Перестроенное первое здание Оружейной палаты. Открытка начала ХХ века

Фигура Ивана Егоровича Забелина — особая в отечественной историографии и культуре. Хорошо знавший его правовед, философ, публицист Б. Н. Чичерин писал в воспоминаниях: «Цельная, крепкая и здоровая русская натура, не отделанная внешним лоском, не обработанная европейским просвещением, но честная, прямая и симпатическая. Он выработал себе свой собственный простой и трезвый взгляд на вещи»¹. Наш современник, историк и общественный деятель С. О. Шмидт отмечал в начале 2000-х годов: «Он был гениальным самородком, не получившим вообще высшего образования и недостаточно осведомленным о заграничных изданиях. Тем более поразительны его историческая интуиция, его методические прозрения. Это редчайший пример того, когда знаточество аккумулируется в глубокое научное знание»². В 1918 году один из биографов Забелина, ученый секретарь Исторического музея И. М. Тарабрин сказал: «Весьма вероятно, никем другим не сделано так много для уяснения истории Москвы, как незабвенным ее историком Иваном Егоровичем Забелиным»³.

Московская тема не только доминировала в долгой творческой жизни Забелина — она была для него и самой любимой. Не случайно первые десять печатных работ ученого посвящены Москве. Уже на 60-м году жизни, возвращаясь после долгого перерыва к этой теме и давая согласие взять на себя обязанности главного историографа Москвы, он признавался: «Берусь за дело не из нужды, но по любви к предмету»⁴. Нельзя не согласиться с самым известным биографом Ивана Егоровича А. А. Формозовым, написавшим: «По своим привычкам, манере поведения, образу мыслей Забелин был типичным москвичом»⁵.

А родился будущий историк 17 сентября 1820 года в Твери, в семье чиновника городской казенной палаты коллежского регистратора Егора Степановича Забелина, сына сельского священника. Егор Степанович окончил духовную семинарию, «учился <…> с большим успехом и обнаружил большие дарования»⁶, но выбрал светскую службу и женился вопреки обычаю: его избранница Евдокия (Авдотья) Федоровна была не из духовного сословия, а «благородного звания». Проживали Забелины на окраине Твери в Затьмачье (за рекой Тьмакой) в приходе Никольской, что на Зверинце, церкви (снесена в конце 1960-х годов), где Ивана и крестили. По его воспоминаниям, основанным на рассказах матери, отец «служил очень хорошо <…>, то есть получал достаточное содержание и был на хорошем счету у начальства. Матушка об этом времени говорила как о золотом времени своей жизни. Жили без нужды, в известном довольстве. Водились и лишние деньги, чего впоследствии уже не случалось»⁷.

В 1821 году Егор Степанович сумел получить место в Московском губернском правлении, семья перебралась в Москву⁸. С этого времени (с годовалого возраста) и до конца своих дней Иван Егорович Забелин был связан с Москвой практически неразрывно. Как пишет А. А. Формозов, «если собрать воедино месяцы, проведенные ученым на раскопках в Приднепровье и Причерноморье, и недели — в командировках в Петербург и Владимир, вряд ли все вместе они составят больше четырех-пяти лет из прожитых им восьмидесяти восьми»⁹. Остальные годы жизни Забелина прошли в Москве.

В своих воспоминаниях Иван Егорович пишет, что с 1827 года жил с матерью в отдельной комнате на Молчановке в квартире студентов, которые, уехав на время, поручили Авдотье Федоровне свои вещи. Тогда же отец Ивана получил новую должность в городе Мышкине Тверской губернии, а семья перебралась на Пресню. Авдотья Федоровна поступила в услужение. Здесь жилось впроголодь, детям прислуги приходилось «чуть не со слезами выпрашивать у буфетчика по кусочку ситного хлеба»¹⁰.

Небольшой период, около года, был связан с окрестностями старинного города Алексина Тульской губернии, с селом Ботня. В 1827 году Авдотья Федоровна по рекомендации поступила в экономки в имение князя Вадбольского. В это время Иван не только познакомился с крестьянским бытом, с крепостным обиходом, но и, как вспоминал потом, «впервые почувствовал природу, то есть леса, речка, кусты, зеленая поляна потянули к себе мое чувство. <…> Село Ботня мне очень памятно по деревенским впечатлениям, оставшимся мне в утешение на всю жизнь, так полюбил я деревню и деревенское житье»¹¹. Видимо, именно в тот период Иван Егорович и приобрел влечение к миру природы (который тогда его «больше интересовал, чем мир людской»), о чем неоднократно упоминал в дневниковых записях — как, например, в 1867 году: «И теперь я не прочь просидеть все утро над водою лужи или пруда. У меня есть какое-то тайное сочувствие этому миру. Я сосредотачивался в младенчестве над мыслью, что тут живут, тут жизнь. Это меня всегда влекло к уединению, и теперь мои задушевные мечты бродить в лесу, в поле, у воды, смотреть, глазеть»¹².

В июне 1828 года Авдотья Федоровна с сыном вернулась в Москву. Здесь родился младший брат Ивана — Петр. А вскоре начались совсем тяжелые времена. Внезапно умер Егор Степанович. Вдове, оставшейся с двумя детьми практически без средств к существованию, оказалось очень затруднительно найти какой-либо заработок. Младенца Петра пришлось отдать в Воспитательный дом (его усыновили под другими отчеством и фамилией, и когда через 12 лет положение семьи чуть улучшилось, Авдотья Федоровна уже не смогла вернуть сына¹³).

Вообще детские годы Ивана были полны лишений. Мать, добывая копейки на пропитание, бралась за любую работу. Мальчику случалось даже жить у чужих людей. Он прислуживал в небольшой приходской церкви Спаса Нерукотворного Образа в Царицынском переулке близ Пречистенки (более известна по приделу как Пятницы-Божедомская; снесена в 1934 году)¹⁴. Много ходил по Москве — Кузнецкий Мост, Петровский парк, Воробьевы горы… «С раннего утра до вечера <…> барахтался в Москве-реке у Крымского моста»¹⁵.

Наблюдательный от природы, Иван знакомился с бытом простых людей. И уже тянулся к знаниям. Овладел чтением по духовным книгам, оставшимся от отца, учил латинские слова (узнавал их от детей дьячка Спасской церкви), у Ильинских ворот, накопив гривенник, иной раз покупал книжки¹⁶. Правда, позже признавался: «Книгочтение [в юные годы] было для меня занятием скучным и положительно бесполезным, как я и убедился впоследствии, иногда принуждая себя читать и читать»¹⁷. При этом он с детства обладал склонностью к мыслительной деятельности, к аналитической работе ума, и по этому поводу вспоминал: «В молодости я всегда казался больше образованным, чем на самом деле, и это происходило главным образом по той причине, что в суждениях я держался больше всего идей, умел понимать идеи, может быть, и завирально, но всегда умел доказать свое понимание. Знание было самое малое, а понимание достаточное. На двух-трех фактах я уже строил общее заключение и вывод. Понимание забегало вперед перед знанием»¹⁸.

Тяжелое финансовое положение не позволяло иметь постоянное жилье, семья скиталась по углам и подвалам. Адреса детства Забелина: Пресня, улицы Молчановка, Тверская-Ямская, Остоженка, угол Пречистенского (ныне — Гоголевский) бульвара и Сивцева Вражка.

Вскоре на несколько лет местом жизни Ивана стала восточная окраина Москвы — бывшее царское село Преображенское: в 1832 году 12-летнего мальчика по предписанию Приказа общественного призрения определили в Преображенское сиротское училище (или Екатерининский сиротский дом, известный также как Матросская богадельня). Здание это на Стромынке сохранилось, хотя и изменило несколько свой облик (утратило боковой купольный объем, надстроено)¹⁹. Сюда Иван с матерью отправились пешком 12 ноября.

«Памятна мне эта дорога от Сивцева Вражка до Матросской богадельни. Это почти из конца в конец всей Москвы. Мы шли через Кремль в Боровицкие ворота. В Кремле у церкви Иоанна Предтечи мы отдохнули, посидели на ступенях каменной лестницы. Я вспомнил, как не один раз в малолетстве маменька приводила меня сюда больного и клала на каменный пол церкви для получения исцеления от болезни. У Спасских ворот маменька помолилась и расплакалась. <…> Шли мы долго, путались в улицах и переулках, расспрашивая, как пройти в богадельню. У встречных церквей, а то и у торговых лавок присаживались для отдыха. Наконец достигли Красного пруда, откуда начиналось очень пустынное тогда Сокольничье поле, где присесть уже было не на чем. К тому и погода изменилась: пошел сильный мокрый снег с сильным ветром. Холод и мокрота пронизывали нас. После невыносимо долгого шествия показалось наконец и обширное здание богадельни»²⁰.

Жизнь в сиротском училище была трудной, Забелин вспоминал: «Страх и трепет господствовал у нас как особая стихия нашего ученья и поведенья, как особая атмосфера в нашем существовании, чему немало способствовали всегдашние обычные розги. За все и про все нас драли без милости. <…> За незнание урока по Закону Божьему учеников заставляли драть провинившегося за волосы, пока учитель не прикажет перестать»²¹. И еще: «В моих воспоминаниях голод занимает немалое место. От отроческой жизни голод является непостоянным моим спутником в разное время при возможных обстоятельствах, оставляя впечатления, которые как-то не забываются. И в сиротском училище на вечном черном хлебе и квасе мы порою все-таки порядочно голодали»²².

Однако Иван Егорович отмечает и положительные моменты. Так, например, повышая свою успеваемость, воспитанник мог переместиться с последних позиций на более высокое место (к весне 1833 года Иван Забелин среди 42 учеников по арифметике был шестым, а к лету выдвинулся на первые позиции). «Это действовало на нас очень благоприятно в отношении прилежания, а стало быть, и успехов в учении, — писал Забелин. — Незаметно здесь затрагивалось самолюбие в благородном смысле, которое выражалось в соревновании в познании. <…> Возникали понятия и о справедливости, о правде, если она по произволу учителя нарушалась. Возникали толки о честности и вообще о нравственности»²³.

Уже тогда проявилась склонность Ивана к истории. Значимую роль в его жизни сыграл назначенный в 1834 году новый попечитель Преображенского училища — статский советник Дмитрий Михайлович Львов, при котором не только улучшился быт воспитанников, но и было принято решение перевести их в здание на Новой Басманной улице²⁴. Более серьезным стало и образование. Среди предметов, которые Иван изучал в старшем отделении, — русская словесность, российская, всеобщая, естественная история, математика, физика, география. Юноша часто пользовался библиотекой училища, отдавая предпочтение книгам исторического содержания. В числе произведений, оставивших самое сильное впечатление, он впоследствии называл «Историю государства Российского» Н. М. Карамзина²⁵.

Тяжелое полуголодное детство Забелина закончилось в 1837 году по выходе из сиротского училища. О продолжении учебы в гимназии речи не шло — мать не имела на это средств. Судьбу 17-летнего способного воспитанника определил опять же Д. М. Львов — к тому времени попечитель Московского дворцового архитектурного училища, устроивший Забелина в канцелярию кремлевской Оружейной палаты. Иван снял угол на Солянке у сапожника (потом жил и на других съемных квартирах) и 12 ноября 1837 года начал службу в качестве канцелярского служителя второго разряда. В Оружейной палате он занимался делопроизводством, а позже и работой с архивными документами, описями и каталогами древностей. Со временем пытливого сотрудника заметили. В конце 1830-х годов ему уже доверили рассказывать посетителям Оружейной палаты о находящихся там памятниках старины. В 1838 году Забелину предоставили квартиру рядом с местом службы — в Третьем Кавалерском корпусе Кремля, куда переехала и Авдотья Федоровна. Так благодаря Д. М. Львову сирота, бедный уроженец Твери оказался на работе и на жительстве в самом сердце Первопрестольной.

В самом начале трудовой карьеры Забелин встретился с другим значимым в его биографии человеком — историком, этнографом, искусствоведом, педагогом Иваном Михайловичем Снегиревым. С середины 1830-х годов тот преподавал в Преображенском училище, и Забелин помнил его. По просьбе бывшего учителя молодой человек подбирал ему материалы для будущих исследований, сам попутно знакомясь с этими материалами. Позже именно Снегирев рекомендовал Забелина известному историку и археографу академику П. М. Строеву как перспективного помощника в поиске нужных архивных документов. А. А. Формозов, тщательно изучавший истоки научной деятельности Забелина, заметил, что «Снегиреву он был обязан одной темой всей жизни — историей Москвы, Строеву — другой — домашним бытом русского народа в XVI–XVII веках»²⁶.

Кстати, первую свою статью, написанную в 1840–1841 годах на основе документов архива Оружейной палаты — о богомольных путешествиях («Троицких походах») русских царей из Москвы в Троице-Сергиев монастырь, — Забелин показал как раз Снегиреву. Иван Михайлович одобрил забелинский научный дебют и рекомендовал работу к публикации издателю журнала «Русский вестник» К. А. Полевому. Ксенофонт Алексеевич предложил напечатать статью безгонорарно, но Забелин отказался, уже тогда, в 20-летнем возрасте, проявив твердый характер, самостоятельность и самоуважение. Благодаря знакомству с историком и этнографом Вадимом Васильевичем Пассеком, ставшим в 1841 году редактором еженедельных «Прибавлений к “Московским губернским ведомостям”», он опубликовал там сокращенный вариант своей статьи²⁷. Забегая вперед, скажем, что позже эта статья с добавлениями увидела свет в «Московских ведомостях» и далее, значительно дополненная новыми архивными данными, — на страницах «Чтений в Обществе истории и древностей российских» (ЧОИДР)²⁸. За последнюю публикацию автора в 1847 году избрали членом-соревнователем общества (с 1851 года он — действительный член ОИДР).

Сам же Забелин, размышляя впоследствии о своих первых шагах на научно-литературной ниве, невысоко оценивал помощь именитых современников. Сравнивая свой путь в науку с опытом других юношей из обеспеченных семей, он сетовал: «Кто и что мне передавал? Кто мне помогал? Мать ругала, что покупал книги. Сослуживцы перли меня в уездный суд. Товарищи смеялись над моей преданностью науке. Снегирев, Строев, Вельтман мешали, старались мешать мне как совместнику»²⁹.

В 1839 году Ивану Егоровичу дали квартиру из двух комнат во Втором Кавалерском корпусе Кремля.

Немаловажным фактором в начале научной карьеры Забелина явился обозначившийся тогда в сознании русского просвещенного общества перелом в отношении собственных истории и наследия. До этого более столетия в образованных кругах России господствовало мнение об отсутствии достойных памятников в допетровской Руси. На протяжении всего XVIII и первой четверти XIX века в государстве насаждались западноевропейские образцы — как в архитектуре, так и в быту. С начала 1830-х годов стали робко возрождаться национальные традиции, начал расти интерес к допетровской архитектуре и бытовым памятникам. Например, в письме к А. С. Пушкину В. А. Жуковский отметил, что император Николай I «любит все русское, он ставит новые памятники и бережет старые»³⁰...