Священник Василий Надеждин с общиной Никольского храма в первую годовщину пастырства

Моя бабушка Елена Сергеевна Надеждина была удивительным человеком. Она умерла, когда мне исполнилось семь лет. Я грустила, но не очень: ведь бабушка обещала, что мы обязательно встретимся на небе.

Недавно бабушка вновь, как в детстве, стала ощутимо помогать мне. В трудную минуту я вспомнила про ее заветные тетрадочки, бережно хранящиеся в семье, и там нашла и молитвенное утешение, и наставление в изречениях святых, переписанных бабушкиной рукой; читая их, я поняла, что бабушка все это адресовала нам — детям и внукам. Не раз думалось: опыт ее жизни может оказаться полезным и поучительным для многих... Словно в ответ на такие мысли меня стали расспрашивать о бабушке, убеждать написать о ней. Я попробовала сделать это отстраненно, «безлично», но ничего не получилось — столь жива оказалась моя связь с прошлым. И я решила: пусть бабушка сама расскажет о себе — я же буду только листать ее тетрадочки, письма и по необходимости добавлять некоторые биографические сведения.

Елена Сергеевна Надеждина родилась 6 (19) февраля 1893 года в Москве. Ее отец, Сергей Алексе­евич Борисоглебский, был солистом Большого театра (оперный певец, баритон), мама, Анастасия Николаевна (урожденная Линдрот), давала уроки танцев в московских гимназиях и институтах.

Бабушка вспоминает о своем детстве:

«Мы жили в Борисоглебском переулке на Поварской, в доме Дубровина. Занимали бельэтаж направо. Помню, как любили мы с братом¹ смотреть из большого крайнего окна нашей столовой на приезжавшую за отцом театральную карету. Карета эта была допотопная. Как только раздавался звонок в передней, горничная Маня шла открывать массивную парадную дверь и докладывала отцу: “Барин, за Вами карета!” Отец, всегда аккуратный, быстро выходил из кабинета, надевал зимой меховое пальто с бобровым воротником, брал с собой особую, привезенную из Италии бутылку, в которую мама наливала черный кофе с сахаром, и выходил из подъезда. Мы стояли у окна, пока карета не исчезала в темноте переулка.

В Большой театр нас с братом брали редко, но на генеральной репетиции мы бывали всегда. Помню генеральную репетицию опер С. Рахманинова “Франческа да Римини” и “Скупой рыцарь” в 1906 году. Отец пел Вергилия, Франческу — Нежданова. Остались в памяти фигура Рахманинова за дирижерским пультом и приподнятое настроение в театре: “Рахманинов дирижировал!”»

Бабушка очень любила своих родителей, безгранично доверяла им, советовалась с ними по всем вопросам. Не без их участия пробудилась в ней глубокая вера. «Отец вечерами беседовал со мной о Боге и помогал мне выяснить некоторые вопросы религии, которые интересовали меня с четырнадцати лет. Я начала читать Святое Евангелие и думать о Христе».

С шестнадцати лет бабушка ведет духовный дневник «Моя Религия»:

«Я давно пишу дневник, то есть записываю свои мысли, рассуждения, некоторые события; изредка встречаются вопросы, мысли о Боге и вообще о религии. И вот недавно у меня явилось желание записывать свои религиозные рассуждения отдельно — ведь это едва ли не самое важное в жизни. Сначала я хотела писать начерно и обдумывать, а потом написать все целиком, но потом нашла это лишним, ведь это было бы какое‑то “литературное сочинение”, а я вовсе этого не хочу. Я буду здесь как бы беседовать с кем‑нибудь, вполне откровенно излагая свои мысли.

<...> Мне кажется, что в раннем детстве, даже в отрочестве я верила глубоко, сильно, почти мистически; во всех своих заботах, во всем решительно я обращалась к Богу. Мне доставляла огромное удовольствие молитва, особенно вечерняя. Хорошо помню темную высокую комнату, я на коленях около постели — я никогда не молилась стоя; сложив на груди руки, я начинала молитву сначала своими словами, потом читала “Отче наш”, “Богородице Дево” и другие, потом наклонялась вся, прижимала голову к полу и начинала молиться опять своими словами; я даже не молилась, а скорее сосредотачивала свои мысли около Бога, я беседовала с Ним».

Обнаружив у дочери уже в раннем возрасте большие музыкальные способности, Анастасия Николаевна тогда же начала обучать ее игре на фортепьяно. Посещая гимназию, Елена одновременно занималась в музыкальных классах В. К. Коссовского, выступала в концертах. Так, в январе 1910 года она играла на музыкальном вечере у солистки Большого театра Татьяны Семеновны Гинкуловой. С. И. Мамонтов, присутствовавший на вечере, отметил: «Она чувствует, что играет, и переживает; у нее есть чутье!»

В 1908 году Сергей Алексеевич сильно простудился, и ему пришлось оставить сцену. Он очень переживал, что больше не может быть кормильцем, что жена и дочь вынуждены давать уроки. Борисоглебские решили переехать из Москвы в Петровско-Разумовское, где несколько лет снимали дачу.

«Я рада от души, если наш проект жить здесь осуществится! Дело за деньгами! Уж эти деньги: я зарабатываю тридцать пять рублей и не вижу их. Покупаю все необходимое из одежды. Папа все считает себя нищим — далеко до этого, мы живем хорошо: конечно, если откинуть всякие сравнения. Иногда, правда, в доме не бывает копейки; мои часы и цепочка заложены». Елена не унывает и радуется урокам, благодаря которым может помочь родителям — «своим дорогим труженикам».

В 1909 году Елена окончила 3‑ю женскую гимназию с золотой медалью, а в 1910‑м поступила в Мос­ковскую государственную филармонию². Там она по ходатайству отца становится стипендиаткой Л. В. Собинова (сам Сергей Алексеевич в свое время был стипендиатом П. И. Чайковского, ценившего талант молодого певца и всячески старавшегося ему помочь). Занималась Елена много и серьезно, играла иногда по шесть‑восемь часов в день и, случалось, в награду за свои труды удостаи­валась минут высокого вдохновения:

«6 мая 1915 года. Этот день останется ярким, неугасаемым в моей памяти! Я счастлива! Это Ты сегодня прикоснулась к моей душе. Дева кроткая, непорочная, прекрасная. Это Ты даровала мне с лазурных высот песню безмерной радости. Я никогда еще не играла так, как сегодня!.. Я забыла, что это экзамен, что будет отметка. Нет, я чувствовала весенний воздух сквозь открытое окно. Группа экзаменаторов за столом. Светлый зал, “Бехштейн” (марка рояля. — Ред.)! Я играла концерт Hummell-a-moll.

С первой же фразы взяла хороший тон. Рояль был послушен и пел. Что‑то “свыше”, какое‑то блаженство! Пальцы послушные и певучие! Мои руки! Я чувствовала присутствие Божественной силы вдохновения».

Помимо музыки, бабушка увлекалась чтением. Читала серьезно, вдумчиво, делала выписки. Книга была для нее действительно лучшим подарком. На свое 15‑летие она получила томик стихов любимого поэта Апухтина и записала в дневнике: «Я не радовалась так бриллиантовому кольцу от тети Кати, как этой книге!»

Душа Елены очень чутко и глубоко воспринимала Прекрасное — в музыке, в поэзии, в природе. Летом 1914 года она гостила у своей тети Л. Н. Флягге в Полтавской губернии и тогда записала в дневнике: «Хорошо на душе, я всегда говорю про такое состояние: “Вырастает душа”. Брожу по саду, но тенистым аллеям. Сижу одна и читаю Тургенева, сквозь листву видна лазурь южного неба. А вечером люблю идти по прямой дороге среди ржи и усатой пшеницы. Ты идешь под властью заревого сна. Вот загорелась первая звездочка, сумерки спускаются на эти бесконечные поля. Я отдыхаю, думаю, мечтаю».

Скоро, однако, эта безмятежность кончилась: грянула война с Германией. Елена устроилась работать в попечительский совет, распределявший помощь семьям мобилизованных. В эти же годы она принимала участие в благотворительных концертах, на одном из которых ее впервые увидел наш будущий дедушка, тогда семинарист Василий Федорович Надеждин. Восхищенный игрой Елены, он передал ей письмо и розу. Потом были новые письма, стихи, встречи... И наконец бабушка записала в дневнике: «Чувствую большую симпатию к Василию Федоровичу. Славный мальчик из “сознательных”. Вчера получила от него милые стихи. Так нежно, радостно на душе». Не случайно эти два человека, с раннего детства устремленные к Богу, встретились и полюбили друг друга — глубоко, трепетно. Их чувства отразились в письмах: «Я проходил как урок 11‑ю главу Евангелия от Матфея. Так хотелось плакать, когда я читал стихи 25–30. И я думал о том, почему так много и не по заслугам дано было счастья современникам Христа, которые могли Его видеть, слушать, осязать. И почему мы такие несчастные, далеки от Него. И вот читаю Ваше письмо. Те же мысли, то же настроение, так уже не в первый раз случается. В этом наше счастье. О, пусть оно не кончается!»

Василий Федорович Надеждин родился в Москве в семье дворцового служащего, вышедшего из среды сельского духовенства. С детства он пел в церковном хоре, часто прислуживал в храме своему дяде — епископу Анастасию (Грибановскому)³. Однажды владыка присутствовал на выпускном экзамене по Закону Божию в гимназии, где училась бабушка, и произвел на Елену сильное впечатление: ей хотелось поговорить с ним о религиозных вопросах, но она не посмела. Могла ли Елена тогда знать, что именно владыка Анастасий впоследствии благословит ее суженого на брак с ней...

В 1916 году Василий Федорович поступил в Московскую духовную академию. Первый учебный семестр закончился 1 ноября из‑за тяжелого экономического положения в стране, вызванного войной. Осенью того же года Василия Федоровича пригласили в Саратовскую губернию в имение графа Александра Медема⁴ преподавать детям Закон Божий. Грустно было расставаться двум любящим сердцам, но обстоятельства вынуждали. Они писали друг другу почти ежедневно: «Я вижу мою ненаглядную Ленусю. Как ярко ты отражаешься в твоем письме: мечтательная девушка‑невеста, глубоко анализирующая душу, музыкант, тоскующий по звукам, светски воспитанная барышня, спрятанная в хорошем человеке с чуткой душой, маленькая женщина, вся растворенная в море прекрасной чарующей женственности, и, наконец, милый ласковый ребенок, которого так нетрудно обидеть».

Через несколько месяцев занятия в Академии возобновились. Елена и Василий вновь могли видеться, бывать в гостях друг у друга. Надеждины оценили и полюбили избранницу сына. Елена поначалу стеснялась, но со временем все чаще стала заходить в их гостеприимный дом, особенно подружившись с младшей сестрой Василия Верочкой. Василий тоже постепенно сблизился с Борисоглебскими. «Знаешь, — писал он Елене, — я с удовольствием заметил, что меня и без твоего тут присутствия тянет к вам, как в родной дом».

В начале 1918 года последовало официальное предложение.

«Да, моя радость, моя Ленуся, теперь ты моя настоящая невеста, и я живо это чувствую. С другой стороны, я вполне сознаю, что недостоин тебя, не стою тебя и не знаю, когда установится между нами равновесие. Кажется мне, что ты больше обогатила меня своим “невестием”, чем я тебя своим “жениховством”».

Летом 1918 года, когда в Москве стало голодно, Василий Федорович отправил Елену в Тамбовскую губернию к своему дяде священнику Петру. Сам он работал в Продовольственном комитете, но ощущал день ото дня крепнувшее желание всецело посвятить себя служению Церкви. «Пора нам, Элинька, решаться на подвиг. При первой возможности я принимаю сан священника. Не пугайся этого, Элинька моя! Наивно мечтать теперь о светском комфорте жизни, и неужели мы этим мечтам будем сознательно отдавать предпочтение пред нашим все‑таки возможным счастьем, хоть и необходимо соединенным с нашим обоюдным подвижничеством?»

В марте 1919‑го Василий Федорович был вынужден уехать в село Никольский Поим Пензенской губернии с сестрой Екатериной и ее маленькими детьми, спасая их от голода. Там он устроился в гимназию преподавателем математики и хлопотал о месте учителя музыки для невесты, подыскивал «хороминку» для своей ненаглядной «Элиньки». Но ту обуревали тревоги и сомнения:

«Грустно! Ты где‑то далеко в деревне, которая меня почему‑то не тянет, не могу я отказаться от столичной жизни, задохнусь. Единственное утешение, что это временно, ведь не могу же я бросить свою музыку и вообще лишиться ее. Ты подумай, что мне придется бросить свой родной дом, мою мамочку и все, все для тебя! Чувствуешь ли ты это? Осознаешь ли, что в твою жизнь войдет новая, другая жизнь, которую ты любишь ли, будешь ли беречь?

<...> Сегодня ночью не спалось, и вдруг особенно ярко почувствовала нашу связь как таинство. Символ его — кольца на наших руках: мы не разлучены, нет, мы связаны, обручены. Как твоя душа? Твое сердце? Ожила ли душа, окрылилась ли опять? А сердце — готово ли оно для Таинства?»

Василий отвечал:

«Твои вопросы, твои волнения передались мне. У меня тоже в душе несмолкаемая тревога. Элинька моя, я сделаю все, чтобы уменьшить жертвенность твоего замужества и поездки сюда. Не знаю, может быть, я и эгоист большой, что так легко смотрю, по‑видимому, на разлуку с родителями, но что же делить? Начнем мы когда‑нибудь нашу жизнь, нашу любовь, или останемся чахлыми цветами весны, превратившейся в осень?!»

Сомнения рассеялись. Елена наконец решилась. Они повенчались 27 апреля 1919 года в Фомино воскресенье в Никольском храме у Соломенной сторожки в Петровско-Разумовском и сразу после свадьбы уехали в Поим. Василий Федорович преподавал в Поимской гимназии математику, а Елена Сергеевна — музыку. У них появилось много друзей из среды местной интеллигенции и духовенства. Собирались вечерами в доме священника Иоанна Козлова — сокурсника Василия Федоровича по Академии: обсуждали религиозно‑философские вопросы.

В 1920 году в Поиме родился первый сын четы Надеждиных — Даниил. Летом того же года Василий Федорович уехал в Москву, сдал выпускные экзамены (принимались они на квартире одного из преподавателей Академии), получил диплом и был удостоен степени кандидата богословия. 3 июля 1921 года Святейший Патриарх Тихон рукоположил его во диакона, а 7 июля — во иерея к церкви святителя Николая у Соломенной Сторожки. Вот как описывает свое состояние сделавшаяся в тот день матушкой Елена Сергеевна:

«Пишу тебе, мой друг, тебе, стоящему в толпе, такому надмирному среди нас, мирян, такому светлому, осиянному, такому отлученному от нас и вместе с тем излучающему кротость и ласку. Мне так хочется запечатлеть этот новый образ твой и укрепить в своей душе кротость и одухотворенность, отраженные тобой. Так трудно сейчас на жизненном пути, грубеет душа, не взлетает над миром. Грустно мне, и чувствую, что эта грусть — моя духовная бедность. Я должна идти на подвиг рядом с тобой — и как слаба я, как недостойна стоять около прекрасного светлого образа. Я не говорю — рядом с ним: есть область твоей жизни, куда мне нет входа. Хочется верить, что в душе твоей останется и для меня сердечная теплота и внимание. С помощью твоей молитвы и твоей деятельной люб­ви душа моя выправится. Прости... Помолись... Не могу быть среди людей, хочется быть одной и пережить свое новое положение жены священника».

Молодая семья перебралась к родителям Елены в Петровско-Разумовское. Отец Василий с большой ответственностью и радостью приступил к своим пастырским обязанностям. Он ревностно служит, тщательно готовится к проповедям, исповедует, подолгу задерживаясь в храме после службы, создает замечательный хор из прихожан.

Паства состояла в основном из семей сотрудников Сельскохозяйственного института⁵, на земле которого был построен храм. Елена Сергеевна за эти годы родила еще троих детей — Павла, Марину и Сергея. Забот, конечно, хватало, но она не оставляла музыку — играла, помогала мужу в организации хора. Часто по вечерам в их доме собиралась молодежь. Василий Федорович и Елена Сергеевна читали и разбирали с ними религиозно‑философские и художественные произведения, музицировали.

Из‑за слабого здоровья отцу Василию приходилось иногда ездить отдыхать и лечиться в любимый Поим или в Башкирию на кумыс. Печаль расставания супруги изливали в письмах: «Только неделя прошла, а я уже во сне тебя вижу и все время о тебе думаю — и о ребятах. Вы для меня слиты вместе, ребята — твой ореол, без которого ты для меня немыслима», — писал Василий Федорович из Поима. Елена Сергеевна отвечала: «Днем мне некогда собраться с мыслями и остаться с собой, но как только наступает вечер, наша “орава” затихает, я начинаю тосковать. Как на грех, вечера стоят изумительно теплые, пахнет рожью издалека, а вблизи нежно пахнут флоксы. Грустно, что лучшие летние дни проходят, летят мимо, мимо в разлуке».

Бабушка всегда относилась серьезно к своему духовному развитию и прислушивалась к наставлениям мужа: «По твоему совету, дорогой друг, решила причащаться в день своего Ангела. Накануне пошла к исповеди после всенощной. В ожидании очереди стала близ алтаря с левой стороны и старалась “собрать” свою душу. Подняла глаза, и вдруг передо мною встал запрестольный образ Спасителя: матовый, на стекле, кроткий, ясный, излучающий тихую благодать. У меня захолонуло сердце и прониклось истинным ощущением любви к Господу».

При любой возможности она старалась послужить Церкви, выполняла многочисленные поручения мужа. Летом 1925 года, когда он находился на лечении в Башкирии, Елена Сергеевна взяла на себя заботы по организации ремонта кровли храма, обсуждая все вопросы непосредственно с архитектором Ф. О. Шехтелем. Деревянный храм святителя Николая у Соломенной Сторожки был построен им в 1916 году как летний, без отопления. Между тем церкви вокруг закрывались, к отцу Василию на службы ходило уже до двух тысяч человек; отопление становилось необходимым. Шехтель вместе с настоятелем пытались решить проблему. Федор Осипович относился к отцу Василию с большим уважением и подарил ему на память макет Никольского храма, который бабушка сохранила и после войны передала в Музей архитектуры имени А. В. Щусева. Этот макет помог в 1997 году восстановить разрушенное творение Шехтеля...