Летописец Извольских. 1560–1590-е годы
Казанский поход князя Семена Микулинского глазами русского воина XVI века.
«И в приказех всякие дела погореша…»: летописи против документов
Изучать военную историю России XVI века — дело не из легких. Источники весьма немногочисленны. Пожары, не раз опустошавшие архивы и библиотеки Москвы, да и других русских городов, нанесли серьезный урон письменному наследию минувших столетий. Более всего их влияние отразилось на сохранности актового материала. Столичные пожары 1547, 1571 и 1623 годов беспощадно уничтожили важнейшие хранилища документов — Царский архив и архивы приказов. Не стал исключением и Разрядный приказ, со времен царя Ивана IV Грозного (1533–1584) ведавший военными делами страны. Материалы приказного делопроизводства, то есть синхронные источники, отличающиеся высокой степенью точности и надежности, утрачены безвозвратно. Случайно уцелели лишь крупицы — считанные проценты от общего числа. Конечно, до наших дней дошли разрядные книги — своего рода справочники воеводских назначений, составленные дьяками Разрядного приказа. Они в высшей степени информативны, но почти не освещают обстоятельства вооруженных походов, осад и битв. Именно по этой причине главным источником по военной истории Русского государства эпохи последних Рюриковичей являются летописи, сохранившиеся во многих десятках списков.
Рассказы служилых людей: от безгласности к немногословию
Отраженные в летописном материале сведения о военном деле в Московской Руси «классического», то есть досмутного периода, имеют различную природу. Официальные летописцы получали доступ к столичным архивам и черпали информацию напрямую из документов — воинских разрядов, наказов, отписок воевод, победных реляций и других. На страницах неофициальных летописей могли отразиться рассказы очевидцев — участников военных предприятий, а также простые слухи, коими, как и сейчас, полнились замкнутые «мирки» столичных слобод, периферийных городов и монастырей. Но даже в этом случае историкам редко приходится иметь дело с прямыми свидетельствами самих «воинников» — в их собственном изложении, а не в пересказе третьих лиц. Увы, источников личного происхождения — так называемых эго-документов, то есть мемуаров, дневников, писем — русские служилые люди XVI века после себя почти не оставили.
«Командармы» высшего звена, или «государевы большие воеводы», даже те из них, кто был неравнодушен к красоте книжного слова, по-прежнему сохраняют безмолвие: от их исторических, с элементами автобиографии, трудов не осталось ни строчки. По меткому выражению историка Д. М. Володихина, они — «великие немые русской истории»1. Единственное исключение в этом ряду — князь-беглец Андрей Курбский. Его знаменитая «История о делах великого князя Московского»2 наполнена описаниями боев и сражений. Свой труд тонкий, по-европейски образованный интеллектуал Курбский создавал на чужбине, в период литовской эмиграции. А потому вплести «Историю…» в контекст русской книжной традиции невозможно. Это — почти мемуарная литература, а мемуаров на Руси до Смуты не знали3. Итак, воеводы XVI столетия безгласны.
Чуть лучше обстоит дело с письменным наследием командиров «среднего звена» — младших воевод и войсковых голов. «“Центурионы”» Третьего Рима», как остроумно назвал их историк В. В. Пенской4, происходили из среды служилого дворянства и брались за перо охотнее, нежели родовитые князья и бояре. Наиболее яркие события своей военной биографии они вполне могли занести в особые летописцы. Правда, и последних было до крайности мало. От второй половины XVI века вплоть до Смутного времени известно всего два памятника дворянского летописания. Это краткий летописчик дворян Извольских5 и несколько более пространный летописец бывшего опричника, думного дворянина Михаила Безнина6 (его перу, возможно, принадлежит еще и официальная «Повесть о Полоцком взятии», в событиях которого он принимал деятельное участие7). Извольские писали свои заметки в приграничной крепостце Дедилове в 1560–1590-х годах, Безнин — в тиши стен Волоколамского монастыря на исходе 1580-х. «Центурионы» Ивана Грозного были воистину немногословны.
Впрочем, есть еще одна возможность услышать живой голос участников военных кампаний Ивана IV. Некоторые из них, как уже сказано, сообщали свои истории грамотному летописцу — монаху или дьяку. Такие рассказы, разумеется, известны8. Правда, стоит учитывать, что зачастую составитель летописи излагал события своими словами, с одной лишь опорой на изустно полученные сведения, и только в редчайших случаях мог зафиксировать речь очевидца непосредственно, без «книжной» редактуры. В наличии такого рода рассказов, отчасти снимающих печать молчания с уст служилых людей XVI столетия и приоткрывающих доселе неведомые тайны русской военной истории, убеждает нас новейшая находка.
Летописец Вологодский да Пермский, пополнен в Новгороде, да дописан в Москве, да свершен в… Кириллове?
В Отделе рукописей Российской государственной библиотеки хранится собрание Вукола Михайловича Ундольского (1816–1864) — выдающегося библиографа и коллекционера старинных книг. В этом собрании под № 762 значится неприметный с виду кодекс форматом «в четверку» (или, как говорят специалисты, in quarto), на 72-х листах, писанный скорописью разных почерков в XVII веке. Под скромным картонным переплетом, обтянутым светло-коричневой кожей с тиснением, обнаруживается подборка материалов историко-литературного содержания. Баснословное «Сказание о князьях Владимирских» (выводящее род русских царей от римского императора Августа) соседствует здесь с древнейшим из ныне известных списков «Голубиной книги», а перечень правителей Ромейского царства — с начальными статьями «Летописца русского от 72-х язык». Среди перечисленных текстов с 10-го по 20-й лист в сборнике помещен небольшой летописец, начинающийся с призвания Рюрика и кончающийся 1545 годом. Летописец этот прежде не был замечен историками, а потому остался не изданным и даже не упомянутым в трудах по русской истории. Между тем содержание памятника весьма примечательно. В начальной части угадывается хорошо известный специалистам текст — так называемый «Краткий Вологодско-Пермский летописец», созданный на Русском Севере где-то на рубеже XV–XVI веков (а если точнее, его доведенный до 1500 года вариант, изданный Б. М. Клоссом по списку Синодального собрания ГИМа9). Начиная с 1502 года идет блок оригинальных записей. Он распадается на три части, прибавленные к «Краткому Вологодско-Пермскому летописцу» в разное время и в различных регионах России. Под 1502–1514 годами изложены события, связанные с историей Великого Новгорода. Некоторые из этих известий весьма близки к местным хроникам, особенно к «Четвертой Новгородской летописи» по списку Н. К. Никольского. Следом после небольшого разрыва в хронологии помещены записи московского происхождения за 1521–1544 годы. Они явно выбраны из «столичного» источника «Холмогорской летописи», о наличии которого давно уже догадывались знатоки русского летописания10. Наконец, финальная часть состоит из двух записей за 1545 год, совершенно самобытных и не имеющих параллелей в известных источниках. Вторая из них кратко сообщает о паломничестве молодого великого князя Ивана IV, будущего царя Грозного, по северным монастырям. Можно полагать, что она составлена в Вологодском крае либо в Кирилло-Белозерском монастыре. Мы еще вернемся к ней, а пока обратим внимание на предшествующую ей летописную статью. Перед нами — пространный, нетипично подробный рассказ о походе русских войск на Казань весной 1545 года. Уже при первом знакомстве бросается в глаза манера изложения, отличная от прочих статей исследуемого летописца. Она напоминает вовсе не книжный, а скорее бытовой язык русского человека XVI столетия. За исключением стандартной преамбулы, все повествование построено по принципу «нанизывания» однородных фраз, характерному для деловой речи той поры11 или же для записи со слов очевидца. Фразы беспрерывно перемежаются соединительным союзом «и», создавая тем самым особый ритмический стиль. Такие рассказы о военных событиях встречаются в русском летописании, а именно в тех случаях, когда они фиксировались «по слову» самих «воинников» или же записывались ими самими. Наиболее яркий пример — летописец князя Федора Федоровича Волконского, созданный в 1650–1660-х годах по его приказанию или же «списанный» им собственноручно и включавший подробный отчет о боевом пути этого славного воеводы12. Рассказ князя об обороне крепости Белой (1634) выдержан в той же стилистике, что и статья нашего летописца о походе на Казань. Это — разделенные столетием типологически близкие явления одного порядка.
Конечно, для литературы XVII века такой текст хотя и представляет большую ценность, но не является редкостью. Иное дело — времена Ивана Грозного. Подобные памятники в веке XVI — наперечет. Чтобы понять, сколь ценный источник оказался в наших руках, надо сделать небольшое отступление и сказать несколько слов об описанном здесь событии — Казанском походе 1545 года.
Начало «Казанской войны»: лабиринты источников
Борьба двух державных «царств» — Москвы и Казани — длилась более века. При Иване III (1462–1505) и Василии III (1505–1533) русские полки не раз осаждали ханскую твердыню на Средней Волге. Бывало, Казань отражала нашествие, иной раз — склоняла голову, нехотя принимая на свой престол московского ставленника. Мир с Казанью никогда не был прочен и долог. В детстве Ивана IV набеги казанцев на восточные рубежи Руси являлись обычным делом. Тактика пассивной обороны, применяемая русской стороной, быстро себя изжила. Вскоре в Москве приняли решение о переходе к активной, наступательной борьбе против казанских татар. В апреле 1545 года начался первый за время правления Ивана Грозного поход на Казань. Юный государь не принял в нем участия, но послал к Казани своих лучших воевод. По вскрывшимся ото льда рекам русские войска, погрузившись на быстроходные струги, двинулись двумя путями. Главные силы под руководством князя Семена Микулинского, по отеческому прозванию Пункова, выступили из Нижнего Новгорода по Волге. Малый же корпус князя Василия Серебряного следовал из Вятской земли по рекам Вятке и Каме. В назначенный день обе судовые рати должны были соединиться неподалеку от Казани и вместе действовать против неприятеля.
О ходе военной кампании 1545 года ученые судят по данным восьми источников, тексты которых были изданы уже к середине XX века. Два из них — разрядные книги. Они содержат список походных воевод и вероятную дату начала похода, но не более того13. Еще два источника носят вспомогательный характер: первое послание Ивана Грозного князю Курбскому (1564)14 и «Казанская история» (1560-е)15 — воинская повесть, крайне неточная при передаче деталей, а в случае с рассматриваемым походом — весьма недостоверная16. Оставшиеся четыре — русские летописи середины — второй половины XVI века. Это придворный «Летописец начала царства»17 и его редакция, включенная в официальную же «Царственную книгу»18. Это «Постниковский летописец»19, финальная часть которого восходит к единому с «Летописцем начала царства» источнику — гипотетическому летописцу 1547 года20. Наконец, это «Хронографическая летопись»21, явно созданная в среде столичных книжников22. Вместе они излагают события похода весны 1545 года следующим образом.
С началом апреля флотилии князей Микулинского и Серебряного двинулись на Казань. Близ устья реки Казанки они объединились, причем рать Серебряного по пути успела «побить» немало «казанских людей». Соединенные войска нанесли внезапный удар по посаду Казани, посекли и взяли в плен многих татар, предали огню шатры торговцев и ханские кабаки. После удачного набега князья вернулись в Москву, где удостоились великих почестей. Победа имела горький привкус. Приписка к «Царственной книге», сделанная, как полагают, по велению Ивана Грозного на склоне лет самодержца, сообщает о судьбе третьей, не упомянутой другими источниками судовой рати. Небольшой отряд пермичей под началом воеводы Внучко Львова опоздал к намеченной встрече под Казанью и подвергся полному уничтожению. Несмотря на этот локальный успех, казанцы были удручены результатами русского похода. Хан Сафа-Гирей всерьез подозревал своих сановников в измене, полагая, что кто-то из них навел на Казань войска ненавистного «Московского». «И оттоле начяша рознь быти в Казани, царь (хан. — Н. Б.) почял на князей неверку держяти»23.
Понятная, на первый взгляд, картина боевой экспедиции 1545 года сделалась предметом острых дискуссий для нескольких поколений историков24. Многое оставалось неясным. Например, какую цель преследовали русские войска — только ли разорить окрестности Казани или взять сам город? А если так, то оказался ли поход действительно удачен, как о том говорит официальная летопись? Не сорвался ли штурм из-за опоздания пермской судовой рати? И прав ли был хан Сафа, обвиняя свою знать в измене? Если же нет, то как тогда объяснить полную неготовность казанцев к защите собственной столицы? Эти и другие вопросы отнюдь не праздны: они прямо касаются проблем функционирования русской военной машины начала «Казанской войны» и кануна реформ Ивана Грозного. Для их решения известных источников явно недоставало — требовались новые свидетельства, исходившие не только из среды столичных книжников — а именно таковы все доступные историкам летописные известия о походе, но и от непосредственных участников последнего. Ныне, о чем сказано выше, такой источник благополучно обретен в Москве под сводами Дома Пашкова, где размещается рукописный отдел РГБ…
