Б.М. Житков (второй слева в нижнем ряду) среди профессоров кафедры зоологии МГУ. 1920–1930 годы

Его имя ныне практически забыто. В советское время о нем вспомнили только дважды — в 1945 году при подведении итогов научной деятельности в СССР за период Великой Отечественной войны и в 1972-м, когда отмечалось 100-летие со дня рождения ученого¹. А между тем, ко всему прочему, он один из зачинателей природоохранного движения в стране и основателей отечественной охотоведческой науки². Летопись последней началась 13 декабря 1922 года с лекции «Что такое охотоведение», прочитанной Б. М. Житковым в Лесном отделении Петровской сельскохозяйственной академии. Лекция давала «ясное представление об этой молодой отрасли науки и ее значении для народного хозяйства»³. Ученик Бориса Михайловича профессор С. П. Наумов писал: «В дореволюционной России не было целостной, хорошо продуманной системы плановых исследований в области охотничьего дела. <...> Коренной перелом <...> связан с многими прогрессивными учеными, среди которых ведущее место, несомненно, принадлежит профессору Житкову»⁴.

В историю российской науки Б. М. Житков вошел и как один из самых заметных путешественников конца XIX — первой четверти XX столетия. «В различное время я занимался исследованиями в устьях Волги, в Закаспийской области, в Туркестане, в Предкавказье и Закавказье и других местностях России»⁵. Но сначала был Русский Север. Именно этот период — так сказать, пролог — научной деятельности Бориса Михайловича мне хотелось бы рассмотреть здесь подробнее, ограничившись в остальном общими биографическими сведениями.

* * *

Обратимся к автобиографии Житкова, написанной в 1927 году:

«По современным воззрениям, происхождение мое довольно сомнительно. Я принадлежу к старому дворянскому роду и родился в усадьбе сельца Михайловки (Поляны тож) Ардатовского уезда Симбирской губ. 20 сентября 1872 г. от довольно состоятельных, но честных родителей. Мы ленивы и нелюбопытны, и я знаю свой род не дальше прадеда, екатерининская грамота которого пережила революцию в моем столе. Мой прадед Никита Иванович Житков был крупным землевладельцем Черниговской и Киевской губерний. По семейным преданиям, он не поладил <…> с Павлом I за связи с мятежными поляками, и земли его были конфискованы. <…> Как бы то ни было, дед мой, Иван Никитович, не имел земельных владений, имение перешло к моему отцу от бабушки. Дед служил в артиллерии, участвовал во всех войнах России против Наполеона, был ранен в Бородинском бою, сражался под Дрезденом и Лейпцигом, входил в Париж и умер в чине генерал-майора в 1840 г. Как офицер он образовался еще в екатерининское время и отличался независимым характером. Хотя в конце жизни он был начальником артиллерийских гарнизонов сначала в Казани, потом в Москве, он не приобрел ни земель, ни домов, ни капиталов. С тех пор некоторая степень равнодушия к выгодам денежным и служебным сделалась наследственной в нашей семье.

Отец мой, Михаил Иванович, военный инженер по образованию, служил в конно-пионерском дивизионе (конные саперы николаевского времени) и участвовал в защите Севастополя, где получил два ордена за храбрость. Поселившись в деревне перед освобождением крестьян, он служил мировым посредником, после — председателем мировых судей и умер в 1891 г. 60 лет от роду. Он имел превосходное общее образование и не только владел в совершенстве новыми языками, но и знал латинский, которому выучился самоучкой. Мать моя по своему отцу принадлежала к роду дворян Тюбукиных, происхождения татарского. Она дожила до 1921 г. и умерла 83 лет, сохранив до конца жизни бодрость тела и ясность ума. <…>

Обе бабушки мои были из древнего дворянского рода Филатовых и также скончались в возрасте 82–84 лет. Но мой дед по матери, большой вивёр (разг., устар.: человек, живущий в свое удовольствие. — Н. В.), умер еще молодым от туберкулеза. Среди моих близких и дальних родственников можно насчитать несколько человек, занимавшихся научной деятельностью. Таковы профессор Нил Федорович Филатов, профессор Владимир Петрович Филатов, профессор Дмитрий Петрович Филатов, академик Алексей Николаевич Крылов, академики Александр Михайлович и Борис Михайлович Ляпуновы, профессор Сорбонны Виктор Анри, профессор Михаил Николаевич Гарнет и сестра его, Надежда Николаевна Гарнет, также профессор, да еще чистой математики. Но это частью покойники, частью люди моего возраста или старше меня. Многие же молодые представители обширного рода, потомки другого прадеда моего, Михаила Федоровича Филатова, подававшие надежды, погибли в последних войнах или в грозе революции.

Детство мое протекало счастливо в деревенской усадьбе в обществе двух братьев (старше меня) и двух сестер (моложе). Мой старший единокровный брат был выдающимся математиком, но в силу различных обстоятельств пошел по дороге административной службы и только под старость вернулся к научной работе. Следующий родной брат получил военное образование. Я не помню, когда я выучился читать (самоучкой), и читал очень много, так как в нашем деревенском доме была довольно большая библиотека книг русских, французских и немецких. От отца я унаследовал любовь к литературе и способность очень легко запоминать стихи. В детстве я был зато туп к математике; позже, в школе, она давалась мне вполне легко.

Имение, в котором жили мои родители, принадлежало некогда моей прабабке Е. Н. Ермоловой, по мужу Филатовой, и до 30-х годов прошлого века было пустошью. Усадьба наша (разоренная только в 1917 г. революцией) лежала у самой долины реки Алатыря в красивой, обильной лесами и лугами местности. Во время моего детства помещичьи усадьбы в нашем и соседних уездах были сравнительно еще многочисленны. Я желал бы когда-нибудь найти время (или, вернее, прилежание) и описать современную моему детству жизнь в этих усадьбах, фруктовых садах и парках — жизнь, теперь забытую и презираемую, но некогда родившую не только одних злодеев, но и Пушкиных, Тургеневых, Аксаковых, Сеченовых, Ковалевских и Бутлеровых»⁶.

Леса в округе были «богаты зверьем и дичью». С детства Борис «пристрастился к охоте, и хотя и остыл несколько с годами, все же остался верен этой страсти до конца жизни»⁷.

В 1882 году мальчика определили в первый класс Алатырской прогимназии. «Уездный город Алатырь, расположенный на высоком берегу Суры около устья Алатыря и тонувший в садах, находился в 50 верстах от нашего именья. Зеленые поймы тянутся там далеко за рекой до синеющих на горизонте лесов Засурья. Товарищами моими по прогимназии были преимущественно дети городских мещан и мелких торговцев окрестных сел. Все детство я играл как равный с крестьянскими детьми. Общество это положило на мой склад мышления и мой характер известный отпечаток. Иногда мне кажется, что я в большей мере демократ, то есть более понятен народу, чем Керенский»⁸.

В 1886 году Борис перешел в пятый класс Нижегородского дворянского института, к моменту окончания которого (1890) успел определиться с кругом своих будущих интересов. Они касались прежде всего естествознания. Соответственно, поступил юноша на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета, где тогда преподавали такие выдающиеся ученые, как зоолог А. А. Тихомиров, физик А. Г. Столетов, химик Н. Н. Любавин, геолог А. П. Павлов, анатом и физиолог растений К. А. Тимирязев, ботаник И. Н. Горожанкин. Общий курс зоологии читал профессор А. П. Богданов — директор Зоологического музея, основатель Московского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии (МОЛЕАЭ) и Императорского общества акклиматизации животных. С самого начала обучения Борис принял активное участие в работе этих обществ, а также в деятельности Московского общества испытателей природы.

Со второго курса Б. Н. Житков занимался на кафедре зоологии позвоночных у профессора А. А. Тихомирова. Тот быстро оценил талант молодого исследователя и предложил ему по окончании университета остаться при кафедре для подготовки к ученому званию (тогдашняя форма аспирантуры). В ходе занятий Борис познакомился с С. А. Бутурлиным⁹. Ровесники, земляки, заядлые охотники, они быстро подружились. Младший товарищ Б. М. Житкова профессор С. И. Огнёв отмечал: «По своему душевному складу Борис Михайлович был большим скептиком; в этом сказалась его натура естествоиспытателя, с полной объективностью оценивающая наблюдения и факты. Шаблоны и трафареты, готовые решения наводили на Бориса Михайловича скуку, он ценил оригинальность и заинтересовывался натурами сколько-нибудь необычными и своеобразными»¹⁰.

«После окончания курса и истечения срока при университете» специалист по зоологии позвоночных Б.  М. Житков становится ассистентом Зоологического музея. «Около 1900 г. <…> окончил магистерский экзамен и сделался приват-доцентом». С 1904 года работал в Министерстве народного просвещения, в 1916 году был избран штатным профессором кафедры биологии лесных зверей и птиц Петровской сельскохозяйственной академии, позже занимал ту же кафедру в Московском лесном институте до его закрытия (1925). «Кроме высших учебных заведений и высших курсов (например, курсов охотоведения при Петровской академии в 1912–1916 гг.), преподавал несколько лет в гимназии Поливанова. <…> С 1907 по 1909 г. заведовал учебной частью Александровского института, а с 1913 по 1918 г. — Института московского дворянства. <…> Несколько раз посетил Западную Европу, в начале Европейской войны (январь–февраль 1915 г.) ездил по поручению Московского университета и Московского археологического общества знакомиться с высшими учебными заведениями и научными учреждениями оккупированной Галиции. Я числился также членом нескольких заграничных ученых обществ, между прочим, Международной полярной комиссии в Брюсселе. Но теперь сохранил связь только с Обществом научной маммалогии в Берлине. За географические работы я был награжден медалями нескольких ученых обществ и премией Н. М. Пржевальского от Географического общества (по результатам экспедиций 1900–1913 годов. — Н. В.). <…> Первые годы революции (1917–1919) я провел в Москве, и за это время служил консультантом в нескольких учреждениях, между прочим, в Центротекстиле. Там мною совместно с Н. Н. Куклиным (инженер-механик, специалист по обработке шелка) была сделана только одна полезная работа — составлен проект шелкового кондициона (заведения, контролирующего качество шелка. — Н. В.), который собиралось устраивать управление Центротекстиля. Но проект, переписанный набело в одном экземпляре, был затребован <…> в Высший совет народного хозяйства и там при многократной передаче из отдела в отдел пропал. <…> О потере этой работы я жалел больше, чем о четырех моих рукописях (от 3 до 6 печатных листов каждая), потерянных Государственным издательством в период между 1918 и 1922 годами»¹¹.

В 1919 году Б. М. Житков получил ученое звание профессора. «К зиме 1921 г., когда Московский университет начал понемногу выходить из трехлетней летаргии, вернулся к преподаванию в университете и других высших учебных заведениях г. Москвы. Но теперь я уже начал чувствовать тяжесть возраста, связывающего не только мои мускулы, но и инициативу, и бодрость духа. Особенно после тяжелой болезни я почувствовал непривычные мне неуверенность движений, нерешительность действий и вялое равнодушие к событиям». Вскоре (1921) профессор Житков окончательно поселился «в своей летней квартире при биологической станции в Погонно-Лосином острове», основав через год биологическую промысловую станцию в Лосино­островском опытном лесничестве, которой руководил 10 лет¹².

В 1911 году по инициативе профессора Московского сельскохозяйственного института (до 1917 года — МСХИ, с 1917-го — Петровская сельскохозяйственная академия, с 1923-го — Сельскохозяйственная академия имени К. А. Тимирязева, ныне — Российский государственный аграрный университет) Н. М. Кулагина при МСХИ были организованы курсы охотоведения. Читать лекции по биологии охотничье‑промысловых животных пригласили Б. М. Житкова. «С 1926 г. я читаю также во втором университете¹³. Со времени их основания состою действительным членом Колонизационного и Зоологического исследовательских институтов, в последнем недавно избран членом президиума. Состою в Полярной комиссии Академии наук. До революции я числился, отчасти числюсь и теперь, в президиумах и советах нескольких ученых обществ Москвы и Петербурга. Я работал также по некоторым специальным вопросам промышленности и путей сообщения в комиссиях Министерства земледелия и Министерства путей сообщения»¹⁴.

Небезынтересно отметить и другую сторону многогранной деятельности Бориса Михайловича: «Желая увеличить свой заработок (я терпеть не мог ездить в третьем классе) и не склонный к карьере педагога, я после окончания университета начал работать (никогда не подписывая статей своей фамилией) в газетах и журналах. Между 1896 и 1912 годами я написал множество фельетонов научных и литературных, газетных заметок, журнальных статей и всяких иных построчных произведений (кроме только бульварных романов). Из газет я писал в “Русских ведомостях”, “Голосе Москвы”, “Русском слове” и “Утре России”, также временами в некоторых провинциальных. Названия многих (охотничьих и общего содержания) журналов, в которых я сотрудничал, я давно забыл. <…> В течение Европейской войны я много писал в экономических изданиях. Несколько лет я редактировал журнал “Естествознание и география” совместно с издателем его М. П. Вараввой. Редактировал также длинную серию изданий Московского комитета шелководства, ученым секретарем которого пробыл с 1884 по 1918 г., то есть до закрытия комитета»¹⁵.

* * *

Перейдем наконец к заявленной теме. С Севером Б. М. Житков познакомился еще студентом, когда «в 1893 г. провел лето на биологической станции Санкт-Петербургского университета на Белом море, располагавшейся в то время на Сельдяном мысу Соловецкого острова»¹⁶. Первую же свою «взрослую» северную экспедицию он совершил вместе с С. А. Бутурлиным. В 1900 году начинающие зоологи приняли предложение МОЛЕАЭ отправиться на Новую Землю для сбора сведений об этом малоизученном архипелаге. В конце июня Житков и Бутурлин выехали по железной дороге из Москвы в Архангельск. Оказавшись в столице северного края, они в ожидании рейсового парохода на Новую Землю 4–5 июля посетили острова устьевой части и дельты Северной Двины.

«Местом остановки были намечены ближайшие окрестности Лапоминской поймы. <…> В этом месте <…> устье богато низкими болотными островами, местами с богатым травяным покровом, местами с зарослями еловыми, березовыми и тальниковыми, и мы надеялись встретить здесь богатую и разнообразную фауну. <…> Мы успели <...> осмотреть <...> острова Березовый, Лысунов, Чаячий, Реушинский, обойдя их частью пешком, частью проникнув в разделяющие их протоки с помощью лодки»¹⁷.

Друзья собирали и фиксировали все, что обращало на себя внимание. Отметили, например, заплывшую в низовья Северной Двины из моря нерпу, земноводных и пресмыкающихся — ящерицу живородящую и травяную лягушку, но, к своему удивлению, не увидели куликов-сорок, ржанок, песочников, гаг и крачек — представителей характерных для островов Белого моря видов птиц. Их наблюдения над пернатыми дельты Северной Двины — пожалуй, первое исследование здешней орнитофауны, выполненное квалифицированными специалистами.

6 июля путешественники отправились в Онежский уезд, где познакомились с жизнью и занятиями обитателей деревни Савинской (земледелие, скотоводство, рыболовство, охотничьи промыслы). Самым интересным итогом маршрута явилось подробное описание уникального природного объекта — периодически исчезающего карстового озера Большое Сямгозеро (карст — глубокий подземный ход или провал. — Н. В.). Была составлена его подробная карта и обобщена вся информация о пульсирующем водоеме. Оказалось, что вода отсюда уходит, как правило, с периодичностью 4–10 лет в конце зимы — начале весны, при этом лед с громким треском ломается, оседая на дно. Обычно несколькими днями ранее в окрестностях исчезают родники и резко мелеет река Шелекса, а также лежащие по соседству другие карстовые озера — Бирючевское и Гагарье. Вода уходила по подземным трещинам вместе с рыбой (часть рыбы, правда, оставалась в воронках-ямах на дне, и местные жители черпали ее оттуда ведрами), возвращалась же — била фонтаном из жерла воронки — с рыбой же: по словам очевидцев, зрелище «рыбного фонтана» завораживало.

11 июля Б. М. Житков и С. А. Бутурлин рейсовым пароходом «Владимир» отплыли на Новую Землю. 13 июля во время стоянки у острова Колгуев исследователи сошли на берег, чтобы описать быт островитян. Это описание стало одним из первых достоверных свидетельств о жизни здесь самоедов (ненцев) и причта местной церкви. Численность самоедов составляла 70 человек, они разводили оленей сами и нанимались в пастухи к русским пустозерским хозяевам, наезжавшим в свои угодья только летом. Помимо оленеводства, самоеды добывали нерпу и морского зайца (иногда им удавалось подстрелить моржа или белого медведя), били гусей, которых засаливали в специальных ямах, прикрытых сверху слоем торфа.

16 июля Житков и Бутурлин обследовали берег залива Моллера в западной части Южного острова Новой Земли. Побывали в становище Белушья Губа, на полуострове Гусиная Земля и в западном устье пролива Маточкин Шар. Вели наблюдения за птицами, собрали материал по естественной истории острова и этнографии поселенцев-самоедов. 19 июля тем же пароходом «Владимир» отправились в обратный путь.

Одним из результатов поездки стала совместная публикация (см. прим. 17), где впервые упоминается такой интереснейший природный феномен, как птичьи базары. А в 1903 году в четырех номерах журнала «Естествознание и география», который много лет редактировал Борис Михайлович, появился его большой очерк «Новая Земля (путевые заметки)», вскоре выпущенный отдельной брошюрой¹⁸. Эта ныне забытая работа Б. М. Житкова представляет собой обстоятельную летопись событий второй половины XIX — начала XX века, связанных с Новой Землей. Для нас сегодня особенно важны подробные сведения о деятельности на архипелаге главных конкурентов архангельских промышленников — норвежских зверобоев, активно проникавших сюда в описываемый период, и о начальном этапе жизни здесь самоедов, которыми архангельская администрация тогда заселяла новоземельские острова.

Летом 1902 года по поручению Императорского Русского географического общества (ИРГО) Б. М. Житков предпринял новую экспедицию — на сей раз целью являлся полуостров Канин. Спутниками Житкова стали ассистент Зоологического музея Московского университета С. В. Покровский и орнитолог-любитель, член смоленской губернской земской управы Г. Л. Граве. Борис Михайлович «с самого начала поставил одну из чисто географических задач — выяснить вопрос о водном пути Чижа — Чёша (река Чижа — Чёшская губа. — Н. В.), о котором имелось так много разнородных, часто противоречивых сведений»¹⁹. Забегая вперед, заметим: изучить этот водный путь — старинный волок, несколько столетий назад использовавшийся устремившимися на восток в поисках новых пушных промыслов архангельскими поморами, — стремились многие, а удалось только Б. М. Житкову.

Канинская экспедиция длилась около полутора месяцев, причем исследование собственно полуострова заняло три недели, а остальное время ушло на изучение Зимнего берега Белого моря²⁰. Выйдя 1 июля (по старому стилю) на карбасе из Мезени, в ночь с 3 на 4 июля Житков и его спутники оказались в устье Чижи. Оттуда то на лодке, то пешком они двинулись вверх по течению к озеру Парусному, расположенному на водоразделе Канина: вытекающие из озера на запад реки принадлежали к бассейну Белого моря, а на восток — Баренцева, куда и стремился попасть Житков. Достигнув Парусного, путешественники перенесли лодку в соседнее озеро Мелкое.

«По узкой и заросшей протоке шириной всего 60–90 см, чтобы далее протащить лодку, пришлось примерно 400 м скапывать берег топорами и заостренными в лопаты веслами. По этой [протоке] <…> вышли ниже устья реки Чёши в Чёшскую губу»²¹. 10 июля в охотничьей избе провели дневку и 12-го двинулись обратно, продолжая искать остатки старого волока. 16 июля возвратились с восточного берега Канина на западный в устье Чижи. Утром следующего дня на карбасе отправились к югу, обследуя канинские кошки — небольшие прибрежные острова, обрамляющие мелководья вдоль полуострова. 25 июля прибыли в селение Мгла, расположенное в устье одноименной реки. Отсюда совершили маршрут в глубь южной части Канина, а затем вернулись в Мезень.

В 1904 году увидел свет очередной том «Трудов ИРГО» с одной единственной работой — монографией Б. М. Житкова, содержащей все имевшиеся на тот момент сведения о географии, геологии, природе и быте местного населения полуострова Канин.

Центральным же событием «северного» периода жизни Б. М. Житкова стала масштабная экспедиция 1908 года на полуостров Ямал. Эта область сибирских тундр оставалась малоизученной вплоть до второй половины XX столетия, не говоря уже о времени путешествия здесь Бориса Михайловича. В начале 1900-х годов не существовало даже общепринятого названия полуострова — на картах и в обиходе фигурировали такие топонимы, как Ямал, Я-мал или Ялмал²²...