Я не буду говорить об общеизвестных истинах — о том, что наша речь, наша лекция должна быть доказательной, что одно должно вытекать из другого. Я позволю себе вкратце, в чисто практическом аспекте, коснуться искусства полемики, основной стержень которой — не что иное, как именно логика. И вот, говоря о полемике, я прежде всего буду возражать против неправильного понимания крылатого выражения «в споре рождается истина». Хорошо бы было так, чтоб в каждом споре рождалась истина. На самом деле это не так. Очень много нужно для того, чтобы истина в споре действительно родилась. Механически, сама собой, в любом споре истина не рождается. А если спорящие не знают предмета спора, какая тут истина? А если они допускают логические ошибки? Опять к истине не придешь. А иная истина так далеко от нас отстоит, что поколения за поколениями разбивают себе лбы, как об отвесную стену, в желании не столько овладеть этой истиной, схватить ее, так сказать, за хвост, как сказочную райскую птицу, хотя бы приблизиться к ней. Так, может, и не стоит тогда затевать споры по поводу таких труднодостижимых истин? Нет, нужно. Потому что в правильном споре, ведущемся по всем правилам логики, выясняются пути приближения к этой истине, разные точки зрения.

Слово полемика — греческое, в переводе означает «военное искусство». И в каком случае может быть полемика действенной? Конечно же, целью полемики является приход к истине или ее проверка; это безусловно. Спор ради спора есть нечто несносное. Есть такие люди, у которых зуд спорщика. «Будьте милостивы, братцы! дайте чуточку подраться», — вспоминаем мы ершовского «Конька‑горбунка».

И, наверное, нам нужно отводить ненужную для нас полемику с такими завзятыми спорщиками. И вообще в нашей многослойной жизни неплохо было бы задавать себе вопрос: «Qui prodest?» — «Кому выгодно?» (Qui — это дательный падеж от вопросительного местоимения quis, quid – «кто?», «что?»).

Не надо затевать спор ради спора. И в связи с этим скажу, что очень важно при споре умение слушать, искусство слушать. И, вы знаете, искусство слушать дается самой природой и часто не зависит от нашего образования. Да, искусство слушать — оно важно. Почему? Не выслушав до конца своего оппонента, не поймешь, а кто, собственно, прав. А может быть, прав оппонент? И нужно набраться гражданского мужества и признаться в том, что прав именно он, и тогда спора не будет — спор‑то все‑таки для выяснения истины, а не просто спор ради спора. Далее — просто неприлично не слушать. А вы знаете, как перебивают друг друга всюду, вплоть до кремлевских трибун, не дают говорить. Вчера по телевидению собрались журналисты, толковали: главное — только сказать свое, а уши как будто бы заложены, и не слышат своих собеседников. Дальше. Не слушать — опасно, потому что не поймешь, какие доводы у противника (я условно называю словом «противник» оппонента): какие сильные, а какие слабые, по каким нужно бить в первую очередь, а какие доводы могут, так сказать, подождать. Слушать совершенно необходимо.

* * *

Позвольте сказать о ситуациях затруднения. Бывают и в лекционной практике, и особенно в ответах на вопросы две ситуации затруднения. Первая ситуа­ция затруднения — это замеченная ошибка. Представьте себе, на лекции или семинаре вы замечаете, что сделали ошибку. Никакого движения среди ваших слушателей не произошло. Никто не пожал плечами, сокрушенно не покачал головой, не стал толкать своего соседа, говоря ему: «Ты послушай только, что он говорит»; не стал лихорадочно писать протестующую записку. «Значит, ошибку не заметили, — подсказывает какой‑то предательский голос, — на всех парах дальше».

Очень опасно во всех отношениях не исправить тут же, пока сам не забыл, свою собственную ошибку. Если ошибка кем‑то все‑таки замечена, это дискредитирует вас, а если ошибка не замечена и воспринята как что‑то правильное, значит, мы с вами проводники не истины, а лжи! И опять скажу очень торжественно, что гражданский долг заставляет нас сразу исправить свои ошибки.

Я понимаю, как молодому существу тягостно сказать слова: «Я ошибся». Мне, пожилому человеку, ничего не стоит сказать: «Я ошибся». Ну, пусть молодой специалист подберет какие‑то иные выражения, например, скажет так: «Я не то хотел сказать. Мои слова не точно выразили мою мысль». Но исправить сразу, пока сам не забыл свою ошибку, — это долг.

Вторая ситуация затруднения — невозможность ответить на вопрос. Вы сами знаете по себе, уважаемые коллеги, как приятно ответить академически состоятельно на вопрос. Но ведь сейчас на наших глазах происходит сложный, диалектически противоречивый процесс дифференциации и интеграции наук. И на почве этого процесса возникает гигантский поток информации, который не может вместить никакая человеческая голова.

Кроме того, наша память отягощена стрессовыми состояниями, транспортным утомлением и так далее. Мы можем даже что‑то забыть — то, что, казалось бы, должны были каждый раз помнить. И опять предательский голос нашептывает: «Обязательно ответь, хоть что‑нибудь ответь! Зажми рот вопрошающему». Не нужно слушать этого предательского голоса. Нужно постараться, чтобы не дрожали руки, не дрожал голос, нужно постараться не покраснеть и, глядя в глаза вопрошающему (в глаза обязательно), спокойно сказать, что вы не можете ответить на этот вопрос.

Может быть, даже уместно приоткрыть завесу над своим состоянием — почему не можете? Ну, например, данный вопрос на периферии ваших профессиональных знаний. Может быть, вы даже подскажете (здесь именно подскажете, а не скажете), где можно получить ответ на этот вопрос, к какому справочнику или энциклопедии обратиться: а вот, мол, есть такой специалист крупный, может быть, к нему вы обратитесь. Когда лекции у нас идут в одной и той же аудитории друг за другом, то тут, конечно, проще, можно обязаться дома подумать и в следующий раз ответить. Но, обязавшись ответить, все от себя зависящее нужно сделать, чтобы потом действительно ответить. Горы литературы перелопатить, пойти к специалисту проконсультироваться, но ответить необходимо.

* * *

Нередко о нашей работе судят по количеству заданных вопросов. Вот когда вас будут приглашать на лекции, вы будете с этим сталкиваться, если уже не сталкивались. Нередко говорят так: «Лекция удалась, лектора засыпали вопросами». И наоборот, чувствуют тягостное ощущение устроители лекции, когда вопросов сравнительно мало.

Нельзя, недопустимо по механической сумме вопросов судить о качестве лекции! Опытный лектор знает, какие вопросы задаются. Мне крайне редко задают оригинальные вопросы. Поэтому опытный лектор может предварить эти вопросы, уже ответить заранее на них. Он может даже так выразиться: «Если бы меня спросили, я бы ответил вот так‑то». И ничего страшного в этом нет. А бывает так, что большое количество вопросов порождено как раз неудачной лекцией. Поставил проблему — но не решил; или пытался решить — но неправильно; ошибки и в фактах, и в освещении. Никогда не нужно механический фактор ставить во главу угла оценки работы.

Хотелось бы сказать об очень интересном недопустимом приеме, который профессор Поварнин⁴, современник Ленина, написавший очень интересную книгу, которую я потом вам порекомендую, назвал, извините, «бабьим доводом». Что это за бабий довод такой? Это приписывание своему оппоненту той глупости, которой он заведомо не думает. Это не логический прием reductio ad absurdum, когда заводят человека в логический тупик. Нет. Это очень поверхностный прием приписывания всякой глупости своему оппоненту.

Вспомню далекие годы, когда я был еще помоложе лет на сорок и принимал экзамен по античной литературе. Очень хорошо мне ответила одна студентка, я ей поставил убежденно «отлично». Но явилась она ко мне на экзамен (а годы были первые после войны, 1946‑й или 47‑й) в платье вечернем из панбархата, с глубоким декольте; какие‑то драгоценности на ней были. Это было очень красиво, и, сознаюсь, что я ею невольно залюбовался. Но потом учительское начало у меня взяло верх. Я ей сказал, что я очень доволен ее ответом, но одеться, наверное, нужно было бы иначе все‑таки, идя на экзамен. Что же она мне ответствовала? Вот типичный бабий аргумент: «А что же мне — в рогожу рядиться, что ли?» Я так и думал: или рогожа, или вечернее платье — третьего не дано. Как‑то я услышал разговор в транспорте одной приятной дамы и другой дамы приятной во всех отношениях⁵. Одна другой говорит: «Почему ты с ним так суха?» А она в ответ: «А что мне — ему на шею бросаться, что ли?» Вот типичный бабий аргумент.

* * *

Нужно все‑таки очень сдерживаться и не превращать спора в ругань, воздерживаться от всякого рода бранных выражений. Нередко, друзья мои, мы наблюдаем довольно тягостную ситуацию. Заспорили двое: один находится на явно шатких позициях, но он обладает апломбом и побивает того, кто думает правильно.

Какое средство борьбы с апломбом? Некоторые думают: отвечай апломбом на апломб, держись самоуверенно, громко говори. Неверно. Апломб на апломб — получится отрицательная величина, а не положительная.

Обратим внимание на то, что люди, говорящие с апломбом, всегда злоупотребляют общими выражениями: всем известно, кто станет отрицать и так далее. И единственное средство борьбы с апломбом — это конкретизация. Вот он заявляет: «Кто станет отрицать?» А вы в ответ: «Во‑первых, я, ваш покорный слуга, осмеливаюсь отрицать; во‑вторых, такое‑то авторитетное лицо с вами явно не согласно». Или заявляет с апломбом человек: «Всем известно!» А вы сразу поправку: «Скажите, пожалуйста, кому именно известно? Назовите фамилии уважаемых людей», — и все становится на свои места. Повторяю: единственное средство против апломба — это конкретизация, борьба с общими безответственными восклицаниями и высказываниями.

Теперь о способах доказательства. Вы знаете, что мы аргументируем или путем дедукции, или путем индукции. Когда, исходя из нашей лекторской практики, уместно то, а когда уместно другое? Мне кажется, что индукция уместна при обращении к людям, мало подготовленным. Не нужно им подсовывать в качестве исходного тезиса то, к чему они сами должны прийти, сопоставляя разные факты, то есть от многочисленных фактов путем их сопоставления приходят к чему‑то единому. Что касается дедукции, то я убежден, что она особенно уместна среди людей подготовленных, то есть в начале своего выступления, в начале лекции вы выставляете определенный тезис, и вся ваша лекция приобретает форму силлогизма — доказательства истинности выставленного тезиса; то есть большая посылка, меньшая посылка, вывод.

* * *

А теперь позвольте в заключение нашей встречи перейти к важному вопросу — психологическому воздействию речи. Я не буду теоретизировать. Я буду на основании своего большого опыта, отнюдь не бесспорного, давать некоторые практические советы, точнее — делиться своими наблюдениями.

Специалисты по психологии любят выражать все дело графически. С мнимо значительным видом они обычно чертят три квадратика: один квадратик — пишут «оратор»; второй квадратик — «речь»; и дальше, казалось бы, «слушатели», но это как‑то буднично, неинтеллигентно, поэтому — «рецептор». Дальше с видом открытия Америки рассуждение идет так: «Как идет коммуникация? От оратора через речь к рецептору. (Стрелочкой обозначили.) Но рецептор (слушатель по‑нормальному) не остается безучастным. Ему нравится, ему не нравится, и идет «обратная связь через звуковые и слуховые каналы». (Я обозначу.)

Мне неудобно делается за коллег, которые вот такое объясняют. Вместо того, чтобы просто сказать: «Следи за аудиторией, как они воспринимают. Следи за выражением лица». Но это звучит: «Коммуникация с обратной связью через звуковые и слуховые каналы».

Должен вам сказать, уважаемые коллеги, ни разу в жизни меня никто не спросил: «А ну‑ка разъясните ораторское искусство как коммуникацию». Или: «Какое значение у ораторского искусства?» Подходит коллега и спрашивает: «Вот разбушевалась у меня аудитория — как ее успокоить? Вот у меня першит в горле — что делать? А могу ли я, устав, сесть, например? А нужны ли записи или говорить наизусть?» Вот о чем меня спрашивает всегда коллега, а не о каких не «коммуникациях с обратной связью».

Я не против теоретического осмысления ораторского искусства, лекторского мастерства, но, как я уже говорил, против псевдозначительности. Ведь доходит до того, что, например, пишут: «Путем многолетних исследований специалисты пришли к выводу, что обычная речь состоит из вступления, основной части и заключения». Неудобно такое читать. И с видом открытия это все делается. Повторяю: я против ползучего эмпиризма, против того, чтобы все сводить только к рецепторам. И я, по существу, задачу имею обратить ваше внимание на то, на что в суете житейской, может быть, вы и не обращаете внимания.

* * *

Как я вам уже говорил, уважаемые слушатели, психологическое воздействие начинается не тогда, когда мы уже стоим на рабочем месте и начинаем что‑то говорить, а с того момента, как мы открываем дверь и идем к своему рабочему месту. И, как я уже говорил, встречают нас по платью в широком смысле слова. Дай Бог, чтобы проводили по уму, но первое впечатление по платью все‑таки сохраняется.

Какие проблемы психологического порядка встают не только перед начинающими преподавателями высших школ, но и перед людьми, обладающими большим стажем? Борьба со страхом перед аудиторией. Именно со страхом, потому что волнение перед выступлением должно всегда быть. Но опытный оратор претворяет волнение во вдохновение, а неопытный оратор гипнотизируется этим волнением, и оно превращается в страх.