Очерки приходской жизни

Действующие храмы Москвы советской.

Летом 2019 года историк, москвовед, член редколлегии «Московского журнала» Владимир Фотиевич Козлов передал нам в музей¹ альбом с фотографиями московских действующих храмов советской эпохи. К нему этот альбом поступил от замечательного мытищинского краеведа Валентина Ивановича Маслова (1936–2013), о чем на нахзаце Владимир Фотиевич сделал соответствующую запись. Он предположил также, что альбом создан неким неизвестным фотографом (а скорее, по качеству фотографий судя, фотолюбителем) в 1970‑х годах для личного пользования.

Одного взгляда оказалось довольно, чтобы понять: перед нами нечто интересное. Достопримечательна уже сама цель — создать фотосвод всех сорока шести действующих храмов «Москвы советской» (включая старообрядческие, но исключая домовые, в которые доступ с улицы был закрыт) в пределах кольцевой автодороги. Помимо собственно фотографий храмов — в некоторых случаях это одна фотография, в некоторых две, с разных ракурсов, — в альбоме содержатся их наименования, год постройки (не всегда точный) и краткие инструкции, как добраться. К примеру: «Казанск. вокзал ж. д. станция Вешняки». Или: «От мет. ВДНХ автоб. 61».

* * *

Долгое время альбом так и лежал у меня как «нечто интересное», пока, наконец, я не начала присматриваться к нему поближе, имея целью подготовку его к публикации. И почти тотчас заподозрила, что речь идет не об альбоме, составленном фотолюбителем для собственных нужд, а о продукте сравнительно массового производства.

Здесь необходимо краткое отступление.

Фотография как способ копирования и распространения информации религиозного характера имела в эпоху средне-позднего СССР (1950–1980-е годы) самое широкое употребление, что подтверждают экспонаты, передаваемые в наш музей.

Что воспроизводилось фотографическим способом?

Прежде всего иконы. Раскрашенные или нет, они впоследствии могли становиться основой для образов, украшенных фольгой и бумажными цветами. Иногда их просто наклеивали на картон или фанеру. А иногда и вовсе ни на что не наклеивали.

Затем — поздравительные пасхальные или рождественские открытки. Их изготавливали, как правило, перефотографируя дореволюционные образцы или подходящие к празднику иллюстрации из дореволюционных же книг. Но могли быть и новые макеты. У нас есть подобные открытки, ведущие свое происхождение из Троице-Сергиевой лавры. Помимо поздравительных открыток, существовали и видовые. Например, широкое распространение получили фотографии Псково-Печерского монастыря, там же и приобретавшиеся паломниками.

Религиозные тексты. Большей частью это краткие сборники поучений или наиболее распространенных молитв — таких, как «Отче наш» либо 90-й псалом (в народе называемый «Живые помощи»).

И, наконец, кустарные церковные календари. Именно здесь, на мой взгляд, проходит граница между фотографическим самиздатом, который можно условно назвать внутрицерковным, когда единоверец что-то делал для единоверца (иконки, открытки, молитвы), и внешним, когда далекий от церковной жизни производитель эксплуатировал религиозную тему, имея своей целью простое извлечение выгоды.

Всякий, кто держал в руках эти календари (а они представляли собой весьма массовое явление), без труда мог заметить, во-первых, схожесть их макетов, во-вторых, кочующие из календаря в календарь одни и те же изображения (причем, скажем так, юго-западной традиции) Спасителя, Божией Матери и святых (преимущественно Святителя Николая), в-третьих, полную неграмотность составителей в церковном отношении, а с другой стороны, — их укорененность в народной традиции. Наряду с церковными праздниками — такими, как Рождество или Сретение («Встретение»), там можно найти Ивана Купалу и тому подобное; образ Святителя Николая со Спасителем и Божией Матерью в верхних углах иллюстрирует текст о Троице, почерпнутый отчасти из «Спутника атеиста», отчасти из деревенских представлений о том, чем именно следует заниматься в день праздника.

Сравнительно недавно к нам в музей принесли кустарный календарь на 1979 год, во всем подобный описанным выше — но со Сталиным. Я не возьмусь утверждать, конечно, что он изготовлен кем-то из тогдашних «производителей» подобной продукции, но стиль схожий. Только вместо Святого Семейства — генералиссимус с матерью, он же с сыном и так далее. Ничего подобного прежде мне видеть не приходилось, и, обуреваемая любопытством, я отправилась на сайт одного из интернетовских блошиных рынков. И что же открылось моему изумленному взору? Что таких календарей — и церковных, и со Сталиным — великое множество, и все они однотипные. И что, помимо этого типа календарей, есть еще третий, тоже очень распространенный, но по понятным причинам до нашего музея не дошедший, — с фривольными иллюстрациями. То есть некие предприимчивые люди затеяли и десятилетиями осуществляли массовое производство продукции, отсутствовавшей (или сильно ограниченной количественно, коль скоро речь идет о церковных календарях) в свободной продаже, но, тем не менее, пользующейся спросом. И вот три вектора интереса публики: церковный год с переходящими праздниками и родительскими днями, Сталин, фривольные картинки.

* * *

Вернемся, однако ж, к альбому. Приглядевшись к нему, я заподозрила, что имею дело с образчиком фотосамиздата, причем как раз внешнего, нецерковного.

Почему самиздат, а не штучный альбом для себя? Хотя бы потому, что подписи под снимками храмов сделаны не от руки, а написаны полупечатными буквами, отфотографированы, распечатаны, вырезаны и наклеены (замечу: не очень аккуратно).

Почему самиздат внешний? Здесь обращают на себя внимание три обстоятельства.

Во-первых, указанные составителем альбома названия храмов: «Церковь Скорбящей Божей Матери» применительно к храму иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» на Калитниковском кладбище, «Церковь Святого Духа» — к храму Сошествия Святого Духа на апостолов на Даниловском кладбище, «Церковь Воскресения Христова» — к храму Воскресения Словущего на улице Неждановой и так далее. Во-вторых, случайное расположение фотографий. Например, между составляющими единый комплекс храмами Архангела Гавриила (Меншикова башня) и великомученика Феодора Стратилата — три листа со снимками других церквей. В-третьих, подписи под фотографиями повсюду содержат общеупотребительную в народе смысловую связку «церковь — кладбище». Например, Малый собор Донского монастыря подписан как «построенный в 1593 г. на Донском кладбище», тогда как любой мало-мальски церковный и сведущий в истории Москвы человек знает о существовании Донского монастыря (пусть в рассматриваемое время и «бывшего»). Это последнее обстоятельство, как мне кажется, тоже свидетельствует о «внешнем» происхождении альбома.

Замечательно еще вот что. Лишь только меня посетили первые сомнения в единственности попавшего к нам фотосвода, в музей поступил его «брат-близнец» (между ними есть лишь незначительные различия технического свойства). Таким образом, догадка о сравнительно массовом производстве этих альбомов подтвердилась. Я позвонила дарительнице, передавшей нам второй альбом, но, к сожалению, она не смогла сказать о его происхождении ничего, кроме того, что сама получила его в подарок уже в 2000-х годах от пожилой прихожанки храма Ризоположения в Леонове (фигурирующего в альбоме).

* * *

Не менее интересен вопрос датировки альбома. Фотографии и подписи к ним, очевидно, сделаны в середине 1960-х годов. Например, здесь уже нет Преображенского собора на Преображенской площади, разрушенного летом 1964 года. Но еще нет и некоторых станций метро, открывшихся во второй половине 1960-х. Так, добираться до Калитниковского кладбища со Скорбященским храмом составитель альбома рекомендует от станции метро «Таганская» — стало быть, ближайшей ныне к кладбищу станции «Волгоградский проспект» (открыта 31 декабря 1966 года) на тот момент не существовало. Или, сужая временную рамку: до храма Пророка Илии в Черкизове предлагается ехать на трамвае. Значит, станции метро поблизости еще нет. «Черкизовскую» в расчет не берем, она открылась только в 1990 году. Но нет, очевидно, и «Преображенской площади», принявшей первых пассажиров 31 декабря 1965 года. И так далее… Станция метро «Речной вокзал», между тем в подписи к Знаменскому храму в Аксиньине уже наличествует, а она вступила в строй 31 декабря 1964-го. Таким образом, создание фотографического свода можно отнести, скорее всего, к 1965 году. Этой датировке не противоречат также изредка встречающиеся на фотографиях люди и автомобили — силуэты первой половины 1960-х. Кроме того, названия нескольких улиц, менявшиеся как раз в 1965 году, в альбоме приведены по-старому. Например, адрес Преображенской церкви в Богородском указан по Богатырской улице, а не по Краснобогатырской, каковое название улица носила с 9 августа 1965 года. Но я бы не стала слишком полагаться на «уличные» подсказки: вполне возможно, новые названия не сразу запечатлевались в городском обиходе и люди по привычке продолжали некоторое время пользоваться старыми. Адрес храма Ризоположения в Леонове дается по улице Леонова, в 1964 году ставшей улицей Докукина. Однако, видимо, это наименование еще не успело прижиться.

Итак, принимаем за год создания корпуса фотографий и подписей к ним 1965‑й. Но есть одна существенная деталь. Оба альбома, в которые вклеены эти фотографии, выпущены в 1988 году — на задней стороне обложки каждого стоит соответствующий штамп.

Картина, надо полагать, складывается следующая. Свод фотографий бытовал с середины 1960-х до конца 1980-х годов, не претерпевая изменений. Фотографии и инструкции к ним в соответствии с потребностями рынка допечатывались, но никаких исправлений и дополнений не делалось, и к 1980-м годам инструктирующие подписи в значительной степени устарели². Последнее косвенно свидетельствует о высоком спросе на продукт: зачем что-то менять и улучшать, если и без того спрос велик. Еще: где этот спрос реализовывался? У меня пока нет догадок о возможном месте встречи продавца (он же и изготовитель?) и покупателя альбома. Если о распространении кустарных церковных календарей мы имеем хотя бы приблизительное представление (их, по рассказам, продавали в электричках и поездах дальнего следования действительные или мнимые глухонемые), то о продаже чего-либо подобного нашим альбомам я не располагаю сведениями. Говоря о выпуске конца 1980-х годов, к которому принадлежат оба экземпляра, возможно предположить, что он был особенно массовым: производитель попытался поймать волну возросшего интереса к Церкви. Как показало время, это стало лебединой песнью самодеятельного издателя — через считанные месяцы его ниша оказалась полностью занята: открывшиеся книгопечатные возможности не оставили места кустарям, наклеи­вавшим плоховатые фотографии в картонные альбомы.

* * *

Начиная готовить альбом к публикации, я думала ограничиться краткими справочными заметками, касающимися прежде всего маршрутов и адресов, но мало-помалу работа разрасталась. Мутные фотокарточки потребовали в конце концов серьезного к себе отношения. Заметки стали превращаться в очерки приходской жизни послевоенной эпохи. Тут уж пришлось себя ограничивать, поскольку иначе дело рисковало непомерно расшириться и затянуться.

Фотографии, говорила я себе, относятся к шестидесятым годам, вот и надо представить ситуацию — во всяком приходе свою, хотя в чем-то и общую — этого десятилетия. Но о шестидесятых оказалось невозможно говорить без учета пятидесятых и сороковых; с другой стороны, они тянули за собой семидесятые и восьмидесятые. И, конечно, нельзя было не отдать дань памяти тем священнослужителям и мирянам, кто поддерживал жизнь в своих церквях в тридцатые, кто был репрессирован.

Составляя эти приходские очерки, я старалась как можно шире представить свидетельства людей интересующей нас эпохи. В основу легли опубликованные мемуары и интервью, статьи в «Журнале Московской Патриархии», архив нашей передачи на радио «Вера»³, воспоминания посетителей музея «Советский Союз: вера и люди». Разумеется, эти заметки не претендуют на исчерпывающую полноту; относительно некоторых храмов сложностью явилось даже составление списка настоятелей, что уж тут говорить о подробностях приходского бытования.

Жизнь иных общин описана мемуаристами достаточно подробно — прежде всего это касается таких именитых приходов, как, например, Ильинский в Обыденском переулке или Скорбященский на Большой Ордынке. (Любопытно, что в мемуарах есть упоминания о своеобразной «специализации» известных московских храмов уже в 1930–1940-е годы: «Каждая церковь имела свой “профиль”. Например, церковь Ильи Обыденного многие годы служила пунктом для людей, решивших посвятить себя монашеству. В ней перед иконой “Нечаянная Радость” получали благословение на этот путь. Основными “плодами” этой церкви были также “молитвенники”, которые посвящали жизнь молитве в условиях повседневной жизни. Одна прихожанка схимонахиня говорила по поводу образования непрерывной цепи “молитвенниц”: “Они горами двигают”. Мир голоден, ему нужна молитва не меньше чем, насущный хлеб. Конечно, наличие таких высокодуховных людей окрашивало всю церковную жизнь в особенные тона. А из церкви Воскресения Словущего в Филипповском переулке постоянно поступали замечательно организованные и подготовленные медицинские сестры, не всегда с медицинским образованием, но с хорошими практическими знаниями в этой области. Церковь Иоанна Воина помогала запутавшимся людям науки разобраться в их проблемах и нащупать правильный путь для наивысшего результата в работе. В храме Брюсова переулка кипела жизнь артистов, музыкантов и т. п. Там долго был старец — дедушка в синем выцветшем халате, подпоясанном шнурком. Он окормлял трудные души творческой братии, помогал строить обыденную жизнь в рамках христианских требований. Все направления разных церквей невозможно перечислить»⁴.) Многие другие, особенно окраинные храмы, с «обычными» батюшками и «простыми» прихожанами, не нашли себе бытописателей, и об их повседневном существовании в 1960–1970-е годы известно очень мало: «Жили как все». Таким образом, значительная часть незакрывавшихся московских храмов еще ждет тех, кто вспомнит, «как все было», а также тех, кто эти воспоминания соберет и явит миру.

* * *

В большинстве случаев, говоря о храмах, я не касалась ни их архитектуры, ни внутреннего убранства (если только они не претерпели серьезных изменений именно в послевоенные годы), ни чтимых икон и иных реликвий, которые находились в той или иной церкви (если, опять же, с ними не были связаны существенные события в жизни прихода в интересующую нас пору), чтобы не загромождать очерки этой общедоступной информацией. Судьба московских колоколов тоже осталась в значительной степени за скобками повествования — но уже по причине обширности и «отдельности» темы. Общее представление о московском колокольном звоне во второй половине ХХ века дает статья А. Ч. Козаржевского «Звуковой фон Москвы 20-х — 30-х годов»⁵: «Монастырские колокола замолкли в середине 20-х гг., а с года «великого перелома» стали стремительно закрываться и разрушаться церкви. К 1941 г. в Москве их осталось около 30. В 1930 г. колокольный звон в Москве был запрещен. Поскольку Воробьевы горы были за чертой столицы, москвичи ездили туда послушать незатейливый звон скромной Троицкой церкви, существующей и теперь около смотровой площадки. Но вскоре звон был запрещен повсеместно. Колокола сбрасывали с колоколен и разбивали на лом. Я воспринимал это и зрительно и на слух. <…> К концу Великой Отечественной войны советская власть, в какой-то мере поняв положительную роль религии и органический патриотизм русского православия, стала налаживать мало-мальски нормальные отношения с Церковью: было восстановлено Патриаршество… и снят запрет с церковного звона. Снят-то снят, а где взять колокола?.. Вспоминается первый удар колокола на звоннице Новодевичьего монастыря; собравшиеся по этому случаю на площади в несметном количестве москвичи плакали от радости, обнимались друг с другом, творили крестное знамение и земные поклоны. Зазвонил и Елоховский собор. Небольшие, часто дребезжащие колокола оказались на колокольнях других храмов. Но в общем-то былой московский благовест как составная часть звуковой гаммы столицы ушел в прошлое».

Действительно, «наружный» колокольный звон в 1930 году находился под запретом; некоторые храмы, сохранившие колокола, размещали звонницу внутри. «И вдруг ударили в колокол, в самом деле ударили — раз, другой, третий, и понеслись хором чудные звуки и звон, звон настоящий, колокольный звон покрыл все. Это звонили колокола в одном из боковых приделов храма»⁶. Возобновление открытого благовеста в Москве связано с освящением возвращенной Патриархии Успенской церкви бывшего Новодевичьего монастыря 29 декабря 1945 года (о чем и пишет Козаржевский). Однако далеко не везде имелась возможность собрать пристойную звонницу, и на многих фотографиях в нашем альбоме колокольни зияют пустыми проемами, или же в этих проемах видны несколько маловесных колоколов.

* * *

Представляя альбом читателям, отмечу, что неоценимую помощь в работе по подготовке этой публикации оказал мне профессор Московской духовной академии А. К. Светозарский, консультации которого, особенно по старообрядческим общинам, стали для меня большим подспорьем, за что я, пользуясь случаем, приношу Алексею Константиновичу искреннюю благодарность. Сопровождающие фотографии подписи приводятся в том виде, в каком они сделаны составителем альбома.

Лист 1

Малый Собор Донской Божей Матери.

Постр. в 1593 г. на Донском кл. Донская пл. 1. Мет. Октябрьская, трам. 26

Малый собор Донской иконы Божией Матери (1591–1593. Архитектор предположительно Федор Конь; трапезная и колокольня пристроены в 1673–1679 годах) в Донском монастыре в 1925 году стал местом погребения Патриарха Тихона. В 1930–1940-х годах собор закрыли, в нем располагалось общежитие метростроевцев. Перед Совещанием глав и представителей автокефальных Православных Церквей (июль 1948 года)⁷, в ходе которого зарубежным гостям требовалось обеспечить доступ к могиле патриарха, собор вернули⁸, хотя и с остававшимся еще обременением: «В колокольне собора проживает семейство из пяти человек, не имеющее никакого отношения к церкви»⁹. Ремонтные работы проводились весной 1948 года, причем Патриарх Алексий I просил содействия Совета по делам Русской Православной Церкви «в получении стильного иконостаса из числа имеющихся у Комиссии по охране памятников»¹⁰. Просьба была отклонена.

Из дневника Владимира Александровича Десятникова — одного из основателей ВООПИиК (26 января 1963 года): «Вспомнилось, как в такой же вот зимний день познакомился здесь, в Донском монастыре, с “примкнувшим к ним Шепиловым”. Опальный министр иностранных дел СССР в дорогой шапке и теплой шубе, прихрамывая на раненную во время войны ногу, ходил, опираясь на палку, меж могил. Мы разговорились. Дмитрий Трофимович попросил рассказать о некрополе Донского монастыря. <…> Когда наша экскурсия с Шепиловым подходила к концу, он, соглашаясь с моими сетованиями на бедственное положение уникальных строений монастыря и его некрополя, неожиданно заявил:

— Будь моя воля, давно бы все отдал Патриархии.

Я же, грешным делом, промолчал и лишь про себя подумал: “Все мы задним умом крепки. Кто тебе мешал это сделать, когда ты был главным идеологом страны?”

И еще вспоминаю рассказ В. Н. Иванова, работавшего директором музея Донского монастыря с довоенных лет. В 1945 году¹¹, после избрания Патриархом Московским и всея Руси, Алексий (Симанский) приехал посмотреть, как идут ремонтные работы в Малом соборе Донского монастыря. Рабочие к тому времени ушли, и двери храма закрыли на замок. Патриарху очень уж хотелось увидеть и самому проверить устройство новых печей мироварни. Владимир Николаевич, недолго думая, взбежал по деревянному настилу и через окно забрался в храм, приглашая последовать тем же путем и патриарха.

— Не могу, — ответил патриарх, — сан не дозволяет»¹².

Собор действовал в качестве приписного к находящемуся поблизости Ризоположенскому храму на Донской улице. На протяжении всей советской эпохи именно здесь варили миро: «По мере расходования святого мира в Русской Православной Церкви каждые три-четыре года совершается чин мироварения. Мироварение происходит в первые три дня Страстной седмицы в Малом Донском соборе в честь Донской иконы Божией Матери (Москва)»¹³.

Несмотря на «внешнеполитическое» значение собора, его внутреннее убранство в первые годы после передачи Патриархии оставалось весьма скудным. «В храме было холодно, печное отопление, почти голые стены, редко где висела икона», — вспоминает ситуацию 1949 года Рогнеда Владимировна Маева¹⁴.

В 1949–1963 годах в соборе служил протоиерей Николай Александрович Голубцов (1900–1963)¹⁵, клирик храма Ризоположения на Донской, почитаемый московский священник, духовник самых разных людей¹⁶, крестивший в числе прочих дочь И. В. Сталина Светлану Аллилуеву¹⁷. «Он служил (кроме последнего года, когда расписание на каждую неделю составлялось по-разному) в понедельник и вторник в храме Ризоположения на Донской улице, в среду и четверг — в Малом соборе Донского монастыря, по воскресеньям и праздникам попеременно в этих храмах, имевших тогда общий штат духовенства. Легче и свободнее чувствовал себя батюшка в Донском, туда он обычно и назначал приходить обращавшимся к нему людям. Потом это уже знали — идти к нему на службу надо к 7:00–7:30, а если только для беседы, то часам к 11-ти. Возвращаясь из Донского со службы, мы видели людей часто новых, незнакомых, которые шли и шли в Донской. Много интеллигентных лиц, но много и простых старушек; молодежи по тому печальному времени очень много, по нынешним меркам — мало»¹⁸.

В 1960–1962 годах в Донском храме часто служил епископ Можайский Стефан (Сергей Александрович Никитин. 1895–1963)¹⁹. «Служил владыка в церквах Московской области, в Ризоположенском храме²⁰ и особенно любил Малый собор Донского монастыря — храм Донской иконы Божией Матери, где был погребен Патриарх Тихон, а службу в нем вел причт Ризоположенского храма. По просьбе епископа Стефана Патриарх Алексий благословил совершать службу в этом храме преимущественно в честь русских святых, которые, по принятому издревле порядку, обычно остаются на втором плане»²¹.

Примечательно, что автор альбома не упоминает о Донском монастыре, но говорит о соборе как о «построенном на Донском кладбище».

Станция «Октябрьская» Кольцевой линии метро, открытая в 1950 году под названием «Калужская», стала «Октябрьской» в 1961-м. В 1962-м открылась станция «Октябрьская-радиальная». 26-й маршрут трамвая (Октябрьская площадь — 1-й Академический проезд по состоянию на 1961 год) существует с небольшими изменениями по сей день. Ближайшая к Донскому монастырю станция «Шаболовская» не упомянута, поскольку, сооруженная в 1962 году, открылась для пассажиров лишь в 1980-м.

Лист 1 (оборот)

Церковь Воскресения Христова.

Построена в 1629 г. Ул. Неждановой (Брюсов п.) 1/15. Трол. 1, 12, 20

Автор альбома ошибочно называет храм Воскресения Словущего (то есть освященного в честь Обновления храма Воскресения Христова в Иерусалиме в 355 году) храмом Воскресения Христова. В качестве даты основания он приводит 1629 год, но это год пожара, в котором сгорела первоначальная деревянная церковь, существовавшая по меньшей мере с конца XVI века. Каменный храм строился в 1629–1634 годах.

Церковь Воскресения Словущего на Успенском Вражке всегда оставалась действующей, сделавшись в 1930-х прибежищем для реликвий из разрушенных окрестных храмов — в частности, икона Божией Матери «Взыскание погибших» пришла из церкви Рождества Христова в Палашах (закрыта в 1929 году) через церковь Воскресения Словущего на Малой Бронной (закрыта в 1930-м).

До 1940 года настоятелем храма был протоиерей Николай Александрович Поспелов (1877–1942)²², в 1940-х — начале 1950-х годов — протоиерей Николай Павлович Бажанов (1890/91 — 1965). В войну он «организовал в своем храме служение патриотических молебнов и произносил речи с призывами к защите Москвы»²³. В 1953 году настоятелем назначается протоиерей Владимир Евгеньевич Елховский (1896–1977), служивший здесь до своего выхода за штат (1974), последовательно занимая различные ответственные должности в Патриархии²⁴. О нем с нежной признательностью писал публицист, летописец обновленческого раскола Анатолий Эммануилович Левитин-Краснов: «Вспоминаю его и тотчас чувствую улыбку на своих устах. Добрую и теплую улыбку — иначе его вспомнить нельзя. Чудесный это был человек; все, что есть хорошего в русском священнике, в русском человеке, все воплотилось в отце Владимире. Доброта несказанная — сколько помогал он нам с Вадимом (имеется в виду соавтор А. Э. Левитина-Краснова В. М. Шавров. — К. Т.), да и кому только не помогал!»²⁵ Штрихи к портрету протоиерея Владимира в «чиновничьих интерьерах» дает в дневнике автор труда «Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга» Марк Александрович Поповский (запись от 17 марта 1971 года): «Чистый переулок, 5. Московская Патриархия. Меня принимает во флигельке управляющий канцелярией о. Владимир Елховский. Ему 75, но, несмотря на грузность, старик выглядит очень прочным, живые темные глаза на жирном отечном лице, два клока седых волос по сторонам подбородка. Голос громкий и богатый интонациями. Никакого поповства или елейности. Оказывается, о. Владимир (он говорит об этом не без юмора) окончил филологический факультет Московского университета, академию им. Фрунзе и духовную семинарию. Сын священника из Переславля, он участвовал в трех войнах и окончил последнюю войну в чине подполковника»²⁶.

После отца Владимира много лет служил в Брюсовском митрополит Питирим (Нечаев; 1926–2003).

Другие священники и диаконы храма: протоиерей Иоанн Николаевич Соколов (1887–1969)²⁷; с 1957 года²⁸ — протодиакон Димитрий Савельевич Туриков (1900–1988)²⁹; в 1970-х годах — протоиерей Сергий Николаевич Вишневский (1926–1917)³⁰; в том же десятилетии — протоиерей Василий Васильевич Жеребцов (1928–1981)³¹; в 1965–1982 годах (последний год был настоятелем) — протоиерей Леонид Васильевич Ролдугин (р. 1937)³². Вспоминает протоиерей Георгий Студенов: «В ту пору в храме служили многие достойнейшие священники. С протоиереем Леонидом Ролдугиным служил вместе, с протоиереем Сергием Вишневским, протоиереем Василием Жеребцовым, а когда отца Василия в Троицкий храм на Пятницкое кладбище назначили настоятелем³³, он передал как бы эстафету, подарил мне иерейский серебряный крест»³⁴.

В 1960-х годах регентами храма являлись Павел Николаевич Дихнов (1899–1965)³⁵ и протоиерей Стефан Зотович Андрусенко³⁶. С начала 1970-х годов бессменный регент — Ариадна Владимировна Рыбакова, которая вспоминает: «Но вот прямо перед Пасхой получилось так, что хор остался без регента. Певчие и священники выдвинули меня заменять. И владыка Питирим ставит меня на этот пост… Главное, что перед Пасхой седмица-то тяжелая, пришлось ковыряться… Но тут мне очень помогли батюшки храма, рассказывали и течение службы, и разные особенности, отнеслись очень доброжелательно. Перед Пасхальной службой ко мне подошел митрополит Питирим и сказал: “Ариадна Владимировна, не переживайте, если какая пауза — пойте «Христос Воскресе»”. Вот так с Божией помощью я начала регентовать»³⁷.

Брюсов (Брюсовский) переулок в 1962 году переименовали в улицу Неждановой в честь оперной певицы А. В. Неждановой (1873–1950), жившей неподалеку. Переулок населяли и многие другие деятели театра, чему не приходится удивляться, поскольку в 1928 году здесь появился жилой дом артистов МХАТ, а в 1933–1935 годах — жилой дом артистов Большого театра. На ближайший к артистическим жилищам Воскресенский храм падал, фигурально выражаясь, «отсвет рампы». «Уже сложился своеобразный этикет похорон знаменитого актера. Перед всенощной его заносят в храм в Брюсовском переулке. Здесь гроб находится во время всенощной. После всенощной в приделе отпевание, а потом гроб с телом актера уносят в театр, ставят в фойе. Завтра здесь будет гражданская панихида, а затем во главе торжественной процессии его тело проследует через всю Москву на Новодевичье кладбище. Пребывание в приходе актеров налагает своеобразный колорит на всю церковную жизнь. Невольно вспоминается мне пасхальная заутреня в 1963 году, когда я стоял в алтаре рядом с тремя старыми актерами, и пасхальные песнопения мне приходилось слушать вперемежку с актерскими рассказами о том, как они (лет за сорок перед этим) выступали в концерте с декламацией, во фраках, вместе с Ермоловой, и как Ермолова забыла строчку из стихотворения»³⁸.

Составитель альбома не указывает, от какой станции метро удобнее добраться до храма — вероятно, потому, что к началу 1960‑х годов станций поблизости было уже довольно много.

1-й маршрут троллейбуса, один из самых длинных в Москве, начинался от Боткинской больницы на севере, проходил по Ленинградскому проспекту, улицам Горького, Моховой и дальше на юг, до Варшавского шоссе. 12-й троллейбус от площади Революции вез пассажиров по улице Горького и Ленинградскому проспекту до больницы Министерства путей сообщения. От той же площади Революции отходил 20-й троллейбус «следованием» до Серебряного бора.

Современный адрес храма — Брюсов переулок, 15/2…