Рассказ.
От редакции
А. А. Добровольский (псевдоним «Тришатов». 1886-1964) — прозаик, поэт, видный участник литературного процесса 1920-1930‑х годов. Родился в Москве в дворянской семье. Учился в Московском университете, окончить который не успел, поскольку в 1912 году был выслан в Бердянск за участие в студенческом революционном движении. В 1915‑м обосновался в Петрограде, работал секретарем в редакции «Нового журнала для всех». В 1916‑м возвратился в Москву, сотрудничал с издательством «Сполохи», журналом «Маковец». Был прихожанином московского храма святителя Николая в Кленниках на Маросейке, духовным сыном настоятелей этого храма — сначала святого праведного Алексия, а затем священномученика Сергия Мечёвых. В 1948‑м А. А. Добровольского арестовали по делу Даниила Андреева и приговорили к десяти годам лагерей; в 1954‑м освободили. Большая часть литературного наследия А. А. Добровольского оказалась утраченной при аресте. В настоящее время редакция «Московского журнала» готовит к печати книгу, куда вошло все известное на сегодняшний день из написанного Александром Александровичем (включая произведения, обнаруженные в государственных и частных архивах и до сих пор не публиковавшиеся). Предлагаемый вниманию читателей рассказ взят из сборника «Молодое, только молодое» (Пг., 1916).
— Здравствуй, милый!..
А сам стоит и смеется, — и не верится, что вот этот высокий богатырь в голубой и расшитой рубашке — Кокоша Рублев, тот немного сентиментальный, чувствительный и порывистый мальчик, с которым пять лет просидели на «неразлучной», на одной скамейке в гимназии.
-Ну, на, на, поломай мои руки, поцелуй меня, приласкай своего Толю, увези его туда, в те поля, где смеется там милое солнце.
Кокоша и чемодан, и подушки, все взял в одну руку.
-Я и тебя, хочешь, в свободной руке донесу, — да и пошел шагать.
-Ты бы уж потише, дворянин Заборовский.
А Заборовском, право, корить не приходится, ишь, весь в зеленых садах да в колокольнях белых, разбежался вверх по горе, и что ж? — и добежал, вон где стоит старыми башнями «крепости» — от татар еще князья хоронились.
-Мы еще посмотрим все редкости здешние. — А сам уже усадил, и чемодан осторожно так в ноги поставил…
-Козырь мой, Козырь, довези моего друга московского!
А кругом уже и поклоны, и шутки: «Николаю Павловичу», — да и сам откланивается, всех‑то он, видно, здесь знает, барин Заборовский.
Сел, поправил картуз.
— А ну, с дороги!..
Перебрал в руках вожжи:
— Эх, Козырь! — только дернулась фуражка студенческая, а грязь так и пошла садить серые звезды по зеленой шинели.
-Чудак, ты что — разбить меня хочешь? — да не слышит, ветер рвет голос, да ребятишки и‑их бегут в стороны, а там, из‑за занавесок, из окон, из‑за красной герани, из‑за низкой калитки скрипучей, смотрят женские лица — с кем это Рублев поехал со станции, чтобы завтра весь город рассказал про студента.
-Козырь, мой Козырь, ну‑ка, довези моего друга московского, покажи ему наши просторы, покажи ему наши поля, наши луга, наши откосы, скаты, по рвам, эх, мчи, мчи, мчи…
-Ни… ко… — только ветер уносит, не слышит.
Ну, умолил, выпросил, поехали тише.
— Так и без души довезешь, что за радость? Вот, сиди, протирай‑ка теперь пенсне, все залеплено грязью, а на лицо, верно, стыдно взглянуть, а шинель — посмотри, посмотри…
-Ничего, все Ванюшка отчистит.
Не велика река, не глубока, половины колес не замочишь. А уж с берега встречают, кивают старые ветлы — приезжайте! — а там и пошли заборы, да солома, да грязь, да избушки, и мальчишки повылезли — барин приехал. — Бабы, те все у колодца. Кто из окошка посмотрит, проводит…