Н. А. Богатов. Эпизод Бородинского сражения. Фрагмент. 1912 год
К 210-летию Бородинской битвы.
«После занятия Бородина неприятель ближе подвинул свои батареи и стал стрелять ядрами и гранатами», — пишет артиллерийский офицер Н. Е. Митаревский. Далее дело на этом участке перешло в артиллерийскую дуэль, которая уже не прекращалась. Егеря же наши, засевшие в ложементе (неглубокий окоп) у предмостья с правой стороны дороги, «продолжали перестреливаться с французами до самого отемнения дня, не допущая их приближаться из улиц с. Бородина к берегу Колочи». «Действие на сем пункте ограничилось одною перестрелкою, — пишет Ермолов, — и количество употребленных со стороны сей неприятелем войск обнаруживало, что не здесь должна быть настоящая атака». Или, как отмечает Ф. Н. Глинка: «Ночные распоряжения неприятеля открылись, когда ободняло (то есть наступил полный день. — В. Х.)».
Из донесения Кутузова: «Между тем огонь на левом нашем крыле час от часу усиливался. К сему пункту собрал неприятель главные свои силы, состоящие из корпусов князя Понятовского, маршалов Нея и Давуста (Даву. — В. Х.), и был несравненно нас многочисленнее». Предваряемые огнем 102 орудий дивизии Компана и Дессе двинулись на штурм флешей (Багратионовых, или Семеновских, как они фигурируют в документах. — В. Х.). В это же время корпус Понятовского шел через мелколесье в сторону Старой Смоленской дороги, чтобы атаковать корпус Тучкова, расположенный близ Утицы. «Артиллерийский огонь был очень силен, — пишет Сен-При, — и хотя у нас на левом фланге было только пятьдесят орудий, им отвечали энергично».
Приближение к флешам оказалось для французов весьма затруднительно: им требовалось сначала пройти лес и кустарники, чтобы строиться в колонны к атаке уже почти на расстоянии картечного выстрела. Поэтому головы их колонн, показывавшиеся перед нашими укреплениями, прогонялись убийственным огнем артиллерии и егерскими полками, занимавшими лес. Уже при первых атаках флешей у французов были один за другим выведены из строя все командиры штурмовой колонны — генералы Компан, Дюпеллен, Дессе, Рапп, Тест. Маршала Даву сбросило с коня; его посчитали убитым, однако все обошлось лишь контузией, и Даву вернулся в строй. «Упорное сопротивление неприятеля приводило к непредвиденным ситуациям», — пишет личный секретарь Наполеона барон А. Фэн. Ней со своими тремя дивизиями под командованием Ледрю, Маршана и Разу выступил в подкрепление Даву. Следом двинулся Мюрат с кавалерийскими корпусами Нансути, Монбрена и Латур-Мобура.
Багратион, «видя совершенное превосходство сил неприятеля», приблизил к себе «почти всю» вторую линию (8 батальонов) от 7-го корпуса Раевского, а также 2-ю гренадерскую и 2-ю кирасирскую дивизии из резерва; кроме того, приказал немедленно следовать к себе 3-й пехотной дивизии Коновницына от 3-го корпуса Тучкова. Не полагая этих сил достаточными для отражения сосредоточенного неприятеля, Багратион запросил у Кутузова подкрепления. К нему были направлены три полка 1-й кирасирской дивизии под командой генерал-майора Н. М. Бороздина 2-го и восемь орудий гвардейской артиллерии полковника П. А. Козена, а также полки Измайловский, Литовский и 1-я сводно-гренадерская бригада из гвардейской пехотной дивизии с батарейными ротами Его Высочества и графа Аракчеева. Вслед за этим Кутузов велел генерал-квартирмейстеру Толю поспешно перевести с правого на левое крыло армии 2-й пехотный корпус Багговута. До его прибытия левое наше крыло усилено было из резерва артиллерией. Гремела ужаснейшая канонада. «Сила ее заставляла опасаться, что Наполеон истребит наши войска прежде начатия самой атаки, — пишет принц Евгений Вюртембергский. — Случилось иное: массы его, двинувшись вперед, сами потерпели несравненно более от русских батарей, бесчисленные жерла которых тянулись непрерывным почти рядом по краям всех возвышений между Горками и Семеновским». Под этим ураганным огнем враг выстраивал и подвигал свои колонны, не считаясь с потерями. «Надобно отдать справедливость французам, — пишет прапорщик Н. Любенков из 33-й легкой роты артиллерийской бригады Дитерикса 2-го, — натиск их бывает необыкновенный; первые их атаки чрезвычайно стремительны, кажется, только одни русские их могут выдержать. Обыкновенно они делают ложные движения, сосредоточивают в один пункт все свои силы и с бешенством бросаются, чтобы прорвать линию, но это продолжается недолго, далее они смягчаются, делаются приветливее, и тогда русские, постояннее по силе характера и бесстрашию, бросаются и сокрушают их».
Ермолов: «На левом крыле двинулись страшные неприятельские силы, но, встретив столько же страшное сопротивление, медленными шагами простирались к успехам. Однако же достигли укреплений наших, взяли оные и столько же скоро потеряли их. Полки неприятеля, разрушаясь о батареи наши, были истребляемы штыками. Превосходство сего оружия в руках российского солдата одно могло продолжить противоборство».
Из «Записок» генерала Воронцова: «26-го, на рассвете, началась битва или, вернее, бойня при Бородино. Все силы французской армии были брошены против нашего левого фланга, а именно — на флеши, защищаемые моей дивизией; более сотни артиллерийских орудий вели огонь по нашей позиции, и значительнейшая часть отборной французской пехоты под командованием маршалов Даву и Нея атаковала нас в лоб. Наши флеши были взяты штурмом после упорного сопротивления, затем были отбиты нами, снова захвачены французами, и снова отбиты, а вскоре в конце концов мы вновь потеряли их из-за превосходства в силах, которые неприятель на них бросил. Я был ранен мушкетной пулей в бедро в ходе нашей первой контратаки на флеши, моя бравая дивизия была полностью расстроена». Воронцов отмечает, что, когда его ранило, «было почти 8 часов утра, и мне выпала судьба быть первым в длинном списке генералов, выбывших из строя в этот ужасный день».
В начальных схватках у флешей участвовала и кавалерия 4-го корпуса Сиверса, которую направил сюда Багратион в подкрепление нашей пехоты. Новороссийскому драгунскому и Ахтырскому гусарскому полкам этого корпуса «принадлежит честь почина кавалерийских схваток с неприятельской пехотой и конницей. Два эти полка имели против себя большие силы, но отразили все нападения».
В подкрепление гренадерам Воронцова Багратион направил 27-ю пехотную дивизию Неверовского, который пишет, что «вошел в жестокий огонь»; «Несколько раз дивизия и я с ней вместе ходили в штыки, уничтожая неприятельские намерения овладеть батареями».
Схватка у флешей продолжалась с неослабевающим ожесточением. «Ужаснейший огонь с обеих сторон не преставал ни на минуту, — пишет первый историк Отечественной войны 1812 года генерал-майор Д. И. Ахшарумов, — земля стонала от грома батарей; густые облака дыма носились над сражающимися; быстро похищаемы были смертью ряды храбрых воинов, и жестокость истребления превосходила всякое вероятие».
Наполеон посылает в подкрепление своим атакующим войскам корпус Жюно, который должен был следовать между войсками Даву и Понятовского, стараясь обойти флеши. В то же время дивизии Фриана приказано было подкрепить Нея. Направление французских атак вполне определилось: Ней шел на северную флешь, Даву — на южную; восточная (средняя) стала для французов сюрпризом и доставила им дополнительные трудности. Благодаря численному превосходству французам удалось овладеть флешами.
Багратион вводит в бой все свои силы: 4 батальона 12-й дивизии от корпуса Раевского, 2-ю гренадерскую дивизию принца Карла Мекленбургского и 2-ю кирасирскую дивизию Дуки. «Вся неприятельская линия двинулась на нас», — пишет французский историк А.-Г. Жомини. Мюрат, заметив движение нашей пехоты, устремился навстречу с вюртембергскими конными егерями. Но кирасиры Дуки опрокинули вюртембергцев, погнали их на флеши, выбили из флешей французов и овладели шестью орудиями, которые, однако, не смогли увезти в пылу борьбы. При этом, продолжает Жомини, «сам Мюрат должен был искать убежища посреди дивизии Разу». По свидетельству офицера французского 2-го кирасирского полка дивизии генерала Сен-Жермена, «вся местность перед флешами была завалена телами французов, а сами флеши и местность позади них — телами русских. На этом пункте русские переходили несколько раз в наступление. Тела убитых затрудняли движение сражающихся, они ходили по крови, которую насыщенная земля отказывалась поглощать. Этот редут (флеши) — ключ для поля сражения — был блистательно атакован и столь же мужественно обороняем».
Из донесения Кутузова: «Неприятель, усилясь артиллериею и пехотою против укреплений нашего левого крыла, решился вновь атаковать оные. Многократные его атаки были отбиты, где много содействовал с отличною храбростию генерал-майор Дорохов. Наконец удалось овладеть ему нашими тремя флешами, с коих мы не успели свезти орудий. Но не долго он воспользовался сею выгодою; полки Астраханский, Сибирский и Московский, построясь в сомкнутые колонны под командою генерал-майора Бороздина, с стремлением бросились на неприятеля, который был тотчас сбит и прогнан до самого леса с большим уроном. <…> После чего неприятель, умножа силы свои, отчаянно бросился опять на батареи наши и вторично уже овладел оными, но генерал-лейтенант Коновницын, подоспев с 3-ю пехотною дивизиею и видя батареи наши занятыми, стремительно атаковал неприятеля и в мгновение ока сорвал оные. Все орудия, на оных находившиеся, были опять отбиты нами; поле между батареями и лесом было покрыто их трупами, и в сем случае лишились они лучшего своего кавалерийского генерала Монбрена и начальника главного штаба генерала Ромефа, находившегося при корпусе маршала Давуста». Но и наши потери оказались чувствительны: были ранены генералы Горчаков и Неверовский, «получил сильную контузию от ядра в бок» принц Карл Мекленбургский, который «с мужеством и отличной храбростью ударил с полками Киевским, Московским и Астраханским гренадерскими в штыки на наступающего неприятеля и несколько раз сряду опрокидывал колонны»; смертельно ранило полковника Московского гренадерского полка И. Я. Шатилова; командир Астраханского гренадерского полка полковник И. Ф. Буксгевден, «уже истекая кровью от полученных трех ран, пошел вперед и пал на батарее»; командир Ревельского пехотного полка генерал-майор А. А. Тучков 4-й, «соединявший с прекрасною наружностью душу пламенную, ум, обогащенный всеми плодами просвещения», повел свой полк на неприятеля со знаменем в руке и был сражен (его супруге Маргарите Михайловне Тучковой мы обязаны основанием на Бородинском поле Спасо-Бородинского монастыря, ставшего первым памятником Бородинской битвы).
Из рапорта генерал-лейтенанта П. П. Коновницына: «Пехотные полки 3-й дивизии Черниговский, Муромский, Ревельский и Селенгинский потребованы <…> на левой фланг второй армии в подкрепление генерала от инфантерии князя Багратиона, куда прибыв, были употреблены тотчас к завладению важной высоты, занимаемой неприятелем. Сие было исполнено с совершенным успехом». Рассказ унтер-офицера Тихонова доносит до нас живые подробности этой атаки: «Коновницын повел нас к Багратионским шанцам часу в восьмом, коли не позднее. Подошли наши две бригады, а третья в кустах была, построились, ударили в штыки: французы заметались, как угорелые (смеется). Француз храбр. Под ядрами стоит хорошо, на картечь и ядра идет смело, против кавалерии держится браво, а в стрелках ему равного не сыщешь. А на штыки — нет, не горазд. И колет он зря, не по-нашему: тычет тебя в руку или в ногу, а то бросит ружье и норовит с тобою вручную схватиться. Храбр он, да уж очень нежен».
Сен-При пишет, что Коновницын «был поддержан кавалерией 2-й армии, отбросившей французские колонны в лес. Французы, однако, возобновили атаку, снова овладели флешами, и пришлось двинуть против них резерв гренадер, которые выбили их оттуда в третий раз».
Происходившее здесь неподвластно никакому воображению. Атаки и контратаки следовали одна за другой, сменяясь с такой быстротой, что точно установить их последовательность и дать сколько-нибудь упорядоченное описание попросту невозможно. Все рода войск смешались в общей схватке, ожесточение которой превосходило всякое вероятие. «Мне еще ни разу не приходилось видеть такой резни», — пишет Рапп. И не ему одному. Подобное мы не раз потом услышим с обеих сторон.
Бородинское сражение представляло собой беспрецедентно вдохновенную битву, в которой пламенели души: у одних — гордыней и любовью к славе, у других — любовью к Отечеству и готовностью умереть за него. «Отчего в Бородине дрались так храбро? — спрашивает рядовой 1812 года и сам же отвечает: — Оттого, сударь, что тогда никто не ссылался и не надеялся на других, а всякий сам себе говорил: «Хоть все беги, я буду стоять! Хоть все сдайся, я умру, а не сдамся!» Оттого все стояли и умирали!» О том же говорит и унтер-офицер Тихонов: «Начальство под Бородином было такое, какого не скоро опять дождемся. Чуть, бывало, кого ранят, глядишь, сейчас на его место двое выскочат. Ротного у нас ранили, понесли мы его на перевязку, встретили за второй линией ратников (ополченцев. — В. Х.). «Стой! — кричит нам ротный (а сам бледный, как полотно, губы посинели). — Меня ратнички снесут, а вам баловаться нечего, ступайте в батальон! Петров! Веди их в свое место!» Простились мы с ним, больше его не видали. <…> А то поручика у нас картечью ранило. Снесли мы его за фронт, раскатываем шинель, чтоб на перевязку нести. Лежал он с закрытыми глазами, очнулся, увидал нас и говорит: «Что вы, братцы, словно вороны около мертвечины собрались. Ступай в свое место! Могу и без вас умереть!» Как перешли мы за овраг, <…> стали мы строиться. Был у нас юнкерок, молоденький, тщедушный такой, точно девочка. Ему следовало стать в 8-м взводе, а он возьми да в знаменные ряды и стань. Увидал это батальонный командир, велит ему стать в свое место. «Не пойду я, говорит, Ваше Высокоблагородие, в хвост, не хочу быть подлецом: хочу умереть за веру и Отечество». Батальонный у нас был строгий, разговору не любил; велел он фельдфебелю поставить юнкера на свое место. Взял его, раба Божьего, Иван Семенович за крест (перекрестие перевязи и портупеи на груди. — В. Х.), ведет, а он туда же, упирается. Когда б не такое начальство, не так бы мы и сражались». Вот эта готовность к самопожертвованию, одухотворяющая наших воинов в Бородинском сражении, остается неуловимой при попытках рационального изложения хода событий. Посему и сказано: «Описание Бородинского сражения будет всегда несовершенным, какая бы кисть или перо ни предприняли начертать оное».
Из донесения Кутузова: «После сей неудачи французы, приняв несколькими колоннами как пехотными, [так] и кавалерийскими вправо, решились обойти наши батареи. [Едва] появились они из лесу, как генерал-лейтенант князь Голицын, командовавший кирасирскими дивизиями, влево от третьей пехотной дивизии находившимися, приказал генерал-майору Бороздину и генерал-майору Дуке ударить на неприятели. Вмиг был он обращен в бегство и принужден скрыться в лес, откуда хотя несколько раз потом и показывался, но всегда с уроном прогоняем». Здесь говорится о блистательной атаке наших кирасир против вестфальского корпуса Жюно, направленного Наполеоном в промежуток между дивизиями Даву и корпусом Понятовского. Вестфальцы медленно продвигались по местности, поросшей частью лесом, а частью кустарником, оттесняя егерей Шаховского, но были остановлены атакой наших кирасир. Вестфальский офицер фон Лоссберг пишет, что русские кирасиры наскочили на их батарею и «порубили оторопевших артиллеристов, оставивших свои пушки»; вестфальцы вынуждены были укрыться в кустарнике и сомкнуться в каре. Сообщается также, что в действии против вестфальцев особенно отличилась лейб-гвардии конная артиллерия полковника П. А. Козена, удерживавшая с большим успехом более двух часов войска Жюно, покушавшиеся обойти с левого фланга наши флеши. А. С. Норов вспоминает: «1-я легкая батарея гвардейской конной артиллерии капитана Захарова, завидя выходящий из-за Утицкого леса корпус маршала Жюно, быстро понеслась на него. Вся голова неприятельской колонны была в полном смысле положена на месте под его картечными выстрелами, чем он и дал случай нашим кирасирам произвести блестящую атаку и отбить несколько орудий. Храбрый Захаров был убит».
Об отражении атаки вестфальцев огнем нашей артиллерии сообщает и Сиверс в своем рапорте: «Когда передние две флеши нашими оставлены были, усмотрел я намерение неприятеля, кустарниками в несколько колоннах пехоты и кавалерии следующего под прикрытием тиральеров, обойти наш левый фланг. <…> В ту минуту взяты были мною от ближайшей батареи два батарейных орудия и три легкие, учредя из оных батарею гораздо впереди позиции 2-й армии, на пригорке возле самого лесу. Действие картечных выстрелов по оным колоннам было столь разительно, что колонны были опрокинуты, и неприятель уже не осмелился повторить атаку».
Упомянутая Сиверсом «ближайшая батарея» принадлежала к 17-й артиллерийской бригаде полковника И. И. Дитерикса 2-го, которая входила в состав 17-й пехотной дивизии 2-го пехотного корпуса Багговута и которая, следовательно, успела подойти сюда и поддержать войска нашего левого фланга. Мы специально обращаем внимание на этот факт, удостоверяющий сказанное И. П. Липранди в опровержение французских источников, которые утверждают обратное: «Войска наши, занимавшие правый фланг в начале сражения, оставляли свои места <…> и всегда вовремя поспевали туда, куда их направлял Кутузов». В записках Любенкова находим описание данного эпизода сражения:
«Неприятель усиливал свои выстрелы, сосредоточивал их противу нас, но мы достигли своего назначения, быстро очутились на левом фланге, где помощь наша была необходима, <…> и вступили в жаркое дело — здесь целый ад был против нас: враги — в воспаленном состоянии, полутрезвые — с буйными криками толпами валили на нас, ядра их раздирали нашу линию, бой был уже всеобщий, стрелки наши отступали, неприятель теснил их. Офицеры их были перебиты, неприятель, не видя на этом месте пушек, делал уже кавалерийские атаки, но появление батареи ободрило наших стрелков. Батарея <…> хлынула картечью, опрокинула колонны, отряды неприятельской кавалерии смешались, и линия врагов подалась назад, стрелки наши бросились вперед, завладели высотами, мы твердо стали на этой позиции. <…> Солдаты наши любят пушки и грудью стоят за них: “Вперед, ребята, — кричат они, — родимые приехали”.
Здесь сражение сделалось как бы поединком, трупы усеяли землю, лошади без всадников, разметав гривы, ржали и скакали; отбитые орудия, остовы ящиков были разбросаны, дым, пламя, гул орудий, изрыгающих беспрерывный огонь, стонали раненые, дрожала земля. Мужественный неустрашимый генерал Багговут, командовавший нашим корпусом, прискакал к нам. У вас очень жарко, сказал он; мы греемся с неприятелем, отвечали мы. — Вам нужно подкрепление, стойте, братцы, ни шагу, вы изумляете неприятеля».
Обращаем также внимание на слова Сиверса о двух передних флешах, уже оставленных нашими войсками; средняя флешь еще держалась, и «свалка» продолжалась. Об этом свидетельствует поручик Данилов, чья пушка «выстрелила до свету»: «Как французы пошли в обход левого фланга в кусты, Беллинсгаузен сошел первый со своей батареей из укрепления». (И здесь мы имеем прямое свидетельство того, что орудия с флешей наши войска увезли при отступлении, а не оставили неприятелю.) После этого, продолжает Данилов, французы «начали во фланг [его батареи] бить». Он со своими пятью орудиями занимал заднюю (среднюю) флешь. «Скоро убыло много людей и лошадей, и французы медленным шагом огромными массами продвигались к нему в левый фланг. Он должен был в боковом валу проделать амбразуру, тесаком и руками раскапывать землю. Перед тем, как он стрелял картечью, вдруг услышал за собой выстрелы из орудий. Все думали: верно, неприятель обошел в тыл. Но это Кутузов в Семеновке, деревне, разрытой в час, поставил батарею большого калибра и через его батарею действовал навесно. Это несколько приостановило неприятеля. Когда ему (Данилову. — В. Х.) надо было съезжать с батареи, но выход был узкий и между двух рвов, лошади первого орудия, раненые — из них кровь лила — взяли на сторону; колеса орудия сошли с проезда. Он велел рубить постромки, орудие сбросил в ров, переправлял другие; последнее везли парой раненых лошадей, и из всех артиллеристов был только один с банником (щетка на древке для прочистки ствола орудия после выстрела. — В. Х.), за которым он шел, накинув солдатскую шинель. Французы уже ворвались в укрепление, а трое обежало кругом; один схватил за повода лошадей, а двое бросились со штыками на него сзади. Разом в шинель по сторонам воткнули штыки; он ее мгновенно сбросил с себя на штыки, которые запутались. В это мгновение артиллерист, за которого он и теперь молится ежедневно: ежели жив — за здравие, а умер — за упокой, — банником, размахнувшись, ударил одного, а там другого, они упали замертво. Схвативший лошадь под уздцы, увидав, убежал прочь, а оглушенных подняли и привели пленными, к величайшему всех удивлению. Начальник его отвел, где и другая разбитая батарея была, и велел из двенадцати орудий составить, сколько можно; он с трудом составил шесть, и его оставили ими командовать».
Время, когда наши войска отступили с флешей, установить в точности не удается. Традиционно оно связывается с ранением Багратиона и последовавшим затем якобы расстройством в руководстве войсками левого фланга. Но, во-первых, никакого расстройства здесь не наблюдается, а во-вторых, свидетельства участников сражения по поводу времени ранения Багратиона слишком разнятся. Коновницын пишет, что, послав донести об успехе своей первой контратаки Багратиону, он получил прискорбное известие о его ранении и обратился поэтому к Раевскому как к старшему после Багратиона командиру 2-й армии с просьбой принять командование над войсками левого фланга. Однако тот отвечал, что прийти не может, поскольку в данный момент атакован: «С самого утра, — пишет Раевский, — увидел я колонны неприятельской пехоты против нашего центра, сливавшиеся в огромную массу, которая, пришед потом в движение, отделила сильную часть от себя, направившуюся к моему редуту. Колонна сия шла ко мне косвенно, и сражение завязалось спустя три четверти часа после атаки, направленной против князя Багратиона. В эту-то минуту генерал Коновницын приглашал меня в Семеновское по случаю полученной князем Багратионом раны. Я отвечал ему, что не могу отлучиться, не отразив прежде атаки, направленной против меня, и просил его действовать до прибытия моего сообразно с обстоятельствами». Отсюда следует, что Багратиона ранило «спустя три четверти часа» после начала атаки на флеши, но это представляется совершенно невероятным, учитывая продолжительность боевых действий на флешах до момента ранения Багратиона. Сен-При, который сам «еще часу в 10-м утра был ранен» и который находился рядом с Багратионом, пишет, что тот получил ранение «около 9 часов утра, пулей в ногу». Ординарец же Багратиона, Н. Б Голицын, вообще относит время ранения Багратиона к 11 часам, как и адъютант Барклая А. Н. Муравьев. Последний, около 11 часов отправившийся отыскивать своего раненого брата Михаила, пишет, что «сильнейший огонь тогда производился на батарее Раевского» и что «дорогой он встретил раненого князя П. И. Багратиона, которого несли несколько человек». Так что из сказанного Раевским для нас бесспорно вытекает лишь одно: ранение Багратиона совпадает по времени с атакой на его, Раевского, батарею. В целом это как будто согласуется и с тем, что сообщает полковник Никитин («к 9 часам битва разгорелась по всей линии»), а также с тем, что говорит Толь в описании Бородинской битвы после того, как нами была отбита атака Дельзона на село Бородино: «Неприятель с батарей, около села Бородина расположенных, открыл огонь по всему фронту нашей линии, но превосходство позиции, нами занимаемой, доставляло батареям нашим удобность неоднократно заставлять молчать неприятельскую артиллерию. Французские дивизии Морана и Жерара, прикомандированные в сей день к корпусу вице-короля италианского, и дивизия генерала Брюссье, перешедшие на правый берег реки Колочи, вступили в перестрелку с егерями 26-й и 12-й дивизий, занимавшими кустарник, перед позицией нашей находящийся». И хотя герцог Евгений Вюртембергский утверждает: «Хронологический порядок битвы — задача, почти неразрешимая», попробуем все-таки разобраться в ситуации с ранением Багратиона и посмотрим, что же происходило тогда в центре нашей позиции…
