Площадь Земляной Вал. Объектив направлен в сторону Старой Басманной улицы. Вдали видна возведенная в середине XVIII века в стиле московского барокко церковь Никиты Мученика

«Я по профессии инженер, а в душе фотограф», — говорил выдающийся представитель отечественной инженерно-технической мысли В. Г. Шухов, и это отнюдь не гипербола. Увлечению фотографией Владимир Григорьевич отдал почти полвека, оставив после себя обширную и разнообразную коллекцию, насчитывающую свыше 1,5 тысячи снимков. Неизменные спутники — миниатюрный карманный «Кодак» и стереоскопический «Полископ», купленный в 1900 году во время Всемирной выставки в Париже, — позволили ему запечатлеть не только свою семейную жизнь, но и многие исторические события. В частности, он создал фотолетопись московского вооруженного восстания 1905 года, благодаря чему мы сегодня, спустя более чем столетие, имеем возможность ощутить атмосферу тех трагических дней, а также увидеть Москву, которой давно уже нет. Ниже следует рассказ об этих событиях, составленный на основе свидетельств очевидцев и официальных документов. В качестве иллюстраций использованы фотографии Шухова, хранящиеся в архиве его семьи и большей частью публикующиеся здесь впервые. Оригиналы представляют собой стереопары на стекле; в составе комментариев к снимкам курсивом выделены авторские подписи и датировки.

Накануне

30 сентября 1905 года в Санкт-Петербурге во время заседания комиссии по выработке университетского устава, происходившего на квартире министра народного просвещения В. Г. Глазова, скоропостижно скончался незадолго перед тем избранный ректором Московского университета философ, публицист, общественный деятель князь С. Н. Трубецкой. Он «погиб, защищая в стане врагов не только академическую свободу, но свободу вообще»¹ — под этими словами лидера кадетской партии П. Н. Милюкова готовы были подписаться очень многие в тогдашней России. Похороны князя, состоявшиеся в Москве 3 октября, превратились в многотысячную манифестацию, проследовавшую через центр города от Николаевского вокзала до Донского монастыря. Поэт и писатель-символист Андрей Белый (в ту пору — студент Московского университета Борис Бугаев) нарисовал такую картину «памятного дня похорон Трубецкого»: «Солнце, толпа из знакомых (казалось: незнакомые — примесь лишь): <…> хоронили — министра, ректора, философа, “либерала”, профессора; гроб стянул партии — от будущих октябристов до анархистов; процессия тронулась; вспыхнули в солнце: и красные ленты венков, и золотые трубы, зарявкавшие марсельезу; московский “протест” впервые вышел на улицу; стало это бесспорно; руки, тащившие груду цветов или — гроб, перевалили за Каменный мост; из боковых улиц, расстраивая ряды, <…> ввалились рабочие; отовсюду проткнулись в лазурь острия ярко-красных знамен; заворчало — оттуда, отсюда: “Вы жертвою пали”; пьянил теплый день; веселились: не похороны — светлый праздник, которого ждали. <…> Такова прелюдия к дням, стоившим столько жизней; <…> за гробом впервые шло — пятьдесят тысяч. <…> Скоро потом на столбах закричало объявление Трепова: “Патронов не жалеть!”»².

«Октябрь, 18-е. Вторник. Утром послал за “Русскими ведомостями”, — пишет в дневнике “чудесный музыкант, превосходный профессор, непримиримый враг произвола и неутомимый борец за правду”³ Сергей Иванович Танеев (1856–1915). — Манифест о даровании свободы слова, совести, личности, о предоставлении Госуд. думе права издания законов и проч., и проч. <…> Все радуются манифесту. <…> На площади у дома генерал-губернатора толпа сняла трехцветные флаги, поставила их к стороне и заменила красными. <…> Вечером мы составили письмо в редакцию “Русских ведомостей” с выражением приветствия и благодарности деятелям нашего освобождения»⁴.

В тот же день, 18 октября, на углу Немецкой (ныне — Бауманская) улицы и Денисовского переулка, недалеко от аlma mater В. Г. Шухова — Императорского московского технического училища (ИМТУ), где тогда располагался Мос­ковский комитет РСДРП, — произошло убийство видного члена большевистской партии Н. Э. Баумана. Убийцей оказался рабочий текстильной фабрики Щаповых Н. Ф. Михалин. Похороны, состоявшиеся 20 октября, как до этого похороны князя Трубецкого, переросли в политическую демонстрацию, в которой приняли участие до 200 тысяч человек. Ровно в полдень гроб вынесли из актового зала ИМТУ. «В ритм тяжелому и слитному движению неисчислимой толпы колебался похоронный марш. <…> Все фантастически изменилось, даже тесные улицы стали неузнаваемы, и непонятно было, как могут они вмещать это мощное тело бесконечной густейшей толпы? Несмотря на холод октябрьского дня, на злые прыжки ветра с крыш домов, которые как будто сделались ниже, кое-где форточки, даже окна были открыты, из них вырывались, трепетали над толпой красные куски материи. Пышно украшенный цветами, зеленью, лентами, осененный красным знаменем гроб несли на плечах, и казалось, что несут его люди неестественно высокого роста. <…> Эту группу вместе с гробом впереди нее окружала цепь студентов и рабочих, державших друг друга за руки, у многих в руках — револьверы. <…> Тысячами шли рабочие, ремесленники, мужчины и женщины, осанистые люди в дорогих шубах, щеголеватые адвокаты, интеллигенты в новых пальто, студенчество, курсистки, гимназисты, прошла тесная группа почтово-телеграфных чиновников и даже небольшая кучка офицеров»⁵.

«Какой режиссер инсценировал из-под выстрелов это зрелище? <…> Протекание полосато-пятнистой и красно-черной реки, не имеющей ни конца, ни начала, — как лежание чудовищно огромного кабеля с надписью: “Не подходите: смертельно!” Кабель, заряжая, сотрясал воздух — до ощущения электричества на кончиках волос; било молотом по сознанию: “Это то, от удара чего разлетится вдребезги старый мир”. <…> Втянутый неестественной силой, внырнул я под цепь, перестав быть и став “всеми”, влекшимися мимо улиц; как сквозь сон: около консерватории ухнуло мощно: “Вы жертвою пали!” Консерваторский оркестр стал вливаться в процессию. <…> Вечером узнали: около Манежа расстреляна одна из возвращавшихся с похорон колонн»⁶.

Из пережитого Андреем Белым в тот день родилось стихотворение «Похороны».

Толпы рабочих в волнах золотого заката.

Яркие стяги свиваются, плещутся, пляшут.

На фонарях, над железной решеткой,

С крыш над домами

Платками

Машут.

Смеркается.

Месяц серебряный, юный

Поднимается.

Темною лентой толпа извивается.

Скачут драгуны.

Вдоль оград, тротуаров — вдоль скверов,

Над железной решеткой —

Частый, короткий

Треск

Револьверов.

Свищут пули, кося…

Ясный блеск

Там по взвизгнувшим саблям взвился.

Глуше напев похорон.

Пули и плачут, и косят.

Новые тучи кровавых знамен —

Там, в отдаленье — проносят.

Восстание

7 декабря в полдень по постановлению Московского совета рабочих депутатов началась всеобщая политическая забастовка. В связи с этим московский генерал-губернатор адмирал Ф. В. Дубасов обратился к командующему войсками московского военного округа генералу от инфантерии Н. Н. Малахову: «Ввиду угрожающего характера возрастающего в городе движения я предполагаю необходимым на основании именного Высочайшего Указа Правительствующему Сенату от 29 ноября с. г. сегодня же объявить гор. Москву и Московскую губернию в положении чрезвычайной охраны»⁷.

«Буржуазия недовольна введением чрезвычайной охраны, — записал 7 декабря в дневнике публицист и педагог, участник литературно-лекторской группы при Московском комитете РСДРП Кирик Никитич Левин (1876–1922). — Недовольна, собственно, с формальной стороны. Введением чрезвычайной охраны, при наличности сообщения с Петербургом, Дубасов перешел границы закона. Наивный народ — как будто в России можно серьезно говорить о законности. “А вот еще неизвестно, как посмотрят в Питере на это превышение власти”, — рассуждают некоторые из буржуазии. Одобрят, вот как посмотрят в Питере — и даже больше: благословят, быть может, такими полномочиями, о каких и Игнатьеву⁸ не снилось»⁹.

Первым значимым эпизодом восстания стал обстрел реального училища И. И. Фидлера в ночь на 10 декабря. Один из участников событий, журналист и политический деятель, член партии эсеров Владимир Михайлович Зензинов (1880–1953) вспоминал:

«Училище Фидлера уже давно было одним из центров, в котором собирались революционные организации, там часто происходили и митинги. Директор этого училища, добрейший Иван Иванович Фидлер (по образованию инженер-технолог, выпускник ИМТУ. — Е. Ш.), был популярной в Москве фигурой — настроен он был либерально, даже радикально, но революционером не был. Но в те дни даже либералы чувствовали себя — а иногда и вели себя — революционерами. У него были всегда самые дружеские отношения с молодежью — и молодежь любила его. Теперь он охотно отдал ей свой дом, по отношению к собиравшимся у него дружинникам вел себя как гостеприимный хозяин. Всего в этот вечер там собралось около 200 дружинников — хотели после собрания пойти оттуда разоружать полицию.

В 9 часов вечера дом Фидлера был окружен войсками. Вестибюль сейчас же заняла полиция и жандармы. Вверх шла широкая лестница. <…> Из опрокинутых и наваленных одна на другую школьных парт и скамей была устроена внизу лестницы баррикада. Офицер предложил забаррикадировавшимся сдаться. <…> “Будем бороться до последней капли крови! лучше умереть всем вместе!” <…> В 10.30 сообщили, что привезли орудия и наставили их на дом. Но никто не верил, что они начнут действовать. Думали, что <…> в конце концов всех отпустят. “Даем вам четверть часа на размышление, — сказал офицер. — Если не сдадитесь, ровно через четверть часа начнем стрелять”. Солдаты и все полицейские вышли на улицу. <…> Было страшно тихо, но настроение у всех было приподнятое. Все были возбуждены, но молчали. Прошло десять минут. Три раза проиграл сигнальный рожок — и раздался холостой залп из орудий. <…> Не прошло и минуты — и в ярко освещенные окна четвертого этажа со страшным треском полетели снаряды. Окна со звоном вылетали. Все старались укрыться от снарядов — упали на пол, залезли под парты и ползком выбрались в коридор. Многие крестились. Дружинники стали стрелять как попало. С четвертого этажа бросили пять бомб — из них разорвались только три. <…>

После седьмого залпа орудия смолкли. С улицы явился солдат с белым флагом и новым предложением сдаться. Начальник дружины опять начал спрашивать, кто желает сдаться. Парламентеру ответили, что сдаваться отказываются. <…> Фидлер вышел на улицу и стал умолять войска не стрелять. Околоточный подошел к нему и со словами “мне от вас нужно справочку маленькую получить” выстрелил ему в ногу. Фидлер упал, его увезли (он остался потом хромым на всю жизнь — это хорошо помнят парижане, среди которых И. И. Фидлер жил в эмиграции, где и умер). Опять загрохотали пушки и затрещали пулеметы. Шрапнель рвалась в комнатах. В доме был ад. Обстрел продолжался до часу ночи. Наконец, видя бесполезность сопротивления — револьверы против пушек, послали двух парламентеров заявить войскам, что сдаются. <…> Именно с этого момента и началось в Москве настоящее восстание, для которого психологически атмосфера в населении была уже готова»¹⁰.

А вот как изложены те же события в донесении начальника Московского охранного отделения А.Г. Петерсона: «9 декабря 1905 года <…> были получены сведения, что в помещении реального училища Фидлера, в его доме по Мыльникову переулку, где до того неоднократно уже происходили разного рода революционные собрания и митинги, соберется боевая дружина, ввиду чего вследствие начавшейся в Москве политической забастовки было признано необходимым арестовать участников этого собрания. <…> Около 11 часов вечера я лично прибыл к дому Фидлера, который ввиду отказа засевших там дружинников сдать оружие и добровольно выйти из помещения был оцеплен нарядом полиции и войск. <…> Переговоры со стороны засевших в училище велись через посредство уполномоченных от них и самого г. Фидлера. <…> Когда последний назначенный срок приближался к концу, из здания училища раздались крики “ура”, засевшие не выходили, и в 11 час. 40 мин. ночи ротмистр Рахманинов <…> приказал горнисту дать три сигнала. <…> Вслед за тем по дому Фидлера был открыт ружейный и артиллерийский огонь, на который немедленно последовал ответ со стороны осажденных, стрелявших и бросивших из окна несколько бомб, причем был убит один прапорщик Самогитского полка и ранены несколько нижних чинов, а также и сам г. Фидлер, находившийся в качестве арестованного за воинскою частью. В промежутках между залпами начальник отряда неоднократно предлагал осажденным сдаться, но лишь после 12-го орудийного выстрела из училища раздались крики “сдаемся”. Стрельба была немедленно прекращена, и через несколько минут осажденные стали выходить из училища, оставляя оружие в помещении. По мере выхода они были подвергаемы тщательному обыску чинами полиции, после чего под конвоем отправлены в Пересыльную (Бутырскую. — Е. Ш.) тюрьму. <…> Я лично в числе первых вошел в забаррикадированную переднюю и при беглом осмотре ее заметил значительное количество ружей системы “Винчестер”, разного рода револьверов, пистолетов и патронов. При мне же городовыми, осматривавшими помещение, были снесены в переднюю несколько бомб».

Всего при обстреле здания погибли трое его защитников, около 20 сдавшихся дружинников были зарублены при выходе из училища. В охранном отделении составили список арестованных, в котором значилось 10 женщин, в том числе две гимназистки — 15 и 16 лет, 32 учащихся, включая 14- и 16-летнего реалистов, 24 железнодорожных служащих, 12 рабочих (среди них два подростка — 15 и 16 лет), 36 разночинцев. Фидлера вместе с другими арестованными препроводили в Бутырскую тюрьму. Позже он оказался в Швейцарии, совместно с сыном художника Н. Н. Ге — полным тезкой родителя — организовал в Женеве школу для детей русских эмигрантов, а спустя несколько лет перебрался в Париж и открыл во французской столице русскую гимназию.

Днем 10 декабря «решительные действия начались по всей Москве — всюду, как по чьему-то приказу, выросли баррикады. В правительственных кругах с самого начала переоценивали силы революционеров: в этом факте видели организованность революции — чья-то тайная рука управляла всем движением!.. В действительности было другое — для правительства, быть может, не менее страшное: единое настроение московского населения. Весть об артиллерийском обстреле дома Фидлера облетела всю Москву и всюду вызвала негодование: Москва встала определенно на сторону революции» (В. М. Зензинов)...