Коломна. 1839 год

«Кибитка остановилась в Таганке, у каменного двухэтажного дома, белевшего среди длинных заборов. Нигде в нем не видать огонька. Доступ в старинные купеческие дома, особенно ночью, не менее труден, как в древние баронские замки, хотя нет около них ни рвов, ни мостов подъемных, ни рогатин. Ларивон нырнул в облаке пара, валившего от лошадей, и исчез. <…> Вскоре без шума отворились ворота; будто из земли выступил маленький человечек, остриженный в кружок, в крашенинном халате, и впился в ручку Прасковьи Михайловны. Осторожно въехала тройка на двор. Тут пошли опять постукиванья и переговоры на заднем крыльце. Наконец отворились двери в сени. Чернобровая девка с длинною косою до пят, с помощью фонаря осмотрев сонными глазами приезжих в лицо, повела их вверх по каменной, изрытой лестнице. И на лестнице, и в сенях чистота необыкновенная, какой и ныне с заднего хода не бывает во многих купеческих и даже дворянских домах. Посмотришь с улицы — палаты; с парадного входа все, как и быть должно, по регламенту палат; комнаты великолепно убранные; мебель, обитая бархатом, стоит чинно, по ранжиру; полы блестят, хоть глядись в них. Зайдите‑ка с заднего крыльца — вам бросятся в глаза кучи сора, в которых и завитки огуречной кожи, и разбитая посуда, и пучки волос <…>. В верхних сенях встретили приезжих <…>. Все приложились к ручкам Прасковьи Михайловны и Вани <…>. В одной из прохожих комнат <…> возлежала на заячьей шубке какая‑то великолепная особа. <…> Это было лицо без названия должности. В наше время назвали бы ее фавориткой. Она проснулась, но не удостоила приезжих словом»¹.

Так в повести «Беленькие, черненькие и серенькие» уроженец Коломны Иван Иванович Лажечников (1790–1869) описал приезд главного героя Вани Пшеницына вместе с матерью в Москву к деду Илье Максимовичу. «Заметки о старом времени» знаменитого романиста были напечатаны в 1856 году в «Русском вестнике». В журнале они соседствовали с «Семейной хроникой» С. Т. Аксакова и «Губернскими очерками» М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Место действия повести — подмосковный город Холодня, время — конец XVIII — начало XIX века, персонажи —  городничие, исправники, судьи, предводители дворянства, в центре повествования — купеческое семейство Пшеницыных, состоящее из маленького Вани, его отца Максима Ильича и матери Прасковьи Михайловны. Написана повесть самобытным колоритным языком. Исследователь творчества И. И. Лажечникова В. А. Викторович недаром назвал ее экспериментальной, она соединяет в себе разнообразные жанры². Есть там и детские щемящие душу воспоминания лирического героя, и красочные бытовые зарисовки, и романтическая любовная история, и идиллические картины, и в то же время остросатирические изображения нравов.

В отличие от исторических романов И. И. Лажечникова, в советский период «Беленькие, черненькие и серенькие» не переиздавались. Отдельное научное издание, подготовленное В. А. Викторовичем, вышло в 2010 году в Коломне. Что вполне понятно: для коломенцев повесть имеет особое значение, ведь под именем Холодни Лажечников описал свой родной город. При этом не вызывает сомнения: Максим Ильич Пшеницын — отец сочинителя Иван Ильич Ложечников (настоящая фамилия романиста писалась через «о»), Прасковья Михайловна — мать Татьяна Максимовна, Илья Максимович — дед Илья Акимович, а Ваня Пшеницын — сам автор.

Повесть признана автобиографической. Однако если семья Пшеницыных однозначно отождествляется с семьей автора, то по поводу других героев много вопросов: описывал ли Лажечников действительно существовавших людей (причем не обязательно относящихся ко времени и месту действия) или вымышленных персонажей? Изучая биографию И. И. Лажечникова и его семьи, мы обнаружили, что роман «Немного лет назад» вовсе не являлся выдумкой³. Возможно, и в повести фигурируют реальные лица и события периода 1790–1812 годов, пусть и изображенные с изрядной долей художественного вымысла. В дальнейших разысканиях нам помогут архивные дела.

■ ■ ■

Повесть состоит из трех глав — трех тетрадок, хотя в предисловии было заявлено пять. Рассказ ведется от лица человека, к которому попали записки Ивана Максимовича Пшеницына. Этим хорошо известным приемом И. И. Лажечников отделил себя от главного героя, сделавшись сторонним наблюдателем, уже довольно пожившим и многое повидавшим.

Первая тетрадь носит название «В старом доме». Там живет семья Максима Ильича Пшеницына, отец и старший брат которого перебрались в Москву (так случилось и в действительности). Автор переносит читателей в благословенный край, в воспоминания своего раннего детства. Звучат лирические нотки. Маленькому Ване 7 лет, то есть действие гипотетически происходит в 1797 году. Отец Вани «имел приятную наружность, сердце доброе, светлый ум и стремление к дворянской жизни», но простонародную фамилию — Пшеницын. «Говорили, что этот род шел от новгородских именитых людей, которые, избежав казней во времена Иоанна Грозного, переселены им были в Холодню. Поэтому в фамилии Пшеницыных сохранилась какая‑то наследственная, кровная гордость, которой не замечали в прочих смиренных обитателях Холодни». Мать «слыла первою красавицей в городе и хорошо это знала». «Властолюбивая дома, где все ходило по ее ниточке, она хотела и судьбу поставить на свою ногу. Девочка твердила, что выйдет за генерала. Увез же соседку, красивую попову дочку, помещик, у которого тысяча душ, и женился на ней». Неизвестно, какой именно помещик увез попову дочку во времена юности матери И. И. Лажечникова, но думаем, что данный эпизод написан «по мотивам» другого случая, происшедшего позднее и не на шутку всполошившего обитателей Коломенского уезда: богатый дворянин И. Н. Расловлев (к нему вернемся ниже) женился на вдове священника. Ученый‑агроном А. Т. Болотов, живший в Богородицке Тульской губернии и хорошо знавший местного иерея отца Федота, почившего в 1795 году, и его жену Авдотью Василь­евну, вспоминал: «Была она женщина умная, весьма хорошая и благородного поведения, а лицом столь хороша, что ни одна во всем Богородицке женщина не могла в пригожестве и красоте равняться с нею; почему и неудивительно, что впоследствии сделалась она счастливою и даже благородною, ибо в Коломне влюбись в нее страстно и так сильно тамошний городничий (то есть Расловлев. — М. Ч.), что, не могши преодолеть любви своей, на ней женился, и она сделалась чиновною особою»⁴.

Добавим от себя еще один образ в галерею коломенских красавиц. Литератор и историк Николай Дмитриевич Иванчин-Писарев, автор «Прогулки по древнему Коломенскому уезду» (1843), сообщает: «Лет двадцать тому я видел в Коломне, издревле славной красотою своих женщин, одну ямщикову дочь, с коей было снято 6 портретов для обоих столиц и в руке которой было отказано двум генералам по причине старообрядства ее родителей»⁵.

Первая глава наиболее приближена к реальной жизни. И. И. Лажечников достоверно изобразил своих родителей: отца — человека доброго, имевшего «врожденное стремление к образованию себя», знакомого с «каким‑то господином Новиковым» (речь идет о журналисте, издателе, просветителе Николае Ивановиче Новикове. 1744–1818. — М. Ч.) и стремящегося к дворянской жизни, и мать — гордую, властолюбивую, но не лишенную христианских добродетелей. Не изменены название места рождения писателя — район Запрудье, или Запруды, имена няньки Домны и дядьки Ларивона, который оказал большое влияние на формирование характера мальчика и который списан с натуры: «Воспитанник не видал от него сердитого толчка, не только розги (которая, правда, ни от кого никогда не была на малютке); никогда бранное слово не вырывалось из уст воспитателя, а если нужно было сделать выговор, так это делалось во имя стыда. <…> Слово стыдно так запечатлелось на душе малютки, что он и во всех возрастах, во всех случаях жизни чтил его свято, как одну из заповедей Господних»; «сложенный как богатырь, он имел и силу исполинскую. Лицо у него было очень мало по росту и детски добродушно». А вот няньке явно прибавлено лет: в 1797 году девице Домне Андреевне исполнилось 32 года, и на старушку она никак не походила.

Основа сюжета первой главы — история строительства нового коломенского дома купцов Пшеницыных. Мать с маленьким Ваней отправляется в феврале в Москву к свекру. Он миллионер, живет на Таганке (современный адрес — улица А. Солженицына, 8) и «очень хворает». «Дела свои вел он деятельно, с точностию и честно; слову его верили более, чем акту»; некий «князь Д*» был с ним большим приятелем. Настоящий дед писателя Илья Акимович захворал в 1795 году, 28 августа умер, похоронили его в Ново­спасском монастыре. Настоящему Ване тогда не исполнилось еще и пяти лет. Помнил ли он тот приезд с матерью в Москву, если таковой действительно имел место, или ему рассказывали после — сказать трудно, но путь из Коломны в Москву писатель проделывал не один раз.

Илья Максимович дал невестке денег на строительство нового дома в Коломне, советуя приобрести под него пустырь напротив церкви Иоанна Богослова. Старик развлекал гостью рассказами о былых временах, об императрице Екатерине II, с которой имел честь беседовать, о графе А. Г. Орлове, любителе голубиных гонов, однажды «не погнушавшемся» приехать в гости к слуге Пшеницына Гаврюшке посмотреть диковинную птицу. Заводчик голубей Гаврила, «остриженный в кружок, в чуйке из зеленого порыжелого бархата», был братом Ларивона и в действительности звался Акимом Ивановичем, на его дочери Татьяне женится через много лет брат писателя Николай‑старший⁶.

Проведя некоторое время в Москве, мать и сын вернулись домой. Тут же был выкуплен участок и начато возведение дома. «Эта постройка составила важную эпоху в городе, едва ли не равную с построением кремля. Толпы народа ходили глазеть на нее как на необыкновенное зрелище. <…> С этого времени жители еще ниже кланялись семейству Пшеницыных. Но доб­рый Максим Ильич не переменился к своим согражданам: был так же ласков и общителен с ними, как и прежде всегда. Только, не знаю почему, стал на ты с властями, которые с ним были на ты, хотя и прежде не унижался перед ними, но не выходил из церемониального вы. Странно, и власти не обижались этой переменой, водворявшею равенство между дворянином и купцом.

Между тем родители Вани вспомнили, что пора ему приняться за учение. Приходский священник взялся за это дело, и вскоре обрадовал отца и мать, что ученик прошел без наказания букварь в один месяц, когда он сам в детстве употреблял на это целый год с неоднократными побуждениями лозы». Настоящего учителя Вани Лажечникова звали Дмитрий Федулович Малинин, он преподавал грамматику в Коломенской семинарии, речь о нем пойдет далее.

«В Холодне, кроме тревожной постройки дома Пшеницыных, ничто не изменяло мертвой тишины города. По‑прежнему нарушалась эта тишина мерными ударами валька по мокрому белью и гоготанием гусей на речке; <…> по‑прежнему в базарные дни среди атмосферы, пропитанной сильным запахом дегтя, скрипели на рынках сотни возов с сельскими продуктами и изделиями, и меж ними сновали, обнимались и дрались пьяные мужики. <…>

Случались, однако ж, в городе важные происшествия, возмущавшие спокойствие целого населения. То появлялся оборотень, который по ночам бегал в виде огромной свиньи, ранил и обдирал клыками прохожих; то судья в нетрезвом виде въезжал верхом на лошади и без приключений съезжал по лесам строившегося двухэтажного дома; то зарезывался казначей, обворовавший казначейство».

Оборотень, бесспорно, персонаж фантастический, но, думаем, и здесь не обошлось без прототипа. Не вывел ли писатель в его образе городничего Ф. М. Дурново, своим самодурством полностью оправдывавшего носимую им фамилию. Начальствовал он в городе задолго до рождения Вани, однако обиды, нанесенные им, семья прекрасно помнила⁷.

Дело судьи, разъезжающего на лошади по лесам строящегося дома, в архиве не нашлось, но вот городской казначей — титулярный советник Василий Иванович Павлов — в 1804 году действительно покушался на свою жизнь. 27 июля в Коломну прибыл губернский казначей коллежский советник Тимофей Иванович Пясковский и потребовал открыть ему денежную кладовую для освидетельствования. Павлов на месте отсутствовал — отлучался в Москву. Вечером он не преминул явиться к Пясковскому, пообещав наутро быть в магистрате, но… вдруг куда‑то пропал. Его искали два дня, а затем вскрыли кладовую в присутствии городничего А. Н. Рубецкого, судьи и других должностных лиц. Обнаружилась недостача в размере около 11 тысяч рублей. Павлова объявили в розыск. И вот 29 июля в 11‑м часу ночи глазам караульного, стоящего в будке у речки Коломенки на Московской дороге, открылось ужасное зрелище: от угловой башни к нему с перерезанным горлом полз окровавленный казначей. Зарезался он в крепостной стене, где и нашли орудие самоубийства — бритву. Павлова отвезли на съезжий двор, где городничий и штаб‑лекарь Василий Степанович Мещеринский нашли несчастного «хотя зарезанным, но мелкое дыхание еще имеющим, почему и к сохранению жизни его приняты должные меры». В ходе расследования выяснилось: пройдоха‑казначей давал из городской кассы добропорядочным и ни о чем не подозревавшим гражданам города деньги взаймы под проценты. В частности, Иван Ильич Ложечников задолжал ему немалую сумму — 2000 рублей. Описали дом и имущество казнокрада. 22 августа доложили начальству: предпринятая Павловым попытка самоубийства не имела желаемого результата, он уже приведен почти в здоровое состояние. Между тем, то ли чувствуя свою невольную причастность к преступлению, то ли еще по каким‑то гуманным соображениям некоторые жители Коломны поспешили возвратить украденные суммы. Первым это сделал предводитель уездного дворянства Василий Алексеевич Норов, объявив, что должен супругам Павловым около 3 тысяч. К 25 августу он внес указанную сумму с процентами. «Подтянулись» и другие, стали распродавать имущество виновного. Через год все деньги были возвращены, казначей поправился — и на радостях его решили простить⁸.

«Дом Пшеницына рос не по дням, а по часам. <…> Пшеницыны хотели переезжать на новое жилище, когда получили с нарочным известие, что Илья Максимович умирает. Застали еще старика при последних минутах. Он успел только благословить сыновей своих, невесток и внучек. Похороны были великолепные; два дня таскали из кладовой мешки с медною монетою, которую раздавали нищим, запрудившим улицу. Раздел между сыновьями совершился полюбовно, как сделали бы его промеж себя Орест и Пилад. Что хотелось одному, того не желал другой. Женщину, бывшую при старике и не носившую названия своей должности, выпроводили со двора без уважения, но и без обиды, со всем ее скарбом.

Потянулся в Холодню обоз с сундуками <…>. Все это едва могло уместиться в двух кладовых. И сами владельцы этого богатства тотчас по приезде в Холодню переселились на новое жилище».

Так заканчивалась первая часть повести — обретением Пшеницыными каменного дома напротив церкви Иоанна Богослова. В действительности Ложечниковы владели этим участком с 1780‑х годов, а сам дом датируется 1794 годом. Здесь Иван Иванович изменил события сообразно литературному замыслу. А вот то, что на похоронах таскали из кладовой мешки с медной монетой, не является преувеличением. В завещании Ильи Акимовича отдельным пунктом значилась раздача нищим 30 тысяч (!) рублей на помин его души. Особа «без названия должности» — возможно, солдатка Мелания Алексеевна, жена Андреяна, старшего брата Ларивона: именно ее имя после 1795 года исчезает из списка обитателей дома⁹.

Минуло почти 200 лет, дом писателя И. И. Лажечникова превратился в коммунальное жилье. В 1981 году его передали на баланс отдела культуры для организации музея. Реставрация шла с перерывами; лишь в 2010 году музей «Усадьба купцов Лажечниковых» открыл свои двери для посетителей. В настоящее время он является архитектурной и культурной доминантой Коломны.

■ ■ ■

Вторая тетрадь — «Замечательные городские личности» — представляет собой портретную галерею уездного чиновничества, лирика здесь уступает место сатире. Открывается галерея городничими. Первый из них, поручик в отставке Насон Моисеевич Моисеенко, — персонаж комический. «Ему близ шестидесяти. Маленький, худенький, с лицом наподобие высушенного яблока, с острым носиком, в рыжем паричке, завитом, как руно крымского барашка. Букли и коса, все это маленькое <…>. Голос тоненький, пискливый. С характером уступчивым, робким, он боялся граждан, а не граждане его боялись». Поборы совершал лишь в меру собственных потребностей, особо жителей не притеснял. «По части порядка и чистоты в городе не требует, не грозит, а умоляет. <…> Грязь на торгу по колена, дети‑нищие тонут в ней <…>. Придут благодатные летние деньки с припеком солнечным, когда изжаренная трава хрустит под ногами и на торгу сухохонько. “Вот видите, — умиленно говорит он лавочникам, — сам Бог высушил, инда пыль глаза ест!”» Однажды приехал в город ревизор и захотел осмотреть арестантскую. Но что такое: в темнице узников не видно! «Насон Моисеич со страхом осматривает все кругом и тоненьким пискливым голосом окликает арестантов: "Арестанты! арестанты! где вы?" — Нет ответа. <…> взывает опять жалобным, отчаянным голосом, как будто зовет свою Эвридику: “Арестанты! где вы?” <…> Кончилась вся история одним смехом главной персоны. Но на городничего она так подействовала, что он по отъезде ревизора слег в постель и не вставал с нее более. Во время болезни все бредил арестантами и взывал жалобным голосом: “Арестанты! где вы?”».

«Не знаю, — говорится в повести, — какой дурной человек выучил Ваню разыгрывать роль городничего, отыскивающего своих арестантов. Все помирали со смеху <…>. Но Ларивон скоро прекратил эту комедию, сказав Ване, что стыдно и грешно передразнивать покойника».

«После Насона Моисеича принял бразды правления какой‑то коллежский секретарь. Он был из числа тех господ, которые носят романическое имя и половину фамилии своего отца (запомним слова о “половине фамилии”. — М. Ч.). Назовем его просто Модестом Эразмовичем. Это был человек порядочно образованный по‑тогдашнему, писал отличным почерком по‑французски и даже сочинял русские стихи. Презентабельная наружность говорила в его пользу. Он всегда был одет щегольски. Так и сияло от него перстнями, золотом массивных цепей с разными побрякушками и дорогими булавками в виде пылающего сердца, колчана с стрелами и голубя, несущего во рту письмо. Особенно имел он искусство, даруемое только некоторым избранникам, поражать взоры ослепительным блеском солитера на указательном пальце».

«Почти каждый день езжал он к какой‑то графине, жившей врознь с мужем в богатом поместье, за несколько верст от Холодни. Ее протекции обязан он был своим новым местом и за то в благодарность исполнял при ней должность домашнего секретаря. А так как графиня занималась сочинением французских романов, довольно многотомных, которых рукописи любила иметь в нескольких экземплярах, то и записывался он до изнеможения сил».

«Новый городничий посвящал также несколько часов сочинению стихов. Стихи эти, большею частию эротические или любовные, как их называли, ходили между властями по городу и даже губернии. <…> С дамами мог бы, но боялся быть очень любезным, потому что люди, при нем в услужении находившиеся, принадлежали графине...