Моржи. Тонированное дерево, кость. 1909 год. Государственная Третьяковская галерея

Московские художники-анималисты XX — начала XXI века

Биографические заметки.

Часть вторая

Родоначальником советского анимализма как отдельного художественного течения считается график и скульптор Василий Алексеевич Ватагин (1884–1969). «Чем можно объяснить то обстоятельство, что из трех зачинателей и основателей анималистического жанра — Ватагина, Ефимова и Комарова¹, обладающих равным талантом, пальма первенства принадлежит Ватагину? Когда мы говорим о нашем советском анимализме, главой его остается Ватагин. Думается, объяснения нужно искать в самом характере художников. И для Ефимова, и для Комарова искусство было средством самовыражения. Ни тот ни другой не были по своей сущности общественными деятелями, и вопросы, касающиеся анимализма как жанра в целом, проходили мимо них», — писал собрат этих мастеров по цеху Д. В. Горлов².

В 1812 году оставшегося сиротой деда В. А. Ватагина Петра Васильевича поместили в странноприимный дом графа Шереметева. Воспитанник получил фамилию мецената и стал Шереметевским. «Все родственники носили фамилию Шереметевских, — вспоминал Василий Алексеевич, — но в семейной хронике было известно, как получилась эта фамилия, а настоящая наша фамилия была Ватагины. Я решил еще в юности восстановить эту фамилию, она была настоящей и имела характер исконно русский. “Ватаги” были бытовым явлением, хотя и не очень почтенным. Помню свою первую подпись под первой пастельной композицией двух кречетов <…> в 1903 году: “Ноябрь, В. Ватагин”, позднее она сократилась до “В. В.”».

Родился В. А. Ватагин в Москве в семье Алексея Петровича и Веры Александровны Шереметевских. Отец, гимназический преподаватель истории, «пользовался большой популярностью, острослов, оратор. В старости сочинял стихи на политические и исторические темы, они не издавались» — так писал позже Василий Алексеевич в своих мемуарах. Мать, урожденная Прощаницкая, происходила из среды мценского чиновничества.

В 9 лет Василий поступил в приготовительный класс Московской классической гимназии № 5. Семья переехала с Таганки в Замоскворечье, на Большую Якиманку. Художественное образование Василия «было небольшое: с 5-го класса гимназии до 2-го курса университета по воскресеньям у Мартынова³ и потом по пятницам у Юона⁴, и в 1905 году и час­тью в 1906-м два сезона у Юона, который дал общее представление о содержании и формах искусства. Остальное — от наблюдений и зарисовок природы и жизни. От Бога (природы) я получил верный глаз, крепкую руку, большую работоспособность и очень небольшое творческое воображение, и с этим я достиг всего, что мог».

Сильнее всего Василия занимали зоология и география. Интерес к животным он ощутил очень рано. «Главным праздником для меня были поездки в Зоологический сад (очень редкие). Покупали несколько фунтов черного хлеба, и я с восторгом и нетерпением бегал от клетки к клетке и кормил этим хлебом очень немногих тогда и голодных обитателей сада».

Занимаясь у Н. А. Мартынова, который пообещал сделать из своего ученика «хорошего зоологического иллюстратора», Василий познакомился с А. Ф. Котсом — будущим основателем Дарвиновского музея. В 1900 году Мартынов достал Василию пропуск в Зоологический сад, и юноша днями стал пропадать там. «Так было положено начало тому направлению работы анималиста, которому я следую всю жизнь».

В 1902 году В. А. Ватагин окончил гимназию с серебряной медалью и поступил в Московский университет на естественное отделение физико-математического факультета. Там началось его сотрудничество с профессором М. А. Мензбиром — знаменитым орнитологом. Учебу Василий совмещал с поездками — в Тарусу, на Кавказ, по Северу.

В 1905 году Мензбир поручает Ватагину иллюстрировать свои труды. Между тем Василий Алексеевич чувствует, что его «пути художника и пути натуралиста-практика» расходятся, и, возможно, об этом гораздо позже, 5 сентября 1959 года, он писал Д. В. Горлову: «Гнет “зоологии”, конечно, существует еще с юных лет. <…> Он не смог не оставить глубокого следа и на восприятии, и на творческих возможностях. С этим уже трудно бороться (т. е. я продолжаю бороться, но победить не могу). Проблески существуют, но они случайны. На компромиссе между отображением и творчеством далеко не уедешь».

В 1906 году Ватагин путешествовал по Италии, Турции, Греции, Австрии, Германии. Лето провел в Тарусе. Встречался с В. Д. Поленовым. Участвовал в выставках, в том числе в 25-й выставке Московского общества любителей художеств. В 1907-м окончил университет, получив ученую степень кандидата биологических наук. М. А. Мензбир просил его написать 30 больших картин.

В 1907–1909 годах Василий Алексеевич вновь путешествует: Берлин, Гамбург, Амстердам, Лондон, Париж, Кельн, Франкфурт-на-Майне. Становится членом Московского товарищества художников (1909). Тогда же появилась первая ватагинская объемная скульптура — «Моржи» (дерево).

1910-й год — очередной вояж в Германию. В 1911-м Ватагин посетил Ташкент, Самарканд, Бухару, Красноводск, Баку, в 1912-м совершил поездки на Кавказ и в Индию.

Дочь художника иконописец-реставратор Ирина Васильевна Ватагина вспоминала: «В Тарусе у нас был и сейчас есть дом, который папа построил в 1913 году после возвращения из Индии, где он побывал годом раньше. <…>

Отец вообще любил экзотику. Живя в Средней Азии, носил тюбетейку (он к тому времени совершенно облысел), и местные жители относились к нему как к своему. Что-то монгольское действительно было в его лице, хотя он русский, коренной москвич. Индия произвела на отца огромное впечатление. В 1912 году он уже был знаком с мамой⁵ и писал ей во время путешествия каждый день письма в виде дневника, которые отправлял при любой возможности. К сожалению, письма эти не сохранились.

В Индии он сильно заболел какойто болезнью. Попутчики отправились дальше, а отец, поправившись, вернулся домой и начал строить дом в Тарусе. Мама с бабушкой отдыхали в городе Алексине. Он навещал их там, а мама приезжала в Тарусу посмотреть, каким получается дом. Осенью они обвенчались.

Дом так и не достроили. Сохранился эскиз — он планировался огромным, с мастерской в два этажа, со смотровой башней. Удалось воплотить лишь часть задуманного — началась Первая мировая война, потом революция... Когда в 1924 году я родилась, третий этаж разобрали и возвели пристройку, потому что жить в доме можно было только на третьем этаже, что с маленьким ребенком, конечно, неудобно.

Тарусский дом включен сейчас в перечень охраняемых памятников культуры. Внутри он весь расписан отцом. Василий Алексеевич намеревался выстроить русский терем, а получился модерн начала века с индусскими и тому подобными мотивами. Впрочем, этого не расскажешь — нужно видеть. Понять же Василия Алексеевича Ватагина, не побывав в его доме, просто невозможно».

О тяжелой болезни, которую он перенес в Индии, В. А. Ватагин позже писал: «21 января, рисуя Нанди⁶ и великолепную сень над ним, я почувствовал себя плохо. Считая это пустяком, я вечером напился горячего чая с вином. Но это не помогло, и наутро я потерял сознание. Меня перевезли в близкий Мадрас и устроили в госпиталь. <…> Я погрузился в тяжелое полубредовое состояние при очень высокой температуре. Я видел и слышал окружающее, но все впечатления у меня превращались в бредовые. <…> Мучился от жара —  я чувствовал и видел, что меня приковывают и обнаженного выставляют на палящее солнце и на позор. Я напрягал все силы, чтобы не потерять самосознание, свое “я”, так как знал, что уничтожусь, если потеряю сознание».

Он не умер. Наверное, Бог вернул художника из небытия, чтобы тот творческим трудом оправдал свое чудесное спасение. Уже пожилым Василий Алексеевич признавался: «Весь смысл <…> жизни был в работе, постоянной и упорной. Работе самой в себе, без интереса к ее практическим результатам. Работа была целью, а результаты практически получались сами, не к ним я стремился, не для их получения работал».

Суетное отошло на десятый план, Ватагин стал Ватагиным. Он «производил впечатление всегда спешащего человека, но никогда не спешил; весь день его подчинялся твердому графику. Успевал везде и никогда никуда не опаздывал», — вспоминал ученик Василия Алексеевича, художник и скульптор В. В. Трофимов⁷. Иллюстрировал книги, писал картины для Дарвиновского и Зоологического музеев, Московского зоопарка, преподавал, постоянно рисовал с натуры в многочисленных поездках… Позже в письме к Д. В. Горлову от 25 марта 1960 года он так сформулировал свое кредо: «Делать нужные вещи! Я помню, ты давно этим беспокоился, хотел бросать искусство, мне удалось однажды удержать тебя, хотя я вполне был уверен в том, что “вещи искусства” — одни из самых “нужных”. Пусть мы — маленькие полипы, но полипы строят прекрасные коралловые острова. И мы вкладываем свои вещи в многочисленную сокровищницу культуры человечества, которой оно вправе гордиться, где изобразительное искусство стоит рядом с музыкой, пением, архитектурой, литературой».

В. Н. Истратов, внук художника: «Дедушка был пацифист. Точнее будет сказать, что был против любого насилия. Над людьми, над животными, над природой. Даже не разрешал топтать тропинку по лугу перед домом — ходить надо было только по дороге. Когда мне было года четыре, мне подарили игрушечный автомат. Почти сразу я выстрелил из него в дедушку. Он закричал, упал на сундук в коридоре и лежал там без движения. Мне строго сказали, что я его застрелил. Не то чтобы я в это хоть на секунду поверил, но запомнил на всю жизнь».

А вот отрывок из мемуаров В. В. Трофимова: «Мне много раз приходилось выезжать с Василием Алексеевичем на природу. В 1951 году мы совершили с ним поездку в Кандалакшский заповедник на Белом море, а затем в Лапландию на озеро Имандру. Было чудное северное лето с незаходящим солнцем. Ватагин забывал о сне и еде, он с такой жадностью писал и рисовал, что выдержать этот взятый им в работе темп я не мог, несмотря на то, что я моложе на двадцать с лишним лет.

Как только лодка причалила к пирсу Лапландского заповедника, Ватагин выскочил на берег с папкой в руках и сказал: “Пока нас устроят где жить, я схожу посмотреть, что тут интересного”. Я занялся нашим устройством, а он исчез в тайге. Поселок заповедника состоял из шести-семи домиков, где разместились контора, научная часть и жилье директора и сотрудников. Над ними возвышалась огромная гранитная гора со старинным лопарским названием Ильнюнь-Чор. Прошло часа полтора, Ватагин не появлялся. Сотрудники заповедника заволновались: “В какую сторону он пошел? Да ведь там сейчас старый медведь!!! Как вы его отпустили?”

Взяв ружье, пошли компанией спасать Ватагина! Одна дорога, идущая в обход Ильнюня, не могла привлечь Василия Алексеевича, так как она шла по маленькому ущелью с маленьким горным ручейком, значит, он полез на гору без дороги! Мы забрались на гору по обходным тропинкам. Василий Алексеевич сидит на горе и рисует. Вопросы: “Как вы сюда без дороги забрались? Медведя видели?” “Да, трудновато было на скалу лезть, но медведь залезает. Вон туда пошел, — говорит Василий Алексеевич, одной рукой показывая на гряду камней, другой стряхивая с шеи комаров. — Вот эти пострашнее медведя”. В этих словах Василия Алексеевича не было и намека на браваду или хвастовство своей смелостью. Он прекрасно знал природу и глубоко верил в добро и в то, что если ты не желаешь зла зверю, он тебе зла не сделает».

В 1968 году В. А. Ватагин с мудрым спокойствием писал Д. В. Горлову: «Наша с Еленой Николаевной⁸ жизнь идет ровно и, разумеется, на убыль. <…> Мои дела тоже идут под гору. Правда, болезней никаких нет, <…> но убыль чувствуется во всех делах». И в другом письме: «Старость сказывается — не успеваю справляться с делами, как раньше, все делаю гораздо медленнее».

Но интерес к жизни не ослабевал у Василия Алексеевича до самых последних дней. Еще в начале 1969 года он восхищался: «Звонил Вадим [Трофимов] — только что вернулся из Беловежской пущи в большом восторге. Стадо [зубров] в 90 голов, ходит вне загона. Говорит, что можно смотреть без страха, <…> что даже зубрицы с зубрятами не бросаются. Любовался старыми зубрами — все лохматые, как медведи, на тонких ногах…» А в мае его не стало. Похоронили Ватагина в любимой им Тарусе.

* * *

Другому патриарху жанра художнику и скульптору Ивану Семеновичу Ефимову (1878–1959) славы В. А. Ватагина или растиражированности А. Н. Комарова⁹ почему-то не досталось. А ведь равных ему по таланту и фантазии было раз-два и обчелся. Недаром В. А. Фаворский писал: «Иван Семенович — особенный художник, я бы сказал, сколько-то парадоксальный, и мне кажется, что о нем можно было бы и говорить парадоксально. Можно было бы начать так: Иван Семенович не скульптор, а изобретатель новых форм»...