.

Иногда заходила к Второвым Мария Вениаминовна Юдина (1899–1970) — знаменитая пианистка, снимавшая неподалеку, в доме № 30, комнатку‑мансарду. Заходила большей частью для того, чтобы занять немного денег (при этом почти всегда — с коробкой конфет). Будучи человеком глубоко воцерковленным, исповедовавшая нестяжательство и убежденная, что художнику приличествует бедность, она постоянно пребывала в безденежье, хотя ей хорошо платили за концерты, — все деньги тратила на помощь страждущим и поддержку репрессированных, сама оставаясь без гроша. Одолжив у Второвых небольшую сумму, Мария Вениаминовна порой не могла вовремя вернуть долг и присылала открытки с горячими извинениями. Приведу текст одной из них — от 26 марта 1961 года: «Дорогая Александра Павловна, простите, что задержала 2‑ю сотню!! Она у меня была готова для Вас уже три дня назад, но я уезжала из дому очень рано, а приезжала очень поздно и не решалась Вас тревожить в неподходящее время, а сегодня (Воскресенье) — я одна лежала целый день и прямо‑таки не могла “доползти” до Вас, простите! Еще раз — спасибо и простите. Целую Вас и Надежду Ивановну. Привет мальчикам. Ваша М. Юдина»⁴...