Памятный знак «Рукопожатие»

Благодушное, уютное, ласковое название «Благуша» почти исчезло из топонимики Москвы — осталась только затерявшаяся во дворах улочка.

Первое известное упоминание Благуши встречается на карте середины XVII века, хранящейся в Российском государственном архиве древних актов: так именуется болото и, вероятно, ручей недалеко от Измайлова. Позже в документах значится Благушинская роща, получившая в 1804 году статус казенной. Местность эта еще с XVI столетия являлась царской собственностью¹. С конца XIX века земли здесь сдавались в аренду, а в 1890‑х годах были проложены пересекающие­ся под прямым углом улицы. Идущие вдоль Хапиловского пруда назвали по именам царей: Николаевская (ныне — Ткацкая), Алексеевская (Зверинецкая), Михайловская (Щербаковская), Александровская (Благуша), Петровская (Кирпичная), поперечные — по фамилиям проектировщиков: Фортунатовская, Борисовская, Мироновская, Мочальская (Ибрагимова), Вельяминовская. Так появился поселок Благуша, располагавшийся между построенной в начале ХХ века Окружной железной дорогой, речкой Серебрянкой и Хапиловским прудом (на месте которых пролегает Электрозаводская железнодорожная ветка), Измайловским валом, Семеновской площадью, Слободским проездом (позже — Мейеровским, а ныне проспектом Буденного) и Петровской (Кирпичной) улицей. Рощу вырубили, освободившийся участок застроили небольшими предприятиями и дешевым жильем. В материалах переписи 1897 года упоминается «поселок Благуша» и примыкавшая к нему «слободка Гжельцы (Аржельцы)» на территории нынешних улиц Соколиной горы как «местность за Семеновской заставой». Проживало здесь 4358 человек, причем мужчин насчитывалось в два с лишним раза больше, чем женщин². В начале ХХ века население Благуши заметно увеличилось, возросла доля женщин — видимо, к тому времени благушинские «первопоселенцы» успели обжиться и стали забирать к себе семьи. В 1907 году на Благуше (не считая слободку Гжельцы) числилось 8930 человек (5042 мужчины и 3888 женщин), в 1912‑м — 12 854 человека (7100 мужчин и 5754 женщины)³. В то время — да и гораздо позже — Благуша напоминала большую деревню. Д. Л. Арманд (см. примечание), в 1916–1917 годах ходивший сюда в коммерческое училище из Измайлова, вспоминал: «Дорога <…> тянулась между скучных деревянных домишек и огородов по немощеным улицам»⁴.

В годы советской власти Благушей иногда именовали более обширную территорию, «присоединяя» к ней пространство между Измайловским валом и Яузой, где в конце XVII — начале XVIII века находилась Семеновская солдатская слобода. «И вот я <…> приближался к Благуше. И в мозгу моем колотились забытые названия — Семеновская застава, Щербаковка, Мейеровский проезд, Покровская община, Введенский народный дом»⁵, — писал здешний уроженец — прозаик, поэт, художник М. Л. Анчаров. Впрочем, и в советское, и в постсоветское время название «Благуша» применительно к району не являлось официальным, и это не случайно. «Название у вас вкусное. Бла‑гу‑ша, нечто допотопно расейское: непременно переименуют!»⁶ — предрекал сто лет назад писатель Л. М. Леонов. Некоторое время (1918–1920) Благуша пребывала в составе Благуше-Лефортовского района, затем Бауманского, Сталинского, Первомайского, а с 1991‑го вошла в состав района Соколиная Гора. Основанную в 1910 году футбольную команду «Благуша» в 1923‑м переименовали в «Спартак». Бесследно исчез Благушинский (бывший Слободской) переулок между нынешними проспектом Буденного и Кирпичной улицей. Осталась, как уже сказано выше, лишь улочка, но и ее, похоже, ждет скорое забвение…

Что же означает слово «Благуша» и почему чиновники никогда не любили сей топоним? Словарь В. И. Даля считает его производным от существительного «благо» и прилагательного «благий» («благой»). Если с «благом» все понятно, то «благой», как указывается в словаре, «выражает два противоположных качества». В церковнославянском языке и отчасти в современном русском это — «добрый, хороший, путный, полезный, добродетельный, доблестный». В просторечии же, пишет В. И. Даль, «благой» означает «злой, сердитый, упрямый, упорный, своенравный, неугомонный, беспокойный, дурной, тяжелый, неудобный»⁷. Не говоря прямо о значении слова «Благуша», Даль отдает некоторое предпочтение его позитивному смыслу. Однако москвоведы склоняются к негативному. В 1930‑х годах П. Н. Миллер и П. В. Сытин констатировали: «Местность эта <…> стала застраиваться в конце XIX века, а раньше представляла собой неприглядный пустырь, прозванный “Благушей” в смысле чего‑то неприятного, некрасивого»⁸. Та же трактовка и у современного исследователя: «Странное для нашего уха, как будто уничижительное, название района восходит к XVII веку, когда здесь было болото Благуша»⁹. И все же остается открытым вопрос: чем болото Благуша казалось хуже других московских болот в долинах бесчисленных ручьев и речек? А может, название происходит от водившихся в здешней роще благушек — лесных шампиньонов?

В советский период среди обитателей Благуши появилось новое объяснение. По свидетельству все того же М. Л. Анчарова, многие верили: топоним происходит от имени соратника Емельяна Пугачева Хлопуши (Афанасия Тимофеевича Соколова): «Помните, у Пугачева был сотрудник по имени Хлопуша? Все наши благушинские считали, что это просто опечатка»¹⁰. Существование подобной версии в 1930‑х годах, когда героизировались вожди народных восстаний, вполне объяснимо, тем более что тогда в новом кинотеатре «Родина» на Семеновской площади шел фильм «Пугачев» (1937).

Благуша, как и другие пролетарские окраины, пользовалась дурной славой, что, впрочем, придавало ей порой в народном сознании романтический ореол. По мнению уроженца Благуши географа А. Е. Левинтова, в древности здесь «в густом бору шалили разбойники и от их озорства стоял в том лесу благой мат и ор ограбляемых. Разбойники эти <…> вызывали в народе двойственные чувства: тут и страх быть ими ограбленными, и зависть к их вольной жизни, и даже поощрение: грабят‑то они богатеньких, а не нас с вами, простой люд»¹¹.

Не только корень, но и суффикс слова «Благуша» неоднозначен. Напоминает он прежде всего об уменьшительно‑ласкательных простонародных формах женских и мужских имен: Варюша, Веруша, Марфуша, Феклуша, Катюша, Ксюша, Танюша, Андрюша, Ванюша, Петруша, Павлуша и так далее. Существительные же с этим суффиксом имеют хоть и осуждающий, но снисходительный и чуть ласковый оттенок: клуша, копуша, крикуша, вруша…

«Вы нас не помните, а мы имели души», — от лица забытых жителей забытой Благуши писал А. Е. Левинтов¹². Да, Благуше не повезло с исторической памятью. Казалось бы, чем она хуже, скажем, другой мос­ковской окраины — Марьиной Рощи? Да ничем, только ее название сколько‑нибудь ясных и романтических ассоциаций не вызывает. То ли дело — воспетая В. А. Жуковским и Е. А. Евтушенко Марьина Роща, о которой напоминают названия района, станции метро, многочисленных улиц и проездов…

Между тем обитатели Благуши любили и не забывали это ласковое, хотя и слегка двусмысленное имя. Герои произведений М. Л. Анчарова рано или поздно возвращаются в родные места — на Благушу, в район, давным‑давно отсутствующий на карте. И моя бабушка, рассказывая о проведенной здесь молодости, употребляла почти исключительно название «Благуша», вытеснившее из памяти другие местные топонимы. «Благуша, моя родина»¹³, — пишет А. Е. Левинтов, хотя, когда он появился на свет, район назывался уже Сталинским. «Мы здесь родились, здесь же и умрем», — говорят благушинцы из его сонета. Это не совсем так. Для многих людей Благуша стала «воротами» в большую Москву, трамплином для прыжка в новую жизнь, и значит, подобно герою романа Л. М. Леонова, они могли бы сказать: «Без Благуши какая уж там Москва!»¹⁴

Предлагаем читателям совершить две прогулки в эту часть города.

Прогулка первая

Путешествие по району Благуша стоит начать с одноименной улицы. Но не будем спешить, а, выйдя из вестибюля станции метро «Семеновская»¹⁵ на одноименную площадь, оглядимся вокруг. Название напоминает о бывшем селе Семеновском и основанной близ него в конце XVII века Семеновской солдатской слободе. Возникший как «потешный» для развлечения юного Петра I Семеновский полк вскоре зарекомендовал себя в настоящих сражениях. С 1710‑х годов здесь разрешили селиться купцам и мещанам, и местность превратилась в промышленный пригород, а потом и район Москвы. Справа — построенный в 1938 году по проекту В. П. Калмыкова и Я. А. Корнфельда кинотеатр «Родина» (ныне на реставрации). Рядом — громада бизнес‑центра «Соколиная гора», у которого стоит памятник солдату Семеновского полка.

По регулируемому переходу пересечем Щербаковскую (до 1922 года — Михайловская) улицу. Прежнее ее наименование напоминает о первом самодержце из рода Романовых Михаиле Федоровиче (или, согласно другим сведениям, о брате императора Николая II великом князе Михаиле Александровиче), нынешнее — о рабочем‑большевике Петре Петровиче Щербакове (1887–1917), погибшем в Москве во время октябрьских боев. Слева от нас — Вельяминовская улица, названная, по одной из версий, в честь начальника Московского удельного округа Григория Николаевича Вельяминова (1864? — 1910). В конце XIX — начале ХХ века это была официальная граница между Москвой и поселком Благуша; в 1917 году граница отодвинулась, и Благуша вошла в состав Москвы. Справа — Семеновский сквер на месте площади Семеновской заставы. Посмотрим, как выглядело это место в 1925 году, когда сюда на четырнадцатом трамвае приехал центральный персонаж романа Л. М. Леонова «Вор» (1926)¹⁶.

Итак, «сочинитель» Фирсов (прототипом которого является сам автор) сошел с трамвая: «Москва тишала тут, смиренно пригибаясь у двух каменных столбов Семеновской заставы, облитых, точно ботвиньей, зеленой плесенью времен». Неподалеку стоял милиционер. Фирсов у него осведомился, «не есть ли обступающая их окрестность — та самая знаменитая Благуша. Собеседник подтвердил его догадку, польщенный похвалою нескончаемому ряду невзрачных приземистых построек вдоль Измайловского шоссе», и спросил: «А которую улицу ищете? Ведь тут у меня их целых двадцать две. <…> Благуша велика!» Любопытство сочинителя, собирающего материал о московском «дне», по поводу «воровских квартир» милиционер не счел нужным удовлетворить. Далее в романе описан здешний ноябрьский пейзаж: «Бесталанные благушинские будни мало примечательны. Летом, по крайней мере, полно тут зелени; в каждом палисадничке горбится <…> тополек да никнет бесплодная смородинка. <…> Ныне же в проиндевелой траве пасутся гуси, <…> а по сторонам вросли в землю унылые от осенних дождей хижины ремесленного люда. Ни цветистая трактирная вывеска, ни поблекшая от заморозка зелень не прикрывают благушинской обреченности. <…> Неглубокий овражек изветвлялся впереди, а дальше простирались огороды, а за ними <…> исчезала под низким небом хилая пригородная рощица»¹⁷.

Перенесемся на тринадцать лет вперед и дождемся появления других литературных героев. А вот и они: советский офицер из «бывших» Ростиславлев и пионер Владик — персонажи романа В. П. Рынкевича «Семеновская застава». Они «дошли до Семеновской заставы — сложного пересечения пяти улиц, гремящих трамваями и грузовиками, застроенных домами всех видов: и деревянными дачными, тянувшими за собой длинные деревянные заборы, и старыми каменными желтой николаевской окраски с лепными карнизами, и двухэтажными с темными бревенчатыми стенами. Возвышалось над заставой темно‑серое конструктивистское здание магазина с большими окнами без рам, а над ним, на Семеновской площади, — стены кинотеатра “Родина” цвета какао с молоком, белые каменные перила веранды на плоской его крыше и красные флаги на башенке с балконом»¹⁸. О тишине здесь давно забыли: «Небосвод гремел непрестанной семеновской грозой. Это был особенный семеновский шум тридцатых годов. Кто с детства слышал этот непрерывный рокот, раскатистый, широкий, солнечно‑сонный, успокаивающий, тому он казался тишиной, а настоящая тишина неприятно тревожила слух»¹⁹.

Как мы помним, Л. М. Леонову название «Благуша» показалось «вкусным». Аналогично можно выразиться и о самой Благуше. Более всего гастрономических соблазнов находилось на Семеновской площади и Семеновской заставе. Рядом с кинотеатром «Родина» располагался продуктовый магазин, который «во все времена назывался сотым, независимо от номера, обозначенного на вывеске»²⁰. В конце 1930‑х годов там «продавались только что испеченные бублики, нежно‑мягкие, густо усыпанные сизой дробью маковых зерен, и пышные пирожные, которые упаковывались в коробку, сплетенную из широких соломенно‑желтых стружек, придававшую эклерам и наполеонам особую праздничность»²¹.

А вот воспоминания о местных деликатесах 1950‑х годов: «Какие пирожки пекли на толкучей Семеновской площади! Горячие, поджаристые, с вытекающим от соблазна повидлом или тошнотно‑приятным ароматом ливера последних сортов и дней жизни. А блины в чайной с обледенелыми стеклами и ступенями? С селедкой, красной икрой, сметаною, просто маслом? Под сто пятьдесят? А пельмешечная? Полпачки гремучих с той же сметаною, уксусом, горчицей?»²²

Закусив, отправимся наконец на улицу Благуша. Ее начало — перед нами. Это арка дома № 6 по Вельяминовской улице. Старожилы рассказывали, что в начале нашего века рядом с аркой имелась надпись «Благуша», но сейчас ее нет. По нерегулируемому переходу у остановки пересечем улицу и, войдя в арку, очутимся среди обширных зеленых дворов. Справа на торце школы — адресная табличка: «улица Благуша, 6». Это единственное значащееся по данной улице здание. Так вышло не по причине отсутствия на ней домов, а потому, что все прочие указаны или по Измайловскому шоссе, или по Щербаковской улице. Сейчас Благуша почти не отличается от обычного дворового проезда. Прежде, однако, она представляла собой хотя и маленькую, но вполне полноценную улицу: начиналась от Вельяминовской у Семеновской заставы и упиралась в Фортунатовскую (которая когда‑то была длиннее, чем сегодня); в конце XIX — начале ХХ века называлась Александровской — в честь императора Александра III, в 1922 году переименована в Благушу, и не только по идеологическим соображениям, но и из‑за наличия на тот момент в Москве другой Александровской улицы (ныне — Октябрьская).

Еще до того, как Благуша сделалась дворовым проездом, она, по мнению М. Л. Анчарова, являлась самой тихой и спокойной улицей в Москве: «Когда среди бела дня раздается вопль “Машина‑а!”, то с тротуаров кидаются мамки, няньки, расхватывают детей, играющих на булыжной мостовой, и улица пустеет. Потом медленно тарахтит цистерна “МОЛОКО” — и снова на Благушинской улице “классы”, ведерки для песочных пирогов и всякое такое»²³.

Пройдя немного по Благуше, увидим справа за деревьями миниатюрную крепостную стену и въездную башню. Это — «Могилевский дворик», сооруженный в 2006 году. Постройка, вероятно, должна напоминать Могилевский замок, разобранный в XIX веке, или уголок старинного Могилева, почти полностью разрушенного в годы Великой Отечественной войны. Как ни странно, но макет европейского старинного замка в благушинском дворе выглядит вполне органично, особенно летом, на фоне старых деревьев, почти закрывающих окрестные дома. Впечатление, что это не случайное дворовое украшение, усиливается после неспешной прогулки по району и знакомства с местными памятниками промышленной архитектуры в неоготическом стиле и зелеными дворами, в которых кое‑где сохранились заброшенные строения, порой кажущиеся романтическими руинами.

Миновав «крепостные ворота» и обширный тенистый двор, окажемся на Измайловском шоссе. В сквере перед домом № 15 — памятный знак «Рукопожатие», установленный в 2015 году в ознаменование дружбы района Соколиная Гора и города Могилева. В начале 1920‑х годов в Москву приехало немало выходцев из разоренных войнами западных губерний бывшей Российской империи. Среди них были и мои прабабушка и прадедушка, жившие прежде в Мстиславле Могилевской губернии. Подобно прочим землякам, они обосновались на Благуше по причине дешевизны жилья и с помощью зажиточных родственников открыли керосиновую лавочку на углу Щербаковской и Мочальской улиц. Из многочисленных покупателей в нашей семье запомнились только двое: живший в Измайлово скульптор С. Д. Меркуров, тщетно предлагавший прабабушке позировать, и священник²⁴, который иногда вел с прадедом — иудеем и знатоком Библии — богословские диспуты. В конце 1920‑х годов мои родственники покинули Благушу, переселившись в другой район Москвы. О мрачных благушинских реалиях 1920‑х годов, описанных Л. М. Леоновым, я в семье не слышала. Бабушка и ее сестры — тогда молодые, полные романтических ожиданий, — не обращали внимания на материальные проблемы. Для их же родителей Благуша стала чем‑то вроде «буферной зоны» между мстиславской и московской жизнью. В общем, как сказал рассудительный милиционер, «Благуша велика»²⁵, и у каждого, добавим мы, она своя.

От памятного знака «Рукопожатие» вернемся на улицу Благуша и дойдем по ней до храма великомученика Димитрия Солунского. Он был освящен в 1911 году, двадцать лет спустя закрыт, в 1991‑м возвращен Русской Православной Церкви и восстановлен фактически заново²⁶. Недалеко от храма — исток обозначенного на старинных картах ручья, впадавшего в Хапиловский пруд. У церкви нынешняя улица Благуша заканчивается. Как мы помним, прежде она продолжалась дальше, и мы даже можем сделать по ней еще несколько шагов вдоль здания Финансового университета до забора.

Выйдем на Измайловское шоссе, пересечем его по регулируемому переходу и продолжим путь по 1‑му Кирпичному переулку. В конце XIX — начале ХХ века он кончался после пересечения с Петровской улицей, параллельной Измайловскому шоссе, и назывался Кирпичной улицей — по близлежащим кирпичным заводам. В 1922 году улицу «разжаловали» в переулок, а Кирпичной сделалась Петровская улица. Несколько лет спустя Кирпичный переулок стал 1‑м Кирпичным, поскольку появился 2‑й Кирпичный переулок, в 1966 году переименованный в улицу Бориса Жигулёнкова²⁷.

Свернем из переулка направо, на Кирпичную (бывшую Петровскую) улицу. Пять лет назад было принято решение о реконструкции данного района²⁸, и сейчас здесь возводятся современные здания. Планы по преобразованию территории, судя по официальным источникам, грандиозные²⁹, но пока (август 2023 года) этот последний уголок старой Благуши еще существует.

За новым домом № 15 обратим внимание на дворовый проезд, заканчивающийся у дома № 24 по Измайловскому шоссе. Это все, что осталось от Гжельского переулка³⁰, где, по сведениям адресно‑справочной книги «Вся Москва», в начале ХХ века стоял домик Василия Ивановича Вольнова. Гжельский переулок начинался у Измайловского шоссе и переходил в дорогу, ведущую в слободу Гжельцы, которая располагалась к югу от Благуши между Казанской и Окружной железными дорогами. Вероятно, там обитали выходцы из Гжели, работавшие на благушинских кирпичных заводах. На другой стороне Казанской дороги, недалеко от Спасо-Андроникова монастыря, был (и есть) еще один Гжельский переулок. В 1922 году, дабы избежать путаницы, переулок на Благуше переименовали в Вольный — название вполне в духе времени, к тому же напоминавшее о местном жителе с красивой фамилией. Интересно, удалось ли Василию Ивановичу или его потомкам пожить в одноименном с ними переулке. Во всяком случае, в адресно‑справочных книгах «Вся Москва» за 1920‑е годы Вольновы в Вольном переулке не значатся.

Достигнув начала Кирпичной улицы, можно пересечь проспект Буденного и Семеновский проезд по регулируемым переходам и войти в Семеновский парк, занимающий часть территории бывшего Семеновского кладбища. Однако неужели мы не прогуляемся по Вольной улице и не заглянем в недра Соколиной Горы? Итак, свернув с Кирпичной улицы налево, во двор, мы окажемся на Вольной улице. Это название она получила в 1920‑х годах по перерезавшему ее раньше Вольному переулку, а прежде именовалась то Гжельским проездом, то Гжельской улицей. Пройдя по ней чуть назад, увидим ограду стадиона «Крылья Советов». Приблизительно там, где вдоль его ограды тянется дворовый проезд, когда‑то пролегала дорога на Гжельцы, являвшаяся, как уже сказано, продолжением Вольного переулка. В первой половине 1920‑х годов она называлась Вольной слободкой, но вскоре московские власти сочли, что для здешних обитателей «воли» многовато (Вольный переулок, Вольная улица, Вольная слободка), и уже во «Всей Москве» на 1926 год Вольная слободка именуется Петрашевской улицей³¹, которая впоследствии была застроена и исчезла...