В. Н. Виноградов на обходе
Зигзаги жизненного пути.
Владимир Никитич Виноградов сформировался как врач под влиянием выдающихся терапевтов — Леонида Ефимовича Голубинина и Дмитрия Дмитриевича Плетнева — и до солидного возраста (пятьдесят с лишним лет) ничем не выделялся, в терапевтическую элиту не входил, оставаясь известным московским профессором «второй руки». На уровне лидеров элиты того времени Москву представляли Д. Д. Плетнев, М. П. Кончаловский, Е. Е. Фромгольд и Р. А. Лурия, переехавший в столицу из Казани. Из научной «молодежи» уже были очень заметны М. С. Вовси и Э. М. Гельштейн. Заведующий кафедрой факультетской терапии педиатрического факультета В. Н. Виноградов состоял в сильной группе профессоров-терапевтов 2-го Московского медицинского института (Э. М. Гельштейн, В. Ф. Зеленин, Я. Г. Этингер).
Со второй половины 1930-х годов положение начало быстро меняться: Плетнева осудили в ходе политических процессов конца десятилетия и расстреляли (1941), Фромгольд (по национальности немец) был арестован и умер в Котласском лагере (1942); Кончаловский скончался от сердечно-сосудистого заболевания (1942), Лурия — от рака желудка (1943). В 1944 году руководство страны приняло решение о создании Академии медицинских наук СССР и образовало организационное бюро под председательством наркома здравоохранения Г. А. Митирева; стартовал многоэтапный и многомесячный процесс отбора кандидатур в академики-учредители, поименно утверждаемых в ЦК партии и правительстве (предварительный перечень подписал Сталин)1. Среди утвержденных оказались два московских профессора-терапевта — В. Н. Виноградов и В. Ф. Зеленин. Последний — известный кардиолог, один из основоположников отечественной электрокардиографии2 — находился тогда в фаворе и у Митирева, и у первого президента АМН СССР Н. Н. Бурденко, он стал академиком-секретарем клинического отделения академии и первым директором Института терапии, а Виноградов являлся лечащим врачом И. В. Сталина (согласно архиву РАМН: «С 1924 года консультант Санупра Кремля, а с 1934 года заведующий терапевтическим отделением Кремлевской больницы»). Почти ровесники (Владимир Филиппович родился в 1881 году), оба — Владимиры (звали друг друга «Володя»), Виноградов и Зеленин дружили и, поскольку жили недалеко друг от друга, в первые советские годы вместе ездили на трамвае на частную практику. Они формировались как клиницисты на одной и той же кафедре факультетской терапии Московского университета, оба — из «простонародья», чужаки в рафинированной профессорской среде. В этом тандеме первую скрипку, конечно, играл Виноградов.
Московских звезд первой советской терапевтической элиты уже не осталось, и дорога к лидерству была открыта. Вскоре скончались последние основоположники клиники внутренних болезней в СССР — Г. Ф. Ланг (1948, Ленинград) и Н. Д. Стражеско (1952, Киев). Виноградов сосредоточил в своих руках высшие научно-общественные должности — председателя Московского и Всесоюзного обществ терапевтов, редактора журнала «Терапевтический архив». Не занимая высоких постов ни в Министерстве здравоохранения, ни в академии, он обладал огромной реальной властью — главным образом как лечащий врач И. В. Сталина. С. И. Аллилуева писала: «Лекарства отец выбирал себе сам, а единственным авторитетом в медицине был для него академик В. Н. Виноградов, который раз–два в год смотрел его»3. Терапевт В. Г. Попов (о нем см. далее) вспоминал рассказ В. Н. Виноградова, как тот самолично ставил банки Сталину — без сомнения, знак «высокого доверия» со стороны вождя.
Из биографии академика В. Н. Виноградова
Согласно уже цитировавшейся выше автобиографии Владимира Никитича, он родился 12 (24) марта 1882 года в городе Ельце «в семье мелкого железнодорожного служащего (отец служил весовщиком на железнодорожной станции)». Уточним эту информацию с помощью сотрудников Елецкого краеведческого музея: В. Н. Виноградов появился на свет «в семье клинского купца Никиты Антоновича Виноградова. <…> Крещен в Троицкой церкви Ельца». Его отец «до середины 1890-х гг. занимал пост начальника железнодорожной станции Елец-пассажирский»4. Как видим, социальное происхождение академика по советским понятиям оставляло желать лучшего, поэтому он не стремился к точности передачи своих анкетных данных. Окончив в 1901 году харьковскую гимназию, Владимир поступил на медицинский факультет Императорского Московского университета. Будучи студентом 3-го курса, добровольцем отправился на Русско-японскую войну в качестве фельдшера, за проявленную храбрость удостоился Георгиевского креста. Подрабатывал на Московском ипподроме — жокеем на скачках: был мал ростом, силен, ловок и смел. Любовь к лошадям и к игре на бегах осталась на всю жизнь.
В 1907 году В. Н. Виноградов с отличием окончил университет и начал свой профессиональный путь как врач-дежурант, экстерн, сверхштатный ассистент Бахрушинской больницы. Далее5 трудился (ординатор, ассистент, приват-доцент, старший ассистент) в факультетской терапевтической клинике ИМУ (1-й МГУ) под руководством (поочередно) выдающихся терапевтов — Л. Е. Голубинина, Д. Д. Плетнева и М. И. Вихерта, одновременно был ассистентом у Плетнева в пропедевтической клинике Московских высших женских курсов (1912–1917). В 1925 году защитил диссертацию «Изменения почек при туберкулезе легких».
Годом ранее, когда Д. Д. Плетнев перешел на кафедру госпитальной клиники, на кафедру ФТК неожиданно избрали не одного из лидеров советской терапевтической элиты — казанского профессора С. С. Зимницкого (как ожидалось) и не В. Н. Виноградова (как он надеялся), а протеже Плетнева — молодого, талантливого, энергичного ассистента М. И. Вихерта. Виноградов остался старшим ассистентом. После неожиданной смерти Вихерта от крупозной пневмонии Виноградов в 1928–1929 годах исполнял обязанности директора клиники. С утверждением заведующим кафедрой факультетской терапии одного из основоположников клиники внутренних болезней в СССР М. П. Кончаловского (1929) тот добился перевода старшего ассистента Виноградова на должность заведующего кафедрой во 2-й МГУ, где Владимир Никитич заведовал кафедрами пропедевтической (1929–1935), а затем факультетской (1935–1943) терапии педиатрического факультета; среди своих учеников он называл профессоров Э. М. Гельштейна (который не упоминал об этом ученичестве) и Н. С. Смирнова.
После смерти М. П. Кончаловского В. Н. Виноградов в 1943 году вернулся на кафедру факультетской терапии 1-го ММИ (Московский медицинский университет имени И. М. Сеченова), которой руководил до конца жизни.
Борьба «захарьинцев» и «боткинцев» в русской медицине.
Клиника Захарьина и профессор Виноградов
Владимира Никитича считали одним из лучших практикующих московских терапевтов 1940–1960-х годов. Академик Е. И. Чазов отмечал: «Пожилой, слегка располневший, со строгим взглядом, неторопливый В. Н. Виноградов, которому усы придавали вид “театрального отца”, был типичный врач старой закалки. <…> Недаром И. В. Сталин, который не любил лечиться и не любил врачей, обращался при необходимости только к В. Н. Виноградову»6. Слагаемыми его врачебного успеха являлись отличная школа (в клиниках Голубинина и Плетнева), тщательность обследования с подробным изучением истории жизни пациента (традиция захарьинской школы), высокое мастерство в лабораторных исследованиях, умелое использование психотерапевтического воздействия, глубокое знание современной медицинской литературы, в том числе зарубежной.
Российская клиническая медицина вошла в XX столетие в борьбе двух методологических концепций — петербургской («боткинской») и московской («захарьинской») школ7. С. П. Боткин и одновременно с ним Г. А. Захарьин в 1860–1870-х годах задали вектор ее движения по новому — естественнонаучному, функциональному (европейскому) — пути развития. Однако позднее Захарьин стал знаменем эмпирического направления, провозгласившего самобытность русской медицины, ее практическую направленность, первоочередную задачу улучшения материального положения врачебного сословия8. Ожесточенность борьбы выплеснулась на страницы не только медицинских изданий и завершилась явной победой боткинского подхода: терапевтическая элита страны избрала и развивала естественнонаучное, функциональное направление развития. И Плетнев, и Кончаловский, и Лурия были пламенными функционалистами. А Виноградов? Здесь ответ представляется более сложным.
В 1922 году из факультетской клиники 1-го МГУ вышла брошюра В. Н. Виноградова «Схема клинического исследования больного». В предисловии к работе своего ассистента профессор Д. Д. Плетнев писал, что она представляет собой «эволюционное развитие схемы первого ее (клиники. — Авт.) директора проф. Г. А. Захарьина». Виноградова, как и Захарьина, всегда отличал интерес к пропедевтике, к методике исследования, опроса пациента. Став директором ФТК, он старался по возможности сохранить какие-то «захарьинские» черты клиники и с явным удовольствием сидел в кабинете рядом со скульптурным портретом великого предшественника. Разумеется, это не мешало ему зорко следить за всеми новинками в бурном техническом прогрессе в медицине и, пользуясь своими особыми возможностями, немедленно приобретать для клиники новейшую аппаратуру. По складу характера Виноградову, вероятно, импонировал и захарьинский самодержавный стиль руководства (не исключая проявлений самодурства, хотя и без знаменитых захарьинских чудачеств). Так что, оставаясь в соответствии с установками советской медицины верным «боткинцем», внутренне он, видимо, тяготел к «захарьинской» клинике.
Современники, отмечая этот «захарьинский дух» в деятельности В. Н. Виноградова, относили и к Владимиру Никитичу известную рекомендацию, данную А. П. Чеховым А. С. Суворину, — лечиться у Захарьина: «Он возьмет с Вас сто рублей, но принесет Вам пользы minimum на тысячу. Советы его драгоценны»9.
В. Н. Виноградов не был знаменитым лектором, как М. С. Вовси или А. Л. Мясников, но читал лекции очень хорошо, к каждой тщательно готовился, ясно излагал материал, демонстрируя глубокое понимание конкретного больного и четкий анализ диагностической ситуации, держал постоянный контакт с аудиторией и заканчивал лекцию под аплодисменты. Нельзя не отметить по сему поводу, что иной раз длительные и бурные аплодисменты оказывались неизбежны и по другой причине, ибо лекцию, посвященную гипертонии, профессор мог неожиданно завершить мощным аккордом: «Да здравствует наше красное солнышко Иосиф Виссарионович!»…
