Николай Тимофеевич Жегин (второй справа), гости и сотрудники Дома-музея П.И. Чайковского. 1932 год

По страницам семейного архива.

Многие москвичи, проживающие на востоке столицы, на улице Красный Казанец, что в Вешняках, почти всегда делают неверное ударение в слове «Казанец». Почему‑то они думают, что Казанец — это то же, что и казанок для варки пищи. Потому и говорят: «Красный Казанéц», с ударением на последний слог. Но это неверно: здесь когда‑то жили рабочие и служащие Московско-Казанской железной дороги — «Казáнки», как ее называли. Они, соответственно, именовались «казáнцами», а «красными» их нарекли в советские времена за активное участие в революционных событиях 1905 года.

Теперь мало кто знает, что дорога эта когда‑то принадлежала Обществу Мос­ковско-Казанской железной дороги, возглавляемому кланом мос­ковских предпринимателей — семейством фон Мекк. Расцвет Общества пришелся на период 1891–1918 годов, когда правление возглавлял Николай Карлович фон Мекк (1863–1929) — один из самых ярких представителей семейства. Это он на протяжении 27 лет управлял Московско-Казанской железной дорогой. Это его попечением на станции Кратово (бывшая Прозоровская) возводились для рабочих «Казанки» Железнодорожное училище, библиотека, дешевые жилые дома, школы, больницы, детские сады. Это по инициативе и при самом активном участии Н. К. фон Мекка сооружался Казанский вокзал в Москве. Кроме того, по заданию Николая Карловича архитектор А. В. Щусев проектировал и строил от Москвы до Урала почти все вокзальные и станционные здания, вплоть до пакгаузов и водокачек, которые и сегодня смотрятся как маленькие шедевры промышленного зодчества.

Перечисляя все сделанное фон Мекком, немудрено что‑то важное и упустить. Вот еще одно, о чем вспоминала его дочь Галина Николаевна фон Мекк: «По предложению отца его инженерами были разработаны планы создания московской подземной дороги. Предполагалось, что подземка будет обеспечивать не только пассажирские, но и грузовые перевозки с вокзалов в центр города» (список использованных при подготовке статьи источников см. в конце). И дальше: «После революции, когда строилось знаменитое московское метро, несмотря на то, что на отца уже начиналось гонение, для работы были приглашены инженеры, когда‑то с ним работавшие. По окончании строительства слава досталась, однако, соратнику Сталина наркому Кагановичу, а вся группа инженеров, которые прежде работали на нашей дороге, была арестована. И имена их пропали без следа».

По поводу общественной деятельности Николая Карловича в справочнике «Вся Москва» за 1917 год читаем: «Член Комитета Ее Императорского Высочества Великой княгини Елисаветы Федоровны по оказанию благотворительной помощи семьям лиц, призванных на войну, член попечительского комитета Сергиево-Елисаветинского трудового убежища для увечных воинов Русско‑японской войны, гласный Московского губернского земского собрания». Авторы справочника забыли упомянуть, что он еще состоял товарищем председателя Московского общества воздухоплавания и членом Императорского автомобильного общества. В семье не могли и не желали довольствоваться малым. Уж если изобретен автомобиль — Николаю Карловичу надо иметь его обязательно, и, конечно, самый резвый и сильный. Если лошади (фон Мекк занимался и коннозаводством) — то самых лучших пород. Коровы — только симментальские. И так далее.

Мой отец — Георгий Алексеевич Римский-Корсаков, племянник Николая Карловича («племянник Гоша») — вспоминает:

«Как‑то весной на только что купленном им новом автомобиле, большом открытом “Мерседесе”, дядя Коля повез кататься всю свою семью, захватив и меня. Дядя был один из первых, кто обзавелся в Москве автомобилем. <…> Мы поехали через Крымский мост и Калужскую площадь на Воробьевы горы. Дядя развивал значительную скорость, тем более что никакой регулировки движения на улицах Москвы тогда, конечно, не было. Все шло благополучно, хотя лошади встречных экипажей часто шарахались в сторону. Но вдруг нас перегнал какой‑то господин в котелке на небольшой открытой машине. Все у нас в один голос вскрикнули: “Прохоров!” Это был главный соперник дяди по автомобильному спорту. Стоило дяде купить себе какую‑нибудь новую, более быстроходную машину, как Вас. Вас. Прохоров (не фабрикант, а купец, торгующий сухими фруктами) ехал за границу и привозил еще что‑нибудь более совершенное. Прохоров слыл отчаянным спортсменом. Голова его была пробита в одну из очередных аварий, на лице красовался большой шрам, и вид он всегда имел несколько “подбалдевший”.

Дядя, не сказав ни слова, стал догонять Прохорова, но как только он собирался перегнать его, что‑нибудь этому препятствовало. Дядя горячился и нервничал, что, как известно, в таких случаях пользы делу не приносит. Как назло, на дороге появилось вдруг больше повозок и экипажей, и пока дядя маневрировал между ними, Прохоров успел уехать далеко вперед. По возвращении домой у дяди, вылезавшего из машины, лицо было сердитое, и он сказал: “Я ему этого так не оставлю. В другой раз сочтемся”».

Кстати, в 1911 году Н. К. фон Мекк был участником и командором автогонок Петербург — Севастополь. Стартовали 63 автомобиля, к финишу пришли 40. Николай Карлович получил тогда золотой кубок. Фамилия фон Мекк в то время довольно часто упоминалась на страницах московского журнала «Автомобиль и воздухоплавание».

Посетители Дома‑музея П. И. Чай­ковского в Клину, заканчивая экскурсию в нижнем этаже главного здания, обнаруживают там недалеко от гардеробной большой овальный портрет женщины, бывшей добрым гением, покровительницей и музой великого композитора. Это — мать Николая Карловича, Надежда Филаретовна фон Мекк (1831–1894). Другой ее портрет, гораздо меньшего размера, есть и на втором этаже, на стене гостиной. Переписка Н. Ф. фон Мекк с П. И. Чайковским длилась около 14 лет, при этом они никогда не виделись. Ставшая благодаря мужу, строившему железные дороги, очень богатой женщиной, она назначила Петру Ильичу солидную ежегодную денежную помощь, сделала все, чтобы тот смог всецело посвятить себя творчеству. Он очень ценил ее дружбу и посвятил ей несколько произведений.

Интерес любителей музыки к этому своеобразному «роману невидимок» оказался вполне естественен. Но когда в 1929 году по делу о «вредительстве на транспорте» Николая Карловича фон Мекка расстреляли, его фамилию старались не упоминать, а слишком любопытным говорилось, что никого из семьи фон Мекк больше не осталось. Однако это далеко не так. Во Франции, Англии, Германии, Польше, Швеции и даже в Бразилии обрели кров дети, внуки и правнуки Надежды Филаретовны. В СССР их можно было насчитать человек двадцать, если не больше! Кстати, в самом музее, в бывшей кухне на первом этаже, в то время проживала одна из дочерей меценатки — Софья Карловна Голицына, моя бабушка. Она обитала в Москве в сыром полуподвальном помещении на Малой Дмитровке, 25, и директор музея Н. Т. Жегин в 1930‑х годах два‑три лета подряд приглашал ее пожить при музее, подышать подмосковным воздухом — вроде как на даче. С ней приезжал сюда и годовалый внук Дима. К тому времени Жегин уже почти подготовил к изданию три тома переписки П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк, и, конечно, находящаяся рядом дочь Надежды Филаретовны могла оказать существенную помощь при составлении комментариев к письмам.

Упоминать фон Мекков представлялось «неудобным» еще и потому, что некоторые из них на тот момент отбывали сроки — кто в тюрьме, кто в лагерях, кто на поселении.

Из всей многочисленной семьи Надежды Филаретовны (а она имела 11 детей) П. И. Чайковский наиболее близко знал Николая, женившегося на племяннице композитора Анне Львовне Давыдовой. Петр Ильич в письмах к Н. Ф. фон Мекк расточал восторги в адрес юноши: «Отныне Коля сделался для меня не только милым, симпатичным юношей, близким мне, потому что он Ваш сын и будущий супруг племянницы, — но он для меня предмет удивления и самой нежной родственной любви. Редко случалось сталкиваться с обладателем такого золотого сердца, каким его снабдила природа и Ваше воспитание» (25 декабря 1882 года).

Фамилии фон Мекк не повезло с признанием в России. Конечно, Надежду Филаретовну (урожденную Фраловскую) в торгово‑промышленной среде Москвы весьма уважали. Но некоторые странности в образе жизни, стремление быть «не как все» у многих вызывали раздражение. Замкнутость, закрытость принимали за высокомерие. Завидовали и богатству, добытому, кстати, многолетним трудом ее супруга — Карла Федоровича фон Мекка (1821–1876), талантливого инженера, строителя первых российских железных дорог. Даже Чайковский нет‑нет да и называл в письмах к родным эту «миллионщицу» несколько панибратски — «Меккшей». Впрочем, ежегодные «субсидии» от «Меккши» в размере 6000 рублей Петр Ильич принимал с искренней благодарностью, высоко ценя, кроме того, и постоянную моральную поддержку с ее стороны, в которой временами очень нуждается каждый творец. Отголоски предвзятого отношения к фон Меккам наблюдались и в более поздние времена. Обыватель-«патриот» никак не хотел смириться с тем, что какая‑то богатенькая старуха, да еще с немецкой фамилией, «купила» на корню любимого композитора. Этого, похоже, не прощают ей даже теперь, хотя вслух на сей счет не высказываются. Однако данное обстоятельство еще никому не мешало наслаждаться 4‑й симфонией П. И. Чайковского, посвященной «лучшему другу» автора — Надежде Филаретовне фон Мекк.

Из воспоминаний Г. Н. фон Мекк: «Вследствие нашего независимого поведения иногда вокруг нас возникали сплетни. Ведь нам приходилось иметь дело со многими людьми. Из‑за этого наша репутация временами портилась, но это нас нисколько не волновало. Однако был один человек, против которого даже малейшей доли клеветы никогда не произносилось, — мой отец».

Но вот «племянник Гоша» вспоминал другое: «Когда в 1916 году на фронте погиб Аттал, любимый сын Николая Карловича, то многие цинично шептали по углам, что эта смерть выгодна дяде, немецкая фамилия которого и все возрастающее влияние в высших правительственных кругах многим не нравились и служили поводом к обвинению его в германофильстве. Всем знающим его патриотизм и глубоко русское миропонимание разговоры эти казались смешными и глупыми. Однако когда в Москве произошли провокационные немецкие погромы, то многие удивлялись, почему не разгромили Мекка. А одна моя родственница слышала, как кричала на улице какая‑то женщина: “Почему не бьют Мекка!? Он во всем виноват! Бить его!” Этот исступленный, истерический крик показывал, что у дяди была плохая репутация среди населения. <…> Горячность, темперамент, стремительность, разносторонние интересы дяди, его “бизнес” и кипучая железнодорожная деятельность резко отличались от принятого в московском обществе стандартного типа дворянина‑бездельника, живущего остатками прошлого, без надежд и перспектив на будущее».

В этой семье, кроме увлечения новыми и новейшими техническими усовершенствованиями, всегда проявляли интерес и к новинкам в гуманитарных областях, в искусстве, в том числе балетном. «Как‑то я был с ними в Большом театре, — продолжает Г. А. Римский-Корсаков. — Смотрели “Лебединое озеро”. Танцевала В. Каралли — молодая очень одаренная артистка, но слабоватая танцовщица. В антракте дядя Коля вдруг спросил меня тоном старого экзаменатора, как мне нравится Каралли? Я ответил, что партия Принцессы‑лебедя требует сильной техники, которой у Каралли нет, и что она очень хороша там, где нужно хорошо играть, например, в “Жизели”. Дядя почти оборвал меня и сказал, что я ничего не понимаю в балете и что Каралли прекрасно танцует, и дальше он в продолжение всего спектакля громко выражал свое удовольствие Каралли, а дети усиленно аплодировали ей под одобрительные взгляды отца».

В доме Н. К фон Мекка всегда звучала музыка, много музыки. И какой! На устраиваемых здесь музыкальных вечерах можно было послушать больших пианистов — К. Н. Игумнова, А. Б. Гольденвейзера, А. К. Боровского. Не раз посещали Николая Карловича композиторы С. В. Рахманинов, Н. К. Метнер, А. Т. Гречанинов. Правда, адреса семейства довольно часто менялись. Вот что по сему поводу вспоминает Г. А. Римский-Корсаков: «Сначала, после женитьбы в 1884 г., у них был дом, купленный Надеждой Филаретовной на Малой Никитской, почти на углу Садовой. Потом, продав этот дом, они купили новый, в Денежном переулке, близ Арбата. Но и этот дом был продан, и они поселились на Новинском бульваре, в доме Ахлестышевой (№ 11А, строение 1), рядом с домом Грибоедова. Этот дом был еще в XVII веке летней дачей московских патриархов. Комнаты были со сводами, а за домом был громадный сад, который спускался вниз к реке Москве. К началу нашего (XX. — А. Р.-К.) века от него сохранилось всего несколько деревьев и были построены жилые дома. В прошлом этот район считался аристократическим. В этом доме в советское время помещалась школа. Рядом князь Щербатов построил свой великолепный квартирный дом, один из красивейших в Москве. А напротив был тоже известный дом — князей Гагариных. И, наконец, после Новинского появился у них дом на Пречистенке, 35, в котором они прожили до 1918 года, то есть всего лет семь». Известный «дом Варгина» с меблированными комнатами на Тверской улице, занимавший целый квартал и давно снесенный, тоже принадлежал семье фон Мекк. Было куплено большое имение Воскресенское в Подольском уезде близ Битцы. «Племянник Гоша» оставил такое его описание:

«Очень запомнился наш въезд в усадьбу. На зеленой лужайке перед домом гуляли девушки в пестрых театральных костюмах. Оказалось, что это девушки‑украинки в своих национальных нарядах, все привезенные дядей из‑под Киева для работы в имении. Их было по крайней мере пятьдесят, если не сто. Они очень стройно пели и плясали, что еще больше напоминало оперу. Это было очень эффектно. <…> Платил им дядя дороже, чем стоил их труд на Украине, по московским расценкам, так что ехали они работать в Воскресенское с удовольствием. Очень красиво было смотреть на этих здоровых дивчин, в лентах и бусах! Дом в Воскресенском был каменный, старинный, двухэтажный, с колоннами по фронтону. <…> Перед домом большая зеленая площадь, с одной стороны которой стояли вытянувшись в ряд хозяйственные постройки, а с другой — три или четыре каменных флигеля, недавно построенных и раньше сдававшихся на лето как дачи. Теперь они предназначались под собственные дачи детей Мекк. Каждый из них получал в свое пользование отдельный дом. Меня повели их осматривать. Каждый из хозяев хвастался своим вкусом в обстановке жилища. <…> После 1917 года, после реквизиции имения, там пожелал поселиться председатель ВЦИК М. И. Калинин. <…>

Семья дяди Коли состояла из его жены — тети Анны — и детей: Киры, Марка — старших по возрасту, Гали — ровесницы нашего отца, и младших — Аттала и Люцеллы. Позднее у них появился еще один член семьи — Лёля Хакман, девочка‑сирота, которую они усыновили. Семья была очень дружная и гостеприимная».

И вновь слово «племяннику Гоше»: «Как‑то на масленицу мы с матерью были у дяди Коли на блинах. Вечер закончился игрой на рояле и пением. Я играл с кем‑то из его дочерей в четыре руки известную серенаду Томá. Играли довольно “опрятно”. Но вдруг за нами появился дядя. “Как вы играете! — набросился он на нас. — Больше чувства! Громче! Сильнее! Ярче! Это какая‑то размазня, а не музыка!” Он встал за нами и дирижировал, ударяя ладонями по нашим плечам и громко подпевая мелодию. Но, кажется, он так и не добился желаемого “чувства”. Когда мы кончили играть, дядя презрительно посмотрел на меня и, безнадежно махнув рукой, ушел к себе. Дядя требовал от своих детей во всем больше огня, больше силы, больше темперамента. Ему нравилась сильная пульсация жизни, и сам он был неутомим и горяч».

Вот еще один штрих, характеризующий Николая Карловича как человека, относящегося с иронией к «дворянской спеси» своих современников. Отец пишет: «Я помню, что раз дядя рассказывал о Дворянском собрании, на котором он присутствовал в качестве московского дворянина‑землевладельца. Он веселился, рассказывая, как ему было неловко сначала в дворянском мундире, но потом он освоился, и ему даже понравилось. В этом было что‑то ребячливое, так мог радоваться мальчик, которого допустили в общество взрослых. И чувствовалось, что, несмотря на мундир, дядя попал в чужую компанию, где он, однако, приятно провел время».

Несмотря на такое независимое, шокирующее многих поведение, в железнодорожном мире авторитет Н. К. фон Мекка оставался непререкаемым. Правда, новшества, к которым он всегда был неравнодушен и которые настойчиво внедрял на транспорте, встречали противодействие консервативно настроенных инженеров, спешивших отмежеваться от «фантазий Мекка». Очень мешала ему эта его репутация фантазера, человека сумбурного, которую Николай Карлович, рассказывали, часто оправдывал. Он стремился все задуманное воплощать сразу, сегодня же, горячился, требовал проведения в жизнь того или иного технического усовершенствования, порой не дожидаясь результатов предварительных испытаний.

«Про дядю Колю могу сказать, — вспоминает другой племянник, Эммануил Павлович Беннигсен, — что это был человек несомненно блестящий и симпатичный. Отзывался он на все новое, рутинером никогда не был и легко воспринимал все. После свадьбы он поселился в Москве, где поступил рабочим в мастерские Мос­ковско-Рязанской ж. д., и вскоре был назначен начальником этих мастерских, проработав еще машинистом поездов. <…> Как‑то он предложил мне сопровождать его на паровозе до Вешняков. Поезд шел двойной тягой, и на какой‑то остановке дядя, правивший первым паровозом, не дотянул его сразу до водокачки. Тут же со второго паровоза выскочил недовольный старик‑машинист и давай ругать переднего машиниста, но, узнав дядю, сконфуженный, переменил тон, и они обменялись самыми дружескими фразами».

Правление Общества Московско-Казанской железной дороги Н. К. фон Мекк возглавлял до самой национализации средств сообщения в 1917 году. Дореволюционные справочники сообщают: за время нахождения Николая Карловича на посту председателя правления было осуществлено строительство второго пути на трассе Москва — Казань. Работы продолжались почти 10 лет (1903–1912). Еще они не завершились, как встал вопрос о продлении дороги до Екатеринбурга. Идея встретила сильное противодействие со стороны других обществ и в правительственных кругах. Правлению понадобилось много упорства, чтобы добиться утверждения проекта (1910), окончательно реализованного только в советское время.

В предреволюционный период Н. К. фон Мекку практически каждую неделю приходилось ездить из Москвы в Санкт-Петербург. «Поездки эти, — разъясняет Г. А. Римский-Корсаков, — были вызваны необходимостью все время что‑то утрясать, увязывать и обговаривать в министерствах и ведомствах в связи с различными нововведениями на железных дорогах. Так, одной из главных забот Николая Карловича в то время становится строительство нового Казанского вокзала в Москве. Вскоре он вынужден был приобрести в Петербурге квартиру. <…> Там, на Шпалерной, 44, был помещен большой макет будущего вокзала, проектируемого А. В. Щусевым. Для утверждения проекта требовалось много усилий и борьбы с высшими министерскими чиновниками…