Борис Римский-Корсаков (в центре) с домочадцами. Волочаново. 1895 год

Наверное, всем известен мос­ковский Театр зверей имени Владимира Дурова. Одна «актриса» этого театра, слониха Маша, почти 12 лет радовала и удивляла зрителей своими выступлениями. Но вот не так давно ее не стало. Люди старшего поколения, особенно из числа дрессировщиков, еще могли помнить, что в Москву Маша прибыла из Калининградского зоопарка, где ее звали Мартой, и что она являлась потомком цейлонского слона Джимми и слонихи из Узбекистана Шандры. О последней в «Калининградской правде» от 25 мая 1956 года сообщалось: «Шандра еще молода, ей около 17 лет, отличается веселым и добродушным нравом. Вместе со слонихой живет и ее подружка — маленькая ослица. Шандра так к ней привязалась, что, когда слониху везли в Калининград, пришлось купить и ослицу — без нее слониха не ест, не пьет и жалобно трубит». Город умилялся и ждал для Шандры слона‑жениха. Наконец в 1960 году дождался. Вот что сообщала жившая тогда в Калининграде наша тетушка Наталья Алексеевна Вершинина своему брату, моему отцу: «В зоопарк привезли еще одного слона, это было целое событие, когда его вели с вокзала. Он не хотел выходить из вагона. Его привязали к грузовику и, скормив всякие лакомства, привели в зоопарк. Но когда его стали водворять на место, то он очутился сбоку у грузовика и сразу его хоботом перевернул кверху дном». И далее: «Живет он со слонихой дружно».

Главное же для нашего рассказа — за благополучие этих животных отвечал директор Калининградского зоопарка Лев Алексеевич Вершинин (1918–1965), сын тети Наташи. Данное обстоятельство, однако, ничуть не трогало, а только раздражало его отца — пенсионера А. А. Вершинина (1884–1965). Он предполагал, что Лева защитит диссертацию и станет научным работником. Когда в 1946 году проводился массовый набор специалистов для освоения новой территории — Калининградской области, — фронтовик Лев Вершинин прибыл с семьей из Москвы в Калининград. Здесь очень пригодился его диплом Пушно‑сырьевого института. И все шло к тому, что он сделает хорошую научную карьеру. Но… Вершинин‑старший писал родне на «материк»: «Лева благополучно закончил войну и демобилизовался в чине ст. лейтенанта. Но им я недоволен… Он начал чудить. Выдержал экзамен в аспирантуру, а потом вдруг на 37‑м году жизни обнаружил, что он ошибся в выборе профессии и что у него большой писательский талант. Теперь он журналист, работает в областной Калининградской газете, и написал роман. Он ждет, когда этот роман будет напечатан. Тогда он, конечно же, получит Сталинскую премию и купит “Победу”, без которой обходятся только люди 2‑го и 3‑го сортов». Причина неудовольствия заключалась в следующем: родитель не хотел, чтобы сын повторил некоторые печальные моменты его биографии, ведь во время оно ему, блестящему гусару, пришлось прервать военную карьеру и начинать с нуля…

* * *

Когда‑то для юношей, стремившихся служить в армии, особой приманкой являлся гусарский мундир. В свое время в гусары хотел податься даже Пушкин. А Лермонтов пребывал в гусарах не один год, в том числе и в лейб‑гвардии Гродненском гусарском полку. Молодого Алексея Алексеевича Вершинина, окончившего в 1904 году Николаевское кавалерийское училище, тоже определили в этот полк. Сюда же попал и наш дядя — Дмитрий Алексеевич Римский-
Корсаков. В начале XX века полк располагался в Варшаве. Служить в гусарах было очень накладно. Все эти доломаны, ментики и ташки — детали мундира — стоили недешево. За Лермонтова платила, как известно, его заботливая бабушка. Вершинина же содержал отец‑генерал, старый донской казак. Уже на склоне лет Алексей Алексеевич писал о варшавской службе: «Все у меня там — и лучшие друзья, и женщины… Я тип, вроде маркиза из оперетты “Корневильские колокола”. <…> Я очень часто вспоминаю свою молодость, Варшаву. Как я мечтал, что, когда стану старичком и буду ходить с палочкой, то буду жить там. Меня все знали в городе».

Однако безмятежная гусарская жизнь поручика Алексея Вершинина продолжалась недолго — в 1911 году произошел скандал: группа офицеров полка вопреки желанию великого князя Николая Николаевича не приняла в свои ряды новичка, человека из богатого купеческого семейства, посчитав, что большие деньги сами по себе не дают права на гусарский мундир. Великий князь рассвирепел и назначил в полк комиссию. В результате Алексей Вершинин и Дмитрий Римский-Корсаков как зачинщики «бунта» и еще 12 человек были из полка уволены в запас, причем Вершинин — без права поступления на военную службу. Отец же Алексея — Алексей Львович Вершинин (1857–1922), уважаемый генерал от кавалерии, приятель генерала А. А. Брусилова — не мог спокойно перенести подобный позор и лишил сына наследства. Тому пришлось все начинать заново, думать о профессии.

Хорошее знание французского языка пригодилось Вершинину‑младшему в Бельгии, куда он отправился изучать сельское хозяйство, а умение обращаться с лошадьми вскоре принесло ему успех в конном спорте. В 1912 году в Варшаве продавалась открытка с изображением А. А. Вершинина, преодолевающего барьер на своем любимом коне Барине. На открытке указана и взятая высота — 1,35 метра. Эти свои знаменитые скачки Алексей Алексеевич помнил до глубокой старости и на восьмом десятке лет писал друзьям: «В Варшаве я выигрывал первые призы на скачках на Мерседесе, трудные, барьерные… А в Москве в 1914 году в городском манеже на Калмыке я получил второй приз на Императорском стипль‑чезе (вид скачек с препятствиями. — А. Р.-К.)». А вот что вспоминал отец автора — Георгий Алексеевич Римский-Корсаков (1891–1971): «Каждому гвардейскому офицеру, кроме своей собственной лошади, полагалась одна строевая. Мой брат Митя (Д. А. Римский-
Корсаков. — А. Р.-К.) ездил довольно хорошо, но не был “аматёр” (фр.: любитель. — А. Р.-К.) конского спорта. Уйдя из полка, он привез Барина в деревню. Барин, действительно, был редкий прыгун. По легкости прыжка и подъема в воздух его можно было сравнить с известным балетным артистом Нижинским, а по изяществу движений и строению ног — с Анной Павловой. Когда мы с сестрой Натальей гуляли в деревне, то Вершинин сопровождал нас на Барине и на небольшой рыси перепрыгивал все встречающиеся канавы и заборы разной высоты».

* * *

Это происходило уже в Волочанове — расположенном на границе Московской и Тверской губерний имении княгини Софьи Карловны Голицыной (1867–1936) — матери дяди Мити, куда пригласили пожить оставшегося не у дел Вершинина. С Волочановым также были связаны ранние годы братьев Д. А. Римского-Корсакова — Георгия (моего отца) и Бориса. В старости Георгий Алексеевич, желавший, чтобы его сыновья побывали в тех дорогих ему местах, оставил им в одном из писем напутствие: «После Волоколамска будет станция Шаховская. От Шаховской надо смотреть в левое окно (от Москвы). В 4-5 км на небольшой возвышенности должна быть белая церковь с колокольней, строгого стиля (если это сохранилось после войны). Рядом с церковью большой парк (справа) и перед ним деревня Волочаново. Их можно видеть из окна почти до станции Княжьи Горы». Съездить туда, однако, из нас не довелось никому. А если бы съездили, узнали, что волочановской церкви давно, с 1930‑х годов, не существует, что здесь много лет размещались цехи молокозавода, то же и в «господских» домах…

Село (ныне деревня) Волочаново было куплено в 1894 году у графов Шереметевых. Тогда Софья Карловна значилась по первому мужу Римской-Корсаковой, а имение под ее руководством жило своей особой жизнью, благодаря увлечению хозяйки театральным искусством. Все началось в 1899 году, когда сюда прибыла набранная Софьей Карловной небольшая труппа актеров‑полупрофессионалов. Старый заброшенный манеж прежних владельцев приспособили под сцену. Большой зрительный зал вмещал со стоячими местами 500–600 человек. Для писания декораций пригласили из Петербурга известного художника Я. Ф. Цион­глинского, надолго здесь, впрочем, не задержавшегося и вскоре замененного. За сценическое оформление отвечал знавший все мизансцены и расположение предметов на сцене плотник Степан. Г. А. Римский-
Корсаков рассказывает: «Степан же был и главный инструктор по декорационной живописи, объясняя нам, детям, как надо размешивать краски, как заменять недостающий цвет другим, не выходя из рамок “условного реализма”, как, наконец, пользоваться для укрепления клеевой краски на холсте политурой, остаток которой обязательно надо было ему допивать, “чтобы она не высыхала”. На спектаклях он был всегда сильно “выпимши”, но дело свое вел исправно, без накладок… Репертуар нашего театра был составлен из пьес, так сказать, популярно‑просветительного направления. Ставились: “Гроза”, “Волки и овцы”, “Свои люди — сочтемся”, “Лес”. Спектакли давались по праздникам и совершенно бесплатно».

В труппе этого деревенского театра оказались и те, чей незаурядный талант впоследствии выдвинул их на главные сцены Москвы и Петербурга. Так, Иван Иванович Судьбинин (1868–1919), имевший большой успех в Волочанове в роли Несчастливцева («Лес»), уже в 1910‑х годах приобрел всероссийскую известность в роли работника Никиты («Власть тьмы»). Павел Павлович Гайдебуров (1877–1960) основал знаменитый Передвижной общедоступный театр, много лет знакомивший российскую глубинку с театральным искусством. В советское время Гайдебуров работал в Камерном театре, потом в театре Вахтангова, получил звание народного артиста РСФСР и Сталинскую премию. Из известных женских имен волочановского театра назовем имя Веры Ильиничны Репиной (1872–1948) — старшей дочери прославленного живописца И. Е. Репина, будущей профессиональной актрисы. Некоторые роли с успехом играла Софья Карловна (например, Катерину в «Грозе» А. Н. Островского). Г. А. Римский-Корсаков, тогда еще подросток, позднее вспоминал:

«Инженю была Вера Ильинична Репина, <…> любительница на дороге к профессионализму. Играла она неплохо, но ее внешность деревенской дивчины‑хохлушки, хорошо известная по портрету ее отца, сильно мешала ей перевоплощаться. Это была очень милая особа, веселая хохотушка, и я как‑то прикомандировался к ней на все лето в виде “пажа”. Больше всего ей удались роль Липочки (“Свои люди — сочтемся” Островского) и водевили: “Волшебный вальс”, “Жена напрокат”, “Из‑за мышонка”, всегда имевшие хороший успех у зрителя.

Вся группа приезжих артистов вместе с нашим семейством доходила до сорока человек, ежедневно обедающих за одним столом. Надо было себе представить, сколько было суеты и возни в доме в связи с неожиданно открывшимся в нем театральным сезоном! Вскоре “все смешалось в доме” Корсаковых. Дети перестали учиться. Домочадцы и родственники спешили шить костюмы или репетировали массовые народные сцены. Прислуга растерялась, не успевая всех обслуживать. Общий хаос усилился из‑за начавшихся обид, склок, интриг и романов! Совсем как в самом настоящем театре!

Наши спектакли имели большой “общественный резонанс”. Театр был бесплатным и обычно собирал много окрестных крестьян. Вскоре слух о серьезном и хорошо поставленном театральном деле вышел за границы уезда, и на этих спектаклях стали появляться представители земской интеллигенции и помещиков из отдаленных мест нашей Московской и соседней Тверской губернии... Успех, творческое удовлетворение, обильное питание, обстановка довольства, тихие летние московские ночи и удивительной красоты рассветы, большой дом, старинный тенистый парк, наконец, здоровье и молодость создавали ощущение радости бытия, и “joie de vivre” (франц.: радость жизни. — А. Р.-К.) кричала во весь голос. Что еще нужно было людям?»

* * *

1901 год. Волочановский театр готовился закончить сезон «Грозой» А. Н. Островского. Этим спектаклем завершались и театральные начинания С. К. Римской-Корсаковой, ибо появились совсем другие заботы и интересы — разведясь с супругом, она снова вышла замуж и звалась отныне княгиней Голицыной. Не сразу привыкла дворня к тому, что теперь требовалось обращаться к хозяйке «ваше сиятельство» (впрочем, и сама Софья Карловна привыкнуть к этому так никогда и не смогла). Да и в остальном образ жизни обитателей имения заметно изменился.

Мужем Софьи Карловны стал владелец села Плоское, почти сосед, князь Дмитрий Михайлович Голицын (1868–1912), сотник Кубанского казачьего войска, офицер Собственного Его Императорского Величества Конвоя. Он происходил из той ветви Голицыных, к которой принадлежал В. В. Голицын — «друг сердца» царевны Софьи. Дед Дмитрия Михайловича в свое время владел подмосковной усадьбой Архангельское, проданной в 1810 году князю Н. Б. Юсупову. От отца я слышал историю о похищении в 1860‑х годах гвардии штаб‑ротмистром князем М. М. Голицыным артистки кордебалета Большого театра Веры Федоровны Гельцер. Это — мать Дмитрия Михайловича, а знаменитая балерина Екатерина Васильевна Гельцер (1876–1962), народная артистка Республики (1925), — ее племянница. «[В Волочанове] я видел Веру Федоровну Гельцер, — рассказывал Георгий Алексеевич, — когда ей было уже около 70 лет. Она была довольно бодра и, как всегда, шумлива, экзальтированна и криклива, как это полагается бывшей балетной артистке. Она увлекалась разведением породистых кур. От нее у нас стали появляться разные лангшаны, фавероли, плимутроки… <…> Больше всего любила Вера Федоровна рассказывать матери, с разными ахами, о сценических и альковных триумфах своей племянницы Кати Гельцер, балерины».

Вместе с Д. М. Голицыным из его имения в Волочаново переехали конюшня и огромная псарня. События 1905 года этих мест совсем не коснулись. «Москва довольно быстро забыла баррикады и выстрелы из пушек, — отмечал Георгий Алексеевич. — К весне все как будто было по‑старому, в газетах, правда, писали о крестьянских волнениях и различных революционных вспышках, но нам казалось, что это не имеет никакого к нам отношения. Весной, как всегда после экзаменов, мы все уехали из Москвы в Волочаново. Здесь тоже все было тихо и мирно. Никаких столкновений с крестьянами не было… Потом, объезжая свою губернию, заезжал в Волочаново губернатор В. Ф. Джунковский. Он собрал крестьянский сход и спрашивал, есть ли какие‑нибудь жалобы на помещиков. Крестьяне говорили, что они на господ своих не обижаются, только в одном терпят большое утеснение — от княжеских собак дух идет очень тяжкий. Дело в том, что, хотя псарня Дмитрия Михайловича была расположена больше чем в версте от усадьбы и деревни, юго‑западный ветер доносил отвратительный запах тухлой конины, которой кормили собак. Больше никаких жалоб губернатору не поступило… У Голицына были первоклассные борзые. Как считал он сам, его собаки по своим статям и охотничьим качествам занимали третье место в России. Первое он отводил охоте великого князя Николая Николаевича, а второе собакам светлейшего князя [Дмитрия Борисовича] Голицына, начальника царской охоты. Куда девались все собаки Д. М. Голицына после его кончины в 1912 году, я не знаю, так как в это время он с нами уже не жил. Он продал всю свою землю в Плоском, свыше 2 тысяч десятин, кроме усадьбы, и купил себе имение где‑то на Украине, куда и переехал».

* * *

Жизнь в Волочаново текла беззаботно, умиротворенно, сытно. Правда, уже на закате своих дней А. А. Вершинин развенчал эту кажущуюся тишь да гладь, чтобы никто не обольщался относительно «волочановского рая». Поводом послужил эпизод с внуком Вершинина, не знавшим, что означает выгравированное на столовой вилке слово «Волочаны» (так в старину называлось село). 27 февраля 1974 года он отвечал Г. А. Римскому-Корсакову на одно из писем: «Ты удивился от того, что мой внук не знал, что это за слово на вилке — “Волочаны”. И, конечно, ты ему не рассказал, что это был образчик‑эталон разоренного имения эпохи дворянского оскудения, со сведенными лесами, <…> с истощенной льном землей, с разрушающейся усадьбой, абсолютно бездоходное (без значительных новых капиталовложений). Зато с оранжереей и псарней, стоя­щими около 3000 руб. в год. Я бы этого тебе не писал, но боюсь, что ты тешишь своих детей сказками об этом рае, а ведь, по совести говоря, рай был только в твоем воображении».

Но убеждать Георгия в чем‑либо подобном оказывалось бесполезно, если речь шла о Волочанове, в которое он был влюблен до самозабвения. И даже когда пожар уничтожил основной господский дом, все обитатели усадьбы продолжали чтить это место, по праздникам наезжая сюда из Москвы. Отец писал: «В 1911 году сгорел дом. Это был страшный удар. Хотя в 1917 году мы бы его все равно потеряли, а потом его сожгли бы немцы. — Стали жить в каменном флигеле. 8 комнат наверху, хорошо благоустроенных. Елку уже не делали большую. Но на столе стояли цветы: лакфиоли, гиацинты, цикламены. Было очень вкусно. Много снега. Тихо. На кустах сидят снегири. На земле мир. Люди такие хорошие. Небо чистое!»

Княгиня С. К. Голицына, к тому времени возглавлявшая в Москве частную женскую гимназию (бывшую А. П. Мага и Ю. П. Бесс), в 1908 году задумывает основать первые женские курсы — сначала юридические, а затем и сельскохозяйственные. Курсы после трудных хлопот были открыты и имели огромный успех, несмотря на противодействия властей, считавших, что юрист или агроном — профессии совсем не женские. Высшие женские Голицынские курсы помещались на Большой Никитской улице в доме Чернопятова, напротив консерватории, а затем в доме Скоропадского, где действовал кинотеатр «Унион». В 1915 году Софья Карловна открывает политехникум для женщин, а вскоре уходит на фронт.

* * *

А. А. Вершинин не застал ни театральных увлечений С. К. Голицыной, ни начала ее педагогической деятельности. Вернувшись из Бельгии, где он, как уже говорилось, получил агрономическое и зоотехническое образование, Алексей Алексеевич хорошо вписался в деловую, экономическую часть жизни Волочановского имения, нередко спасая хозяйку от набегающих финансовых проблем, а вскоре стал женихом ее дочери Натальи Алексеевны (1895–1968). Свадьба состоялась в 1913 году. Вершинин‑старший, узнав о женитьбе сына, вернул ему свое благоволение и отменил «санкции» в отношении него. Брат Натальи Алексеевны в мемуарах пишет: «Вершинин‑младший был выдающийся спортсмен. Умел хорошо объезжать лошадей. Любил собак, коров, кур и всякую живность, при условии, чтобы она была породистой. Моя сестра Наталия тоже любила всех этих животных, и не от скуки, а тоже как‑то более глубоко и всесторонне. Эта общность интересов сблизила их. Сестра к тому же была тоже очень породиста, весьма приятной внешности, и обаятельна. Оба любили французские романы и хорошее общество, это не мешало моей сестре доить коров, мыть поросят, кормить щенят и вытирать их следы. Вершинин любил поговорить. Сестра не любила говорить и умела слушать. Поэтому неудивительно, что они пятьдесят лет прожили душа в душу. Они поселились в Волочанове. Кроме выездки лошадей, занялись разведением французских бульдогов и молочным хозяйством. Венчались в Москве, в домовой церкви в Шереметьевском переулке. <…> В ту же ночь уехали в Волочаново в отдельном вагоне, стояли на задней открытой специальной площадке, махали нам».

В 1913 году женился и дядя Митя — на сестре гусара ротмистра Алексея Панчулидзева Вере Евгеньевне. Их отец, потомок древней грузинской княжеской фамилии, служил в Офицерской кавалерийской школе, когда ее возглавлял А. А. Брусилов. Они состояли в приятельских отношениях, Брусилов был крестным отцом Веры Евгеньевны.

* * *

«В августе 1913 года, — вспоминал Георгий Алексеевич, — я, будучи вольноопределяющимся Гвардейской конной артиллерии, приехал в деревню повидаться с матерью. Там собрались, как оказалось потом, в последний раз в жизни, все мамины дети вместе. Был здесь и только что женившийся наш брат Дмитрий с Верой, его женой. Она впервые попала в русскую деревню и, очутившись вне Петербурга, бриджа и салонных сплетен, чувствовала себя совсем растерянной. Был здесь и А. А. Вершинин, товарищ брата по полку, уже объявленный жених моей сестры Натальи. Был и мой брат Борис со своей второй женой, Констанс Бодри, вывезенной им с парижских окраин. С ними находился их маленький сын Ваня (Jean). При мальчике состояла няня‑бретонка, одевавшаяся в свой национальный черный костюм с большим белым чепцом, как у католических монахинь. Няня была сурова и необщительна. Она жаловалась своей госпоже, что она не понимает тот бретонский язык, на котором говорят местные жители».

Конь Барин недолго оставался в распоряжении Вершинина, вскоре продавшего его Алексею Панчулидзеву, своему товарищу по Гродненскому гусарскому полку, блестящему наезднику, бравшему на Барине первые призы в России и Европе. Ходила легенда, что однажды во время Первой мировой войны Панчулидзев взял в плен австрийского офицера, который заявил, что для него большая честь быть плененным господином «фон Панчулидзефф». «Откуда вы меня знаете?» — спросил ротмистр. На что пленный ответил, что коня Барина и его хозяина знает вся австрийская кавалерия…

* * *

Война и революция разрушили благостную атмосферу, царившую в «волочановском раю». Дядя Митя с началом «империалистической» записался в ахтырские гусары, вскоре получил серьезное ранение и умирал летом 1915 года в прифронтовой полосе. Софья Карловна, возглавлявшая санитарный поезд, разыскала его и спасла от неминуемой гибели. В 1917 году он уехал к жене на Кавказ. Работал в Армении с беспризорными детьми и, наконец, поселился на Сходне под Москвой. Георгий в составе конной артиллерии 1‑й армии генерала П. К. Ренненкампфа принимал участие в боях на территории Восточной Пруссии. В «Записках солдата‑гвардейца» он среди прочего вспоминает, как хоронил погибших товарищей, как поздравлял барона П. Н. Врангеля с первым «Георгием» за эти бои, о князе императорской крови Иоанне Константиновиче Романове — одном из Алапаевских мучеников. Борис, работая на заводе морского ведомства, ставший «военным моряком», летом 1920 года слег с сыпным тифом в екатеринбургском госпитале. Сюда он приехал добывать продовольствие для голодающих рабочих завода. В Петрограде оставались жена‑француженка и сын Ванечка. Последнее письмо Бориса к матери проникнуто трагическим предчувствием: «…Я очень благодарен за приглашение приехать к Вам в Волочаново, но мне необходимо сначала попасть в Петроград. Жена и Ваня к моему приезду наверно давно будут во Франции. Мне очень тяжело, что я их так и не увижу». Там же, в Екатеринбурге, Борис и скончался. Ваня Римский-Корсаков переедет с матерью во Францию. У родни останется только его фотография 1920 года, надписанная им по‑французски. Судьба И. Б. Римского-Корсакова прояснится лишь через много лет; найдется он благодаря фамилии, очень необычной для Франции и редкой для России.

* * *

После Октября 1917‑го А. А. Вершинин совершил свой самый невероятный кульбит: его, дворянина, бывшего лейб‑гусара, новая местная власть как грамотного специалиста назначила управляющим, а потом и директором образованного на базе имения молочного совхоза «Волочаново». Алексей Алексеевич был вынужден пересесть с кавалерийского седла в крестьянскую телегу, но и в этой роли прекрасно себя чувствовал. В Волочанове оставалась и княгиня С. К. Голицына. Она с пониманием отнеслась к происходящему, и никто ее не трогал. Только пришлось потесниться да раздать служащим свое имущество, в основном старинную мебель.

Но вот в 1918 году в рамках объявленной фискальной кампании — «всероссийской контрибуции» — у княгини потребовали миллион рублей. Срок уплаты — три дня, иначе ревтрибунал. Таких денег у Софьи Карловны, конечно, не было, и она покинула Волочаново, чтобы больше уже сюда не возвращаться. Напоследок просила передать властям: «Поехала искать миллион!» Вскоре вспомнили и о Вершинине. Готовился его арест, но, предупрежденный верным человеком, он с женой и годовалым сыном Левой тоже успел уехать...