Заседание ученого совета музея в честь 100-летия со дня рождения В.А. Гиляровского. 
Выступает Б.С. Земенков; в президиуме на первом плане — Н.В. ГиляровскаяЛобанова и Л.А. Ястржембский; 
за ними — П.В. Сытин и В.Г. Лидин;за Земенковым — В.М. Лобанов. 16 декабря 1953 года

От публикатора

В 1995–1996 годах, в преддверии 100-летия Музея истории города Москвы¹, возник интерес к воспоминаниям Л. А. Ястржембского², возглавлявшего музей в 1953–1976 годах. Но состояние его здоровья стало в то время ухудшаться и уже не позволяло надеяться, что он примется за написание мемуаров. Помочь ему в их составлении и литературной обработке взялся автор этих строк — внук Льва Андреевича. Отправной точкой в работе послужила аудиозапись выступления Л. А. Ястржембского на встрече с ним в конференц-зале Мосгорархива 16 мая 1995 года — в частности, его воспоминания, касавшиеся Музея истории и реконструкции Москвы³. Затем сюда прибавилось еще несколько сюжетов и тем, приходивших на память Льву Андреевичу в процессе нашего совместного разбора и, естественно, обсуждения материалов его личного архива. Получившийся в результате мемуарный очерк охватил период деятельности музея с 1950-х по 1970-е годы, то есть время, когда учреждением руководил Л. А. Ястржембский. Текст был Львом Андреевичем проверен, одобрен и подписан, после чего передан в Музей истории города Москвы⁴. Однако юбилейное издание, намечавшееся на 1996 год, по каким-то причинам не осуществилось.

Вместе с тем в разговорах с коллегами прозвучало справедливое замечание, что воспоминания стилистически ощутимо украшены и дополнены художественными переходами и суждениями редактора-составителя. Поэтому, когда вновь появилось намерение воспоминания издать, они были еще раз тщательно мною отредактированы и максимально «очищены от себя». Остались лишь факты — во-первых, изложенные самим Львом Андреевичем, во-вторых, проясненные и уточненные вместе с ним по материалам его личного архива. В качестве стержня или лейтмотива здесь удержаны основная мысль и главное желание Л. А. Ястржембского, неоднократно подчеркнутые им в выступлении на встрече в Мосгорархиве: выразить сердечную благодарность коллегам-москвоведам, ученым, писателям, художникам — всем, с кем ему довелось работать, кто плодотворно участвовал в собирательской, экспозиционной и издательской деятельности Музея Москвы.

Воспоминания дополнены рядом документов (см. приложения), которые тоже увидят свет впервые: конспектом выступлений И. Л. Андроникова и других участников заседания музейного ученого совета 24 января 1958 года (по поводу выхода книги А. И. Мищенко, В. В. Сорокина и Л. А. Ястржембского «Памятники литературной Москвы», М., 1957), письмами к Л. А. Ястржембскому от Г. Л. Владычиной (о передаче в музей творческого наследия, библиотеки и личного архива Б. С. Земенкова), К. И. Чуковского и Е. П. Пешковой (о вышеуказанной книге)⁵.

Представляется уместным отметить данной публикацией 125-летие Музея Москвы, ведущего свою историю от учреждения в 1896 году Музея московского городского хозяйства, и 100-летие москвоведа, возглавлявшего этот музей без малого четверть века. Помимо уже появлявшихся в печати изображений (портретов, репродукций и так далее) текст проиллюстрирован фотографиями, рисунками и автографами из личного архива Л. А. Ястржембского — они, за небольшим исключением, также ранее не публиковались.

Воспоминания

Лев Андреевич Ястржембский

В мае 1953 года по решению Моссовета я был назначен директором Музея истории и реконструкции Москвы. На этом посту мне пришлось сменить Федора Ивановича Салова, талантливого администратора, направленного в музей вскоре после окончания войны — специально для подготовки экспозиции, посвященной предстоящему 800-летию города. Не имея, кажется, исторического образования, он тем не менее страстно увлекся Москвой, выдвигал оригинальную версию возникновения ее названия и даже полемизировал на эту тему с академиком М. Н. Тихомировым. Судьба Салова сложилась драматично: в частности, его уход из музея был следствием его заявления о выходе из партии — известно, какое значение это имело тогда.

Юбилейная экспозиция 1947 года состояла из разделов «История Москвы до Великого Октября» и «Москва социалистическая», а к тому же дополнялась выставкой подарков, которые столица в лице городского совета получила к своему празднику. Для «юбилейных подарков» приходилось создавать чуть ли не специальное хранение. Причем, помимо даров Москве, значительную часть этого «фонда» составляли памятные вещи, поднесенные И. В. Сталину: после празднования своего 70-летия он распорядился поместить ценные сувениры в различные музеи.

С разоблачением культа личности эти произведения прикладного искусства стали в большом количестве списывать и уничтожать. Стоило труда спасти хоть что-то. Например, помню великолепный цигейковый ковер с портретом генералиссимуса, который удалось-таки переправить в музей Гори (на родину И. В. Сталина. — Д. Я.), — а ведь сначала изображение хотели вырезать, потому что стремились не оставлять именно сталинской символики.

Что же касается подарков Москве, то они продолжали выставляться в залах музея и в 60-х годах. Самая интересная история была у варшавского бронзового гладиатора: чтобы уберечь скульптуру от фашистов, поляки на время оккупации зарыли ее в землю. Из иностранных подарков как для музея «третьего Рима» для нас имела особое значение Капитолийская волчица с младенцами, присланная из Италии и отлитая, подобно гладиатору, из бронзы.

Сувенирная часть экспозиции всегда служила как бы завершением осмотра. Главное место с 1940-х годов уделялось реконструкции города, а это, в свою очередь, давало возможность изучать и показывать то, что надлежало перестраивать и обновлять, то есть историческое прошлое Москвы начиная с ее основания.

Облик древнего Кремля и средневековые виды столицы еще в 1920-х годах восстановил на своих известных акварелях Аполлинарий Михайлович Васнецов, причем специально для Московского коммунального музея (такое название будущий Музей Москвы получил в 1920 году. — Д. Я.). С тех пор и до сего времени его рисунки служат в музее канвой рассказа о допетровской эпохе. Последнее из попавших к нам произведений художника, написанный маслом «Московский застенок», мне удалось вытребовать у ленинградского Русского музея — в обмен на деревянную скульптуру С. Т. Конёнкова, фрагмент модели памятника Стеньке Разину.

На моей же памяти и обретение музейного статуса квартирой живописца — прежде всего благодаря стараниям Всеволода Аполлинарьевича и Екатерины Константиновны Васнецовых. При поддержке Музея истории и реконструкции Москвы эти усилия привели к постановке мемориальных комнат на государственную охрану, затем к открытию на доме памятной доски и, наконец, к созданию музея‑
квартиры художника — филиала нашего музея. Именно с его появлением был связан выход в серии музейных «Трудов» сборника статей и самого А. М. Васнецова, и ему посвященных⁶.

Практика создания филиалов нашего музея дала нам возможность открыть в этом качестве и «теремок» Виктора Михайловича Васнецова, где поначалу в реставрации нуждались и мебель, и полотна, и сам дом, в котором половицы ходили, как клавиши пианино⁷. В течение нескольких лет к нашим филиалам относился и мемориальный музей Александра Николаевича Скрябина⁸.

Другим стержнем музейной экспозиции сделались антропологические реконструкции Михаила Михайловича Герасимова. В 1950-х годах он дополнил васнецовские пейзажи скульптурными портретами Андрея Боголюбского, царей Ивана Грозного и его сына Феодора, а также древних славян и людей долетописных археологических культур. Многие выполненные по его методу реконструкции осуществлялись специально для их экспонирования в нашем музее, а некоторые из них — по находкам наших археологических экспедиций. Например, облик кривича воссоздан по черепу, обнаруженному музейными археологами в одном из одинцовских курганов.

Связи с лабораторией Герасимова поддерживались как мною лично, так и заведующими археологическим отделом — сначала Михаилом Григорьевичем Рабиновичем, затем Александром Григорьевичем Векслером. По инициативе Векслера при музее был создан кружок юных археологов, собиравшийся в читальном зале, на втором этаже библиотечного флигеля. Провести занятие с ребятами приглашался и Герасимов — у меня сохранились фотографии одной из таких встреч, сделанные в 1962 году.

И фонды, и экспозиция существенно пополнялись нашими археологическими раскопками — в Зарядье, Заяузье и других районах. В Подмосковье исследовались древние славянские курганы. Руководившие работами Рабинович и Векслер деятельно публиковали результаты своих исследований. От Михаила Григорьевича всегда исходила всякая инициатива относительно участия сотрудников музея в разных археологических сборниках. Один из них, целиком подготовленный нашими специалистами (М. Г. Рабиновичем, В. И. Качановой, Г. П. Латышевой и В. Б. Гиршбергом), вышел в 1954 году пятым томом музейных «Трудов»⁹.

Формируя научную экспозицию и обогащая ее археологическими находками, мы одновременно стремились расчистить для них место за счет вспомогательного материала. Например, в краеведческий музей Переславля-Залесского был отдан громоздкий бюст Юрия Долгорукого работы С. М. Орлова, открывавший начало осмотра и запечатленный на многих фотоснимках¹⁰.

Пополнение витрин и стендов прослеживается при сравнении двух книг Иосифа Семеновича Романовского. Это были путеводители по залам Музея истории и реконструкции Москвы. Первый к моменту моего назначения был уже в издательстве. Второе описание «музея великого города» готовилось при мне, вышло в 1961 году и знакомило с экспозицией, включившей в себя приобретения 1950-х годов¹¹. Тогда же было осуществлено издание этой книги на китайском языке. Путеводители Романовского увековечили опыт наших первых исторических экспозиций — в том числе постоянной экспозиции, охватившей все периоды существования города.

Во многом благодаря Иосифу Семеновичу был подготовлен к печати третий том «Истории планировки и застройки Москвы»¹² — главного труда Петра Васильевича Сытина, чьи фундаментальные исследования позволяют считать его едва ли не самым выдающимся историком-москвоведом. С 1913 года Сытин возглавлял учреждения, оказавшиеся предшественниками Музея истории Москвы, — Музей московского городского хозяйства и, уже в советское время, созданный на основе его фондов Московский коммунальный музей.

Впоследствии Петр Васильевич вынужден был оставить руководство музеем, но до конца своей жизни продолжал так или иначе участвовать в его делах. Мне довелось поработать с ним над многими музейными и москвоведческими вопросами — и в ученом совете, состав которого никогда не мыслился без Сытина, и в библиографической секции, где он председательствовал и для заседаний которой мы вместе намечали книги, подлежавшие обсуждению.

Из его собственного научного наследия в качестве более всего связанных с музеем и одновременно наиболее значительных работ отметим первые два тома «Истории планировки и застройки Москвы», которые представляли собой также два первых выпуска «Трудов» нашего музея¹³, то есть положили начало этой небольшой, но солидной в научном отношении серии из восьми выпусков.

Например, четвертым выпуском был «Гоголь в Москве» Бориса Сергеевича Земенкова. Помимо всех адресов великого писателя и детального перечня домов, которые он посещал, книга дает всю картину московской литературной, да и вообще культурной жизни 1830-х — начала 1850-х годов¹⁴.

Случилось так, что Романовскому выпало готовить к изданию и книгу Сытина, и материалы Земенкова. Как уже было сказано, под руководством потерявшего зрение Петра Васильевича и при участии его дочери, Натальи Петровны Сытиной, Романовским редактировался и издавался третий том «Истории планировки и застройки Москвы». По разным причинам выход уже готовой книги задержался, и она увидела свет лишь четыре года спустя после кончины автора. А еще несколькими годами раньше также под редакцией Романовского появилось посмертное издание исследований Земенкова, скончавшегося в 1963 году, — книга «М. С. Щепкин в Москве»¹⁵.

Постоянный участник наших ученых советов, Борис Сергеевич прошел сложный жизненный и творческий путь: в юности был ранен на Гражданской войне, писал стихи и картины в духе авангардизма 1920-х годов, а со временем занялся исследованием мемориальных московских домов и подмосковных усадеб, став при этом первооткрывателем множества исторических и литературных памятников. Как художник он делал в их отношении то же, что Аполлинарий Васнецов — в отношении Средневековья. На основании скрупулезного изучения старых чертежей и планов им восстанавливался первоначальный облик перестроенных или вовсе исчезнувших зданий, помнивших в своих стенах знаменитых русских писателей.

Эти работы, за исключением небольшого их числа, вошли в изобразительный фонд Музея истории и реконструкции Москвы — частью купленные у самого художника, частью переданные его вдовой, Галиной Леонидовной Владычиной. Вскоре после кончины Земенкова она написала мне письмо¹⁶, в котором просила принять на хранение личный архив москвоведа и приобрести у нее его книги, а также коллекцию старинных видовых открыток, посвященных главным образом московской тематике. Так практически все наследие Бориса Сергеевича оказалось в нашем музее.

В отличие от пейзажа Земенкова, который переносит в прошлое, картины целого круга живописцев, сложившегося вокруг музея, отражали жизнь современной столицы. Существовала, например, группа пейзажистов — членов Союза художников, совершавшая для зарисовок поездки по городу на автобусе. Одним из участников этих творческих путешествий был Николай Яковлевич Соколов, который раньше других начал сотрудничать с музеем, а через какое-то время привел к нам и своих товарищей. Следя с тех пор за результатами их работы, мы стали приобретать посвященную Москве графику Николая Николаевича Волкова, Владимира Валериановича Богаткина, Антонины Алексеевны Ромодановской и вошедшего позднее в ученый совет музея Георгия Васильевича Храпака.

С Юрой Храпаком меня связывали впоследствии и личная дружба, и музейные мероприятия. Запомнилась его помощь при подготовке экспозиций, его вклад в создание передвижных художественных выставок. Выступал он и перед посетителями — мог часами рассказывать об увиденном на московских улицах, делился своими замыслами, а через какое-то время уже можно было любоваться их воплощением в его работах. Основная часть этих работ тогда же оказалась в нашем изобразительном фонде¹⁷.

Много значило для пополнения фонда знакомство и сотрудничество с Надеждой Сергеевной Бом-Григорьевой¹⁸. Как художницу ее привлекали тихие московские уголки и переулки, а как знаток Москвы она с интересом посещала заседания наших ученых советов. Больше слушала, чем выступала. Любовь к городу и его истории проявлялась у нее в творчестве. Ее поэтические зарисовки и гравюры несут в себе особое, личное отношение к улицам и домам.

Среди тех, кто способствовал формированию в музее художественных коллекций, были и признанные мастера, чьи имена широко известны. В этом смысле очень удачным оказался наш визит в мастерскую Кукрыниксов, где нам — кажется, как раз с Николаем Яковлевичем Соколовым — разрешено было отобрать для музея несколько рисунков, в том числе карикатур, на московские сюжеты.

Столичные сценки приобрели мы и в другой известной мастерской. Несколько своих полотен уступил нам Юрий Иванович Пименов — в частности, «Новые номера», «Перед танцами» и «Прозрачный зонтик». К ним он также прибавил картины, посвященные Москве 1941 года.

Центру города в районе Кремля и обновленной перестройками Пресне посвятил большую часть из принятых от него в музей пейзажей Вадим Александрович Меллин. Свои городские этюды предлагал нам и друживший с Меллиным Виктор Яковлевич Коновалов. При мне же появилась в фондах живопись Константина Гавриловича Дорохова и Бориса Степановича Жаркова, представлявшая как центр, так и окраины Москвы.

Суриковскую и васнецовскую тематику продолжил Андрей Петрович Горский, написав для нас «Конец вольности стрелецкой»¹⁹ и «Рассвет. Москва XVII века». Кабинет директора долгое время украшался его «Василием Блаженным» — из находящегося в музее триптиха «Красная площадь».

Карл Карлович Лопяло развивал традиции Аполлинария Васнецова в направлении графической реставрации древнего облика столицы. Его оригинальная авторская манера хорошо узнаваема. Для своих реконструкций он использовал материалы авторитетнейших исследователей старинной архитектуры — таких, как Игорь Эммануилович Грабарь и Петр Дмитриевич Барановский. Помимо того, в основу ряда его работ легли разработки нашего музейного археологического отдела во главе с А. Г. Векслером.

Событием в жизни музея становилось появление в наших фондах каждого старинного шедевра, особенно если это было произведение видного художника, и чаще всего такое поступление оказывалось радостным сюрпризом.

Разве могли мы, например, ожидать подарка из Франции? Между тем получаем вдруг большой конверт с такими же большими цветными фотографиями. На снимках — известная панорама Акари-Барона, снятая в 1840-х годах с «Ивана Великого». Местонахождение подлинной акварели не было известно никому, вещь считали утраченной. Вскоре приходит сам отправитель: «Интересует вас оригинал?» Какой там «интересует»! У нас просто язык отнялся. «Я вам его дарю»...