Алексей Никанорович Комаров — старейший художник‑анималист, оставивший грандиозное по объему и качеству наследие, но сегодня, увы, основательно забытый. Современных публикаций о нем практически нет, имеющиеся сведения о его жизненном и творческом пути крайне скудны.

Много лет я собирал все, что связано с Алексеем Никаноровичем, — оформленные им книги, плакаты и календари, каталоги, журнальные и газетные статьи. Повторюсь: к сожалению, посвященных ему материалов немного. Не говоря уже о том, что до сих пор о Комарове не написано ни одной сколь-нибудь обстоятельной монографии. Предлагаемый очерк призван хотя бы отчасти восполнить столь досадный пробел. Тем более что в текущем году исполняется 145 лет со дня рождения этого выдающегося мастера.

■ ■ ■

«Среди многих достойных имен художников‑анималистов, занесенных в летопись мирового станкового искусства, — Поттер, Кейп в Голландии, Тройон, Бонёр и скульптор Бари во Франции, Цюгель и Мейергейм в Германии, Ландсир в Англии, Лильефорс в Швеции, — мы не встречаем имен русских художников. В России только отдельные мастера в большей или меньшей степени уделяли внимание изображению животных — это В. А. Серов, А. С. Степанов, П. А. Клодт, Е. Е. Лансере, П. Ф. Соколов, П. О. Ковалевский, Л. В. Туржанский, Н. Е. Сверчков, А. Л. Обер. Только в начале XX века в России появляются художники В. А. Ватагин, И. С. Ефимов, А. Н. Комаров, в творчестве которых анималистическая тема становится основной», — писал график, скульптор, один из основоположников отечественной анималистики Дмитрий Владимирович Горлов (1899–1988).

Алексей Никанорович Комаров родился в селе Скородном Тульской губернии Ефремовского уезда. Позднее вспоминал: «Раннее детство провел в деревне и еще в 4–5‑летнем возрасте рисовал и лепил из хлеба домашних животных». Жил он тогда с тетей — Екатериной Петровной (почему так, будет ясно из дальнейшего). «Когда я оглядываюсь назад, на свое далекое детство, я, как в тумане, вижу маленький флигелек, крытый соломой, две комнатки и в них мою дорогую тетю Катю и маленького мальчика. Этот мальчик — я. Я сижу на полу и устраиваю лес. Для этого я втыкаю в щели пола прутики, сажаю на них сделанные мною из хлеба птичек, а лес населяю маленькими фарфоровыми зверюшками. Дремучий лес. Я тихий мечтательный мальчик и часами могу заниматься своими игрушками. Иногда я пытаюсь что‑то рисовать. В окно я вижу “большой дом”, тоже крытый соломой. В этом доме живет мой отец, дядя Виктор и две тетки — Маргарита и Дарья Феликсовны».

Село Скородное… Историк, журналист, краевед А. Я. Яблонский, намеревавшийся когда‑то составить биографию А. Н. Комарова, однажды посетил те края. В своих записках он приводит реплику одной из местных жительниц: «Вон, видите, березки — на них езжайте. Влево не сворачивайте — это дорога на Камынино. Вправо не уходите — в Плоское попадете, а то и в Хорошие воды. А как доедете до больших березок, так за ними Скородинскую церковь увидите, где Катюша Маслова крестила своего ребенка. Помните, Лев Толстой в романе “Воскресение” упоминает об этом? А то, что Скородное — родина выдающегося художника‑анималиста, заслуженного деятеля искусств и народного художника России Алексея Никаноровича Комарова, — об этом у нас мало кто знает, хотя репродукции его картин в каждой школе висели и висят. И каждый школьник знает его картины. <…> А то, что художник из Скородного, — не догадывались. И в Скородном об Алексее Комарове мало помнят».

Тяга к животным обозначилась очень рано. «Деревянная лошадка была моим лучшим другом. Обтянутая пестрой телячьей шкурой с волосяной гривой и хвостом. <…> Еще у меня был любимый слон. Слон был сшит тетками из моей курточки». В пятилетнем возрасте тетки (Маргарита и Дарья Феликсовны и любимая тетя Катя) переехали с племянником в Тулу, где и прошло детство художника.

Особенно ценны теперь нигде, кроме районной газеты, не печатавшиеся воспоминания племянницы А. Н. Комарова — Марии Александровны Комаровой: «Отец мой, Комаров Александр Петрович, братом по отцу приходится Алексею Никаноровичу. Но Алексей воспитывался у теток, сестер отца Екатерины и Александры, и когда ему было лет шесть, они увезли его в Тулу, родители‑то разошлись… Отец в Туле, мать — в Скородном. Когда мать жива была, Алексей Никанорович часто езживал к нам. Мать все к себе в Москву звал, а она ему, бывало: “Эх, Алеша, куда же я от землицы родимой оторвусь, у тебя свой путь, не чета нам, ты грамотный, а мы уж тут как‑нибудь коротать будем”. Да и дочка у нее от второго брака росла… Да только не повезло бабе и со вторым мужем, моряк был балтийский, с войны не вернулся… А к нам в село давно не приезжал, почитай с похорон матери. Жил в Песках (см. ниже. — А. Ш.), недалеко от Коломны, под Москвой, а умер, дай Бог каждому столько пожить, на 98 году».

■ ■ ■

По поводу родни А. Н. Комарова у читателей наверняка возникли вопросы. Какая‑то неразбериха с именами, фактами… Дело в том, что Алексей Никанорович являлся незаконнорожденным сыном помещика и крестьянки — экономки в имении. Случай по тем временам достаточно распространенный. Мать — Д. К. Иншакова. Отец – П. Ф. Розетти. Крестным мальчика был крестьянин Никанор Комаров, отсюда фамилия и отчество будущего художника, который свое родословие описывал так: «К сожалению, я мало уделял внимания и интереса рассказам теток и помню только отрывки их воспоминаний. По их словам, мой дедушка Розетти пришел в Москву с войсками Наполеона. Мальчишка‑барабанщик, по национальности итальянец, он какими‑то судьбами остался в Москве. Женился на полунемке‑полурусской и стал учителем музыки. Моя прабабка, мать этой полунемки, была начальницей Воспитательного дома (очевидно, здесь ошибка: такой должности в Московском воспитательном доме не существовало. — А. Ш.) и при занятии Москвы французами ухитрилась сохранить детей и персонал, за что Наполеон наградил ее орденом Почетного легиона. У моего деда было восемь человек детей, и он на свои ничтожные средства сумел вырастить их и дать образование. Все в семье умели рисовать, а мой отец учился где‑то живописи и хотел стать художником. Дядя Виктор был инженером и директором первого газового завода в Москве. Тетки давали уроки французского языка и музыки».

И затем А. Н. Комаров продолжает:

«До переезда в имение (в тридцатые — сороковые годы прошлого столетия) мой отец, дядя и тетки жили в Москве. Однажды они переехали в маленький одноэтажный домик, окруженный пустырем. Он был где‑то около Мясницких ворот. Домик этот пользовался дурной славой, жить в нем никто не хотел, и поэтому он отдавался за очень дешевую плату. Семье Розетти очень понравился уютный, на большом дворе, домик, и они смеялись над суеверными страхами, которыми он был окружен. И все же им пришлось скоро искать другую квартиру. По ночам раздавались странные звуки, голоса, кто‑то стучал в стены, кто‑то бегал по чердаку. А однажды большая черная собака вбежала в комнаты. Ее стали гнать, она выбежала в сени и по лестнице забралась на чердак. За ней побежали, но на чердаке ее не оказалось — она пропала. А раз большой булыжник влетел в комнату, пробив окно. Все эти истории, да еще страшные рассказы про домик заставили моих родных покинуть этот уютный и дешевый приют.

В Москве в те времена были такие зачумленные дома. Такой дурной славой пользовался и дом на Мясницкой улице¹ рядом с церковью Параскевы Пятницы. Дом стоял пустой. В нем ходили привидения, мелькали какие‑то огни. Прохожие по ночам со страхом проходили мимо. Общество поощрения художеств отхлопотало этот дом для устройства Школы живописи². Средств у общества было мало. Дом стоял наполовину необитаемый, с разбитыми стеклами, нетопленый. В классах был холод. Ученики сидели, закутавшись в одеяла, и озябшими руками все же прилежно рисовали. В актовом зале окна были выбиты, и там ютилось много голубей. Эти голуби привлекали голодных учеников, и они по вечерам ловили их и жарили на вертеле над костром из плиток паркета. В восторге ребята танцевали вокруг костра, пели и горланили. С улицы прохожие видели какие‑то мелькающие тени, какой‑то свет, крики, пение. Дурная слава еще более укреплялась.

Это мне рассказывал старичок Бродский. Он был в числе первых учеников школы. После же работал как скульптор‑прикладник на фабрике серебряных изделий Фаберже³. Бродский много говорил про первые годы Школы живописи, ваяния и зодчества, про учеников, работавших усердно, несмотря на крайнюю бедность, на полуголодное существование. Много талантливых, крупных художников дали первые выпуски школы».

■ ■ ■

Жизнь в Туле текла, что называется, своим чередом. Мальчик ходил с тетей на базар, где любовался петухами, гусями, утками и всякими певчими птицами. Однажды тетя Катя купила Алеше чижика. «Сердце пухнет от любви к нему, и так хочется взять его в руки и целовать в черную шапочку». В другой раз он с тетей Катей оказался на ярмарке и увидел «на площади длинное холщовое сооружение с пестрыми флагами и ярко намалеванными зверями». Это в Тулу приехал бродячий зверинец. Перед глазами Алеши оживали картинки из книг Брема, околдовывая его. Он ходил от клетки к клетке и не мог оторваться от зрелища: львы, тигры, гиены, медведи, антилопы, обезьяны, кричащие попугаи… «Кончилось тем, что мои штанишки оказались мокры».

Продолжались и художественные опыты: мальчик зарисовывал птиц и зверей, читал «Жизнь животных» А. Брема и жадно разглядывает помещенные там иллюстрации, мечтая «о книге, в которой были бы изображены все звери, все птицы, все животные, каких знает человек».

Сначала Алешу отдали в частную («домашнюю») школу А. Ф. Конопацкого, где занимались всего «пять или шесть детишек. Учили нас две старые девы. Девы были очень чувствительны, и когда мы плохо учились или шалили, они плакали, а за ними плакали и все мы». Далее было Тульское реальное училище. И там, и здесь излюбленный предмет — рисование.

■ ■ ■

В 1898 (по другим данным, в 1896) году Алексей подал заявление в Мос­ковское училище живописи, ваяния и зодчества. «Узнал, когда назначены экзамены, и прежде всего помчался в Третьяковскую галерею, где провел целый день в бредовом восторге». На другой день отправился в зоосад. «Не скоро можно осмотреть Москву, и много дней я бродил по Москве, по ее музеям, по ее магазинам, по ее историческим местам». В назначенный день явился на экзамен, рисовал «геометрические тела». Экзамен длился три дня. Рисунки Комарова удостоились высокой оценки, его зачислили.

Началась учеба. Преподавал член Товарищества передвижных художественных выставок живописец‑реалист Н. А. Касаткин. Рисовали гипсы. «Мне эти гипсы скучны до тошноты. Меня тянуло в зоосад к живой натуре, к живой природе. Я не мог понять, зачем это надо — две недели тщательно оттушевывать кусок гипса, добиваясь полного сходства». Как пишет многолетний сотрудник Дарвиновского музея В. А. Удальцова: «Его (А. Н. Комарова. — А. Ш.) главным наставником был А. С. Степанов — известный русский художник, воспевавший в своем творчестве родную природу, в которой пейзаж и анималистическая тема находились в гармоничном сочетании». Сам Алексей Никанорович свидетельствовал: «В Школе живописи в те времена еще не было леваческих заскоков, и в мастерских писали по старинке, как передвижники, но всякие “измы” уже начинали давать ростки, стали появляться выставки “Бубнового валета”, “Ослиного хвоста” и т. п. Бурлюк, Ларионов, Гончарова и другие уже вели за собой молодежь. Образовалось общество “Мир искусства”. Открылась новая красота импрессионизма. На первый план вышли Серов, Врубель, Коровин, Кустодиев, Сомов и др. Передвижники потускнели, их нравоучительная тематика наскучила, их колорит уже не казался правдивым. Всем хотелось чего‑то далекого от будничной жизни, дальше от Перова и Маковского. Васнецов с головой уходит в былины, Нестеров пишет молитвы, Сомов, Судейкин, Борисов-Мусатов мечтают о пастушка́х и пасту́шках, о кринолинах и маскарадах. Мне нравились мирискусники. Я восхищался Серовым, Коровиным, Кустодиевым и другими, но я не подражал им. Я любил природу, я любил животных. Я любил русскую природу и русских животных».

■ ■ ■

На два года хватило терпения молодого художника, после чего он оставил обучение, сделавшись «вольной птицей». «В жизни почти каждого человека бывает дикий, волчий период. Такой волчий период был и у меня. Он захватил меня целиком, и я не мог ему сопротивляться. Все было позабыто. Все было принесено в жертву богине Диане. Тетерева, зайцы, лисы, волки были моими божествами, и я им поклонялся».

Приходилось, однако, заботиться и о хлебе насущном. С первым заработком связана довольно курьезная история. А. Н. Комарову предстояло расписать ризницу в Венев-Никольском монастыре Тульской епархии, причем требовалось стилизовать роспись под XVII столетие. Заранее не оговорив размер оплаты, Комаров с приятелем принялись за дело. Работа заняла две недели, которые художники прожили в доме священника, там же и столовались. В итоге им было «начислено» всего 15 рублей, а на руки после вычета за постой и стол выдано… 2 рубля 15 копеек. Делать нечего — с тем и отправились восвояси. Что ж, Комаров до конца своих дней оставался плохим «бизнесменом», к чему, впрочем, относился с юмором. Вот и по поводу этого случая впоследствии шутил: «Не знаю, сохранилась ли наша роспись, но мы писали добротно, на века. А может быть, какой‑нибудь ученый‑турист смотрит на нее и не может понять, в каком веке она сделана? Уж не в семнадцатом ли?»

Спустя десятилетия, в 1975 году, престарелый уже художник писал смотрителю Венёвского краеведческого музея В. Н. Любомудрову, касаясь некоторых эпизодов своей жизни в этих местах в начале XX века: «Уважаемый Василий Николаевич! Я приветствую создание музея в гор. Венёве и постараюсь выполнить Ваши просьбы и прислать Вам для музея картинки и фото. Рисунков от тех времен у меня, конечно, не могло остаться, но кое‑что, по воспоминаниям, есть. Я гостил у Сер. Вл. Озерова⁴ два раза и рисовал ему рисунки для журнала⁵. “Редакция” — это были просто кабинет и гостиная, где я работал за большим круглым столом, сидя в мягком кресле. Тут иногда сидел С. В. и обсуждал рисунки, сюда же борзятник Мишка приводил собак на натуру. Озеров был высокого роста красивый мужчина с черной с проседью бородой, расчесанной на две стороны, — типичный барин‑помещик. <…> Печатался журнал в Туле, куда гоняли на лошадях. Бороздинский Мих[аил] Георг[иевич]⁶ спрашивает о Лихачеве — наборщике. Никаких наборщиков в Свиридове⁷ не было, а также я не знал и ботаника Розена⁸, который при мне в Свиридове не жил. После смерти Сер. Вл. имение было продано какому‑то генералу, и вдова Настасия Ивановна переехала в Москву. Собак распродали за большие деньги. Высылаю Вам свой рассказ: “Дом с колоннами” (зачеркнуто: “Как я рисовал в охотничий журнал”. — А. Ш.). Рассказ Вам поможет представить себе и Свиридово, и семью Озерова, и мое участие в журнале. К рассказу у меня есть рисунки. Есть у меня еще один рассказ, близкий к венёвской земле, — это как я разрисовывал ризницу в церкви. Церковь в селе Венев-Монастырь, и я там в первый и последний раз в жизни писал в церкви. Вот все, что я могу предложить Вам о Венёве».

■ ■ ■

Упомянутый выше С. В. Озеров — один из первых, с кем Алексей Никанорович начал сотрудничать в качестве художника и литератора. «Меня пригласил к себе в имение редактор‑издатель журнала “Семья охотников” Сергей Владимирович Озеров. Дело было так: я отослал Озерову мои первые рисунки для журнала на заданные темы. Темы были из псовой охоты. В ответ я получил письмо: “Милостивый государь, Алексей Никанорович! Ваши рисунки, несмотря на хорошее мастерство исполнения, в журнале помещены быть не могут. Это не борзые собаки, а какая‑то помесь кота с лягушкой”. И дальше в том же духе». Тем не менее, Озеров пригласил Комарова в свое имение Свиридово под Венёвым, чтобы поближе понаблюдать охотничьих собак. В рассказе Алексея Никаноровича «Дом с колоннами», посвященном его пребыванию в усадьбе, наряду с прочим, повествуется о любви, вспыхнувшей между автором и дочерью С. В. Озерова Еленой. Однако журналист и писатель А. А. Оболенский в своем очерке «Венёвские дали» отмечает: «Помните, как в девятнадцатилетнего Комарова в бытность его в гостях у Озерова влюбилась шестнадцатилетняя Леля — дочь хозяина Свиридово Елена Сергеевна? Красивая, немного элегическая история… Только вот “Формулярный список” говорит нам о том, что никакого романтического приключения с Комаровым тогда случиться не могло. Ведь в 1890 году С. В. Озеров был еще холост и бездетен, а восемь лет спустя, когда Комарову исполнилось “лет девятнадцать, не больше”, дочери хозяина свиридовского имения, которую, кстати, звали не Еленой, а Ольгой Сергеевной, могло быть самое большее… 7 лет! Так что никаких “долгих опьяняющих поцелуев” попросту не было. Зато несколько лет спустя было письмо Сергея Владимировича к С. А. Бутурлину⁹ с характеристикой самого Алексея Никаноровича: «С Вами очень хотел познакомиться художник. Предупреждаю: лгун, хвастун, лентяй, со взглядами на “кое‑что” не совсем корректными, но способностей масса. Я терплю его из‑за последнего. <…> Он просил рекомендации — вот и рекомендую, прибавив, что таланта масса».

Что ж, мы не в силах повелевать чужими представлениями о себе. Так или иначе, в конце 1890‑х годов Комаров стал сотрудничать в журнале «Псовая и ружейная охота». Наблюдая в Свиридове охотничьих собак, восхищался: «Так вот они какие, эти борзые собаки! Этих действительно ни с какими другими не спутаешь. Я с восторгом смотрю на них, глажу их шелковистую псовину и любуюсь их легкими, ловкими движениями, их побежкой, как на пружинах».

■ ■ ■

Долго ли, коротко ли, но «волчьему периоду» полагалось когда‑то завершиться. Пора было «браться за ум». В начале 1900‑х годов А. Н. Комаров трудится в ряде издательств, во всевозможных детских журналах, оформляет книги. Особо выделялись в то время издательства А. Д. Ступина и И. Д. Сытина. Гравер И. Н. Павлов вспоминал:

«Работали у Ступина также И. Панов, Виноградов, К. Лебедев, Комаров, Ягужинский, Р. Шнейдер, отличный анималист и опытный рисовальщик. Затем присяжным художником у Ступина сделался плодовитый иллюстратор В. В. Спасский. Довольно много книг Ступина иллюстрировал Апсит. <…> Специализировался Ступин главным образом на детской литературе, среди которой основной серией была известная серия миниатюрного формата “Библиотечка Ступина”. Он довел это издание до ста двадцати названий, причем некоторые из них, как “Азбука‑крошка”, “Книжка‑первинка” и другие, переиздавались до десяти раз. На свою любимую библиотечку Ступин не жалел денег. За иллюстрации платил он художнику 200 рублей и столько же граверу за каждую книжку. Когда ему задавали вопрос, почему он так делает, ведь это должно давать убыток, Ступин отвечал:

— Ишь ты, поди ж ты, я не понимаю! Я ведь рассчитываю сразу на несколько изданий. Первое для меня — всегда малый убыток, второе — небольшая польза, а остальные — тут уж сплошной барыш в карман.

<…>

В отличие от Ступина, Сытин не интересовался специально техникой резьбы и художественной стороной гравюры: чистый коммерсант, он признавал гравюру как необходимый выгодный вид “товара” при своих изданиях. Широко используя гальвано¹⁰, Сытин видел в гравюре необходимейший способ получения четкого рисунка при массовых тиражах. В первые годы моей работы по его заказам Сытин сам принимал и утверждал мои гравюры. Он не прибегал при этом к помощи лупы и рассматривал мои оттиски своими острыми бегающими глазами.

— Это ты, сукин сын, здорово сделал! — обычно говорил он».

Алексей Никанорович тоже оставил воспоминания о книгоиздателе:

«Одно время я довольно много работал в издательстве Сытина. Я был дружен с Василием Ивановичем¹¹. Я частенько бывал у него, и он приходил ко мне. У Василия Ивановича была дружная уютная семья, большая квартира на пятом этаже в доме, где теперь “Известия”. С балкона его квартиры видна была чуть ли не вся Москва. В квартире были два громадных полукруглых окна, одно выходило на Тверскую, другое — на Страстной монастырь. В столовой в кадушках стояли пальмы и араукарии — громадные, до потолка. Людмила Владимировна любила цветы, и эти громадные окна зеленели, как сады. Василий Иванович увлекался пчелами, и на время цветения в Москве лип привозил из Покровки один улей и ставил его на балконе. Он потом угощал своих друзей этим московским липовым медом, а мы смеялись и говорили, что пчелы собирают мед по пивным и что мед пахнет пивом».

Интересная все‑таки вещь — человеческая память. Много лет спустя, в 1969 году, А. Н. Комарова на его даче в поселке Пески Коломенского района Московской области навестил гравер, педагог, коллекционер Н. В. Синицын. Есть запись в комаровском дневнике, датированная 5 июня этого года: «Познакомился с художником Синицыным Николаем Васильевичем. Очень интересный человек. Он собирает все о многих художниках. Теперь он ищет материалы об издательстве Ступина. По его словам, я когда‑то работал у Ступина. Хоть убей, не помню. Там работал Василий Васильевич Спасский. Я когда‑то был дружен с ним, и, возможно, через него что‑то делал для Ступина. Не помню». В памяти Алексея Никаноровича работа в издательстве А. Д. Ступина, как видим, следа не оставила. А вот книги, оформленные им для этого издательства, — остались…

■ ■ ■

В начале XX века А. Н. Комарова захватил дух странствий. Архангельск, Швеция, Норвегия, Крым, Урал, Грузия, Персия… Легким на подъем оказался Алексей Никанорович. С блокнотом и карандашом не расставался: путешествуй, но и рисовать не забывай.

После революции он продолжил сотрудничать уже с «государственными издательствами». Поселился в Москве на Малой Бронной. «Время было трудное. Шел девятнадцатый год. Холод и голод забрались в Москву. Далеко не у всех были “буржуйки” и печеная картошка, и назябшиеся гости, обогретые теплом “буржуйки”, блаженно улыбались». Посещали же А. Н. Комарова самые разные люди, в том числе В. И. Сытин и писательница М. Т. Дроздова, дружившая с А. П. Чеховым. Однажды раздался звонок в дверь, вошел незнакомец и заявил: «Нам нужен художник‑анималист. Наркомздрав устраивает выставку “Охрана материнства и младенчества”. Есть плакаты с животными». Так Комаров стал работать у наркома здравоохранения Н. А. Семашко. Знакомые, «жившие на платформе Битца крестьянским хозяйством — мать и четверо детей», выделили Алексею Никаноровичу три грядки на своем огороде. Осенью собрали урожай — «да ведь какой! Свекла с арбуз, морковь с руку толщиной… А лук, а репа! Хоть на выставку тащи». Все это сложили в мешки и отвезли на Бронную.

■ ■ ■

1920‑е годы. «Госиздат. Демьян Бедный хлопает меня по плечу: “Погоди, Комаров, заживем богато, толстый будешь”. В те годы я был нежирен. С Демьяном я сделал несколько книжек‑сказок».

Год 1930‑й: «Начинаю работать в Учпедгизе. Учпедгиз только что образовался — художников хороших нет, рисуют такие ужасные “наглядные пособия”, что вспоминать страшно. Работы много, и я влипаю в это дело до ушей». На несколько десятилетий Учпедгиз станет для Алексея Никаноровича главным «пристанищем».

Когда получалось, художник путешествовал: Астрахань, озеро Баскунчак, Самарканд, Ашхабад. Появлялись новые рисунки и картины.

■ ■ ■

В 1932 году состоялось знакомство с биологом, основателем и первым директором Дарвиновского музея (Музея эволюции) А. Ф. Котсом. Последовало приглашение к сотрудничеству. «Я начинаю работать в Дарвинском музее. <…> Там работает Василий Алексеевич Ватагин¹². Он лепит фигуры доисторических людей, пещерных медведей, гигантских ленивцев, им уже сделано много чудных рисунков экзотических птиц, попугаев и пр. Василий Алексеевич обогатил музей прекрасными фигурами Дарвина, Линнея и других ученых. Василий Алексеевич вложил колоссальный труд в музей. Он да еще Филипп Федулов¹³, который сделал для музея сотни чучел зверей и птиц. Федулов был как бы членом семьи Александра Федоровича, да и другие сотрудники жили одной семьей». Много лет возглавлявшая сектор изобразительных источников Дарвиновского музея В. А. Удальцова писала: «Котс лично пригласил анималиста в музей, где тот выполнял заказы вместе с Ватагиным, Кондаковым, Трофимовым и другими художниками. Он создал для экспозиции 185 живописных полотен с изображениями зверей и птиц, преимущественно России. Живописные произведения А. Н. Комарова из коллекции ГДМ можно разбить на множество серий, посвященных той или иной проблеме эволюционного учения. По выражению А. Ф. Котса, “искусство А. Н. Комарова внесло впервые в стены нашего музея <…> знание подлинного, не зоопарковского зверя, отзвуки родной природы”. На этих полотнах иллюстрируются доказательства Ч. Дарвина в пользу того, что в дикой природе имеются наследственность и изменчивость, а также борьба за существование, или конкуренция в борьбе за жизнь. Сезонная изменчивость иллюстрируется сериями картин Комарова, рассказывающими о различной окраске шерсти перьевого покрова у зверей и птиц в разное время года на примере зайцев, рысей, косуль, горностаев, куропаток и других. Комаров мастерски “населил” среднерусские пейзажи всей этой живностью. При этом изображения одних и тех же животных были вписаны им в пейзажи осени, зимы, весны и лета. Создав полотна, преисполненные очарования и задушевности, художник сумел талантливо и убедительно проиллюстрировать научные идеи»...