Боковой фасад дома Нащокиных. Фотография Ольги Ануриной
О городской усадьбе Нащокиных в Москве.
Первая ассоциация, приходящая на ум, когда вспоминаешь о Замоскворечье, — купечество. Московские купцы любили селиться на левом берегу Москвы‑реки и составляли до революции львиную долю населения района. Большая Полянка — редкое исключение: в XVIII веке и после изгнания Наполеона на этой замоскворецкой улице можно было отыскать несколько подряд расположенных домов, в которых обитали дворяне, в том числе графы и князья. Дом № 11/14, строение 1 — из числа немногих сохранившихся дворянских особняков на Большой Полянке. Он интересен хотя бы тем, что пережил пожар 1812 года. Но главная ценность здания — мемориальная: именно здесь появился на свет Павел Воинович Нащокин (1801–1854) — близкий друг Александра Сергеевича Пушкина. Первые сведения о застройке владения на Большой Полянке относятся к середине XVIII столетия, когда городская усадьба принадлежала купцу первой гильдии Митрофану Петровичу Переплетчикову. Будучи калужанином, в 1744 году он перебрался в Москву и обосновался в Замоскворечье, в приходе церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи под Бором. В 1759‑м Переплетчиков приобрел фабрику музыкальных инструментов за Тверскими воротами, а еще через год переехал в просторную усадьбу на Космодамианской улице (так назвалась Большая Полянка в XVII–XVIII веках). По приказу нового хозяина на территории усадьбы построили двухэтажные каменные палаты, отделенные от проезжей части парадным двором. Вдоль красной линии улицы расположились служебные флигели, за главным домом появился обширный сад с беседкой в центре. В конце XVIII столетия, когда владельцем усадьбы стал генерал‑майор Николай Саввич Федцов, произошли изменения: флигели были разобраны, а палаты получили новое оформление парадного фасада, типичное для московского классицизма — слегка выступающий центральный ризалит и треугольный фронтон. Общая композиция фасада сохранилась до наших дней. В северо‑восточном углу владения возвели каменный флигель, заступавший за красную линию Большой Полянки, и одноэтажное деревянное строение. В 1800 году усадьбу приобрели дворяне Нащокины. В главном доме поселились генерал‑поручик Воин Васильевич Нащокин (1742–1806) с супругой Клеопатрой Петровной (1767–1828) и детьми. Дворянский род Нащокиных ведет начало от боярина Дмитрия Дмитриевича Нащоки, прозванного так из‑за полученной в сражении раны на щеке. Его отец в конце XIII века прибыл в Россию из Италии к тверскому князю Александру Михайловичу и получил в крещении имя Дмитрий. Нащока переехал из Твери в Москву, чтобы служить Великому князю Симеону Гордому. Потомки Дмитрия Дмитриевича были боярами, воеводами, наместниками, стольниками, посланниками, оставив заметный след в российской истории. Итальянское происхождение Нащокиных отражено в семейном гербе, где изображен сидящий на золотом стуле Юпитер с молниями в левой руке; у ног Юпитера — черный орел.Воин Васильевич был сыном Василия Александровича Нащокина (1707–1760) — генерал‑поручика елизаветинского времени и автора мемуарных «Записок», который снискал уважение при дворе и удостоился большой чести: крестной матерью его старшего сына стала сама императрица Елизавета Петровна. По семейной легенде, мальчика хотели назвать Доримедонтом, но государыня предложила другое имя — Воин, поскольку младенец отличался чрезвычайной подвижностью. В семнадцать лет В.В. Нащокина произвели в прапорщики лейб‑гвардии Измайловского полка. Он участвовал во многих военных походах и стремительно делал карьеру. При Павле I Воин Васильевич вышел в отставку в звании генерал‑поручика. За верную службу император пожаловал ему деревню в Костромской губернии. В своих мемуарах Павел Воинович запечатлел яркий образ родителя: «Отец мой генерал‑поручик Воин Васильевич Нащокин принадлежит к замечательнейшим лицам Екатерининского века. Он был малого роста, сильного сложения, горд и вспыльчив до крайности. После похода, в котором он отличился, он вместо всякой награды выпросил себе и многим своим офицерам отпуск и уехал с ними в деревню, где и жил несколько месяцев, занимаясь охотою. Между тем начались вновь военные действия. Суворов успел отличиться, и отец мой, возвратясь в армию, застал уже его в Александровской ленте. “Так‑то, батюшка Воин Васильевич, — сказал ему Суворов, указывая на свою ленту, — покамест вы травили зайцев, и я затравил красного зверя”. Шутка показалась обидною моему отцу, который и так уж досадовал; в замену эпиграммы он дал Суворову пощечину. <…> Вообще он никого не почитал не только высшим, но и равным себе. Князь Потемкин заметил, что он и о Боге отзывался хотя и с уважением, но все как о низшем по чину, так что когда он был генерал‑майором, то на Бога смотрел как на бригадира, и сказал, когда отец мой был пожалован в генерал‑поручики: “Ну, теперь и Бог попал у Нащокина в четвертый класс, в порядочные люди!”»
