В.Д. Фалилеев. Иллюстрация
Биографические заметки.
Ограниченный рамками журнальной статьи, далеко не обо всех замечательных художниках-граверах, работавших в Москве конца XIX — первой половины XX века, я смогу здесь рассказать, не обо всех даже просто напомнить, ибо многие из этих мастеров ныне, увы, основательно забыты. Но хотя бы начну — в надежде на продолжение.
Вадим Дмитриевич Фалилеев (1879–1950)
Сейчас его знают больше антиквары и ценители гравюры, хотя «этот художник и человек, так трагически закончивший свой путь в искусстве, достоин самой доброй памяти», — отмечал в своих мемуарах гравер и живописец И. Н. Павлов1. В. Д. Фалилеев, отпрыск купеческого семейства, появился на свет в селе Маиса Пензенской губернии, где располагалось родительское поместье. О первых годах жизни Вадима сведения не сохранились. После Пензенского земледельческого училища, обнаружив недюжинные художественные способности, он продолжил обучение в Пензенском художественном училище (1899–1901), затем год провел в стенах Киевского художественного училища и в конце концов поступил в Императорскую академию художеств в Петербурге (1903), перед тем позанимавшись в рисовальной школе княгини М. К. Тенишевой2. В первые «академические» годы Вадим примыкает к молодежи, стремящейся к декоративной и яркой живописи (склонность к декоративности, «звучности» цвета сполна проявится в его цветных гравюрах). Искусством гравюры увлекся в 1905 году. Особенно ему нравились работы швейцарца Ф. Валлоттона, о чем он много позже писал: «Я был поражен этой простотою форм и силой их воздействия и увидел возможность самому вырезать гравюру, подобную этим по технике». Его учителями являлись известные художники Я. Ф. Ционглинский, Г. Р. Залеман, Г. Г. Мясоедов, а гравюру преподавал академик В. В. Матэ. «Он дал мне <…> столько удивительных указаний и так направлял мои искания, что я всегда благодарен ему за это». Мэтр посоветовал изучить гравюры итальянских и японских мастеров, хранящиеся в Эрмитаже. Впоследствии Фалилеев признавался, что перенял «манеру резьбы <…> у итальянцев», а японские гравюры научили его «многоцветности». К концу 1905 года рождается целая серия работ — «Косари», «Озеро», «Лето», «По дороге», «Ветер», «Гроза», «Спящий кучер».
Гравюра — статья особая. Гравером нужно родиться. Видимо, Фалилеев был изначально отмечен этим даром: первые же опыты сразу поставили его в один ряд со сложившимися мастерами, ученичество как таковое отсутствовало. Вадим Дмитриевич примкнул к художественному объединению «Мир искусства», где уже блистали В. А. Серов, М. В. Нестеров, М. А. Врубель, А. Н. Бенуа, Е. Е. Лансере, К. А. Сомов, Б. М. Кустодиев, Н. К. Рерих, А. П. Остроумова-Лебедева… На выставку «Мира искусства», открывшуюся в феврале 1906 года, были отобраны и фалилеевские гравюры. Общение с хорошими художниками, участие в выставке воодушевили Вадима Дмитриевича, он стал работать еще больше. Замечательны созданные тогда портрет брата («Митя») и пейзаж «Сад». Гравюра «Полдень» (1907) принесла автору громкую известность. В том же году он экспонировал свои работы на выставке «Blanc et Noir» в залах Академии художеств, получив первую премию в 300 рублей. Эти деньги пришлись как нельзя кстати, на них Фалилеев отправляется в Европу изучать листы старых мастеров — Дюрера, Гольбейна, Кранаха, Альдегревера… В Париже Вадим Дмитриевич — завсегдатай отдела эстампов Национальной библиотеки, ходит в Лувр, в один из дней посещает мастерскую Матисса.
Вернувшись в Россию, весь 1908 год Фалилеев истово занимается офортом. Под впечатлением недавнего путешествия рождаются «Крыши Парижа» и «Аркольский мост», цветные аквантины (разновидность офорта) «Перелет» и «Купол Сорбонны».
В 1909 году В. Д. Фалилеев женился на Екатерине Николаевне Качуре (1886–1948), также учившейся в Академии художеств. Медовый месяц молодые провели у родных жены в Ярославле. Там Вадим Дмитриевич «примерился» к теме великой русской реки, к которой неоднократно обращался на протяжении всей жизни. Одна из первых гравюр — лист большого формата под названием «Плот во время дождя». Позже появились «Возвращение на Шексну» (приток Волги), «Вечер» и другие.
Через год он получил звание художника с правом годичной командировки за границу (такие пенсионерские поездки присуждались лучшим ученикам Академии) и в феврале 1911 года вместе с женой предпринял путешествие по Италии, посетив Венецию, Флоренцию, Неаполь, остров Капри, где познакомился c М. Горьким. Из этюдов, выполненных на Капри, позднее родится «хокусаевская» «Волна» Фалилеева.
Привезенные из поездки работы — «Портрет кардинала Томмазо Ингирами» (копия полотна Рафаэля), «Чудо Святого Марка» (по Тинторетто), награвированные виды итальянских городов — позволили В. Д. Фалилееву в следующем году вторично отбыть в пенсионерскую поездку. И снова супруги отправились в Италию по знакомым уже местам — Венеции, Флоренции, острову Капри, посетили еще и Рим.
По возвращении в Петербург (1913) Вадим Дмитриевич участвует в выставках «Мира искусств». Чтобы прокормить семью, пришлось «подрабатывать». Он делает иллюстрации для журнала «Аполлон», офорты с видами столицы для почтовых открыток, оформляет книги поэта Саши Черного, его вещи покупает гравюрный кабинет Румянцевского музея. Но средств на жизнь все равно не хватало. Художник на три года уезжает к родным жены на Волгу. Там появляются работы «Зимняя ночь» (1913), «Пасхальная ночь на Волге» (1913), «У перевоза», «Зимнее утро на Волге» (1915), «Сумерки» (1916), «Разлив Волги» (1916), множество офортов. В это время формируется фалилеевское отношение к природе: ее «никогда не следует натурализировать. В природе важно найти, почувствовать, оценить поэзию. Из общих впечатлений нужно выкидывать все лишнее, типизировать увиденное».
В 1916 году Фалилеевы перебрались в Москву. Несмотря на трудности, связанные с военным бытом (шла Первая мировая война), отсутствие постоянного источника средств к существованию, тесную квартиру, Вадим Дмитриевич много работал. Большим подспорьем стал заказ архитектора А. В. Щусева, строившего Казанский вокзал. Он заказал художнику серию гравюр и офортов, запечатлевших ход грандиозной стройки и ставших впоследствии широко известными.
«Творческая горячка» охватила В. Д. Фалилеева. Появляются «Башня» (1916), «Внутри башни» (1917), «Пантеон» (1917), «Отдых после работы» и ставшая визитной карточкой художника «Спелая рожь», где эффект брызжущего лучами солнца достигает силы живописи Ван Гога. И. Н. Павлов вспоминал: «Фалилеев показывал мне свои достижения в области гравюры на линолеуме. Меня поражали его произведения. Это был, как правильно кто-то заметил, Куинджи русской гравюры, великолепный мастер контрастных цветов, смело извлекавший из материала острые динамические линии и яркие волнующие краски. Но что на меня подействовало сильнее всего — это его гравюра с картины Рафаэля, сделанная в девять досок. Я думаю, что она нисколько не уступает лучшим мастерам гравюры XVI века».
Зимой 1917 года гравюрный кабинет Румянцевского музея устраивает первую персональную выставку художника. В этот период началась и его педагогическая деятельность. Он работает в женском политехникуме, а вскоре получает приглашение в Академию: умер Василий Васильевич Матэ, освободилась должность… Фалилеев благоговейно отказался занять место покойного учителя, остался в Москве. По протекции все того же И. Н. Павлова он поселяется в доме на Якиманке, где, кроме Ивана Николаевича, обитали знаменитые и безвестные художники. В мемуарах Павлова читаем: «Когда я впервые познакомился с Фалилеевым, он жил в квартире своих знакомых на Патриарших прудах. Травить офорты ему приходилось на лестнице. Переехав к нам на Якиманку, Вадим Дмитриевич вздохнул: тут он имел в своем распоряжении огромный зал и две большие комнаты. В Москве он многих не знал, держался особняком, и во мне увидел верного товарища по профессии. Мы взаимно полюбили друг друга». Здесь В. Д. Фалилеев создал работы для своих альбомов «Дожди» (1919) и «Италия» (1921).
Осенью 1918 года его назначают профессором графики в художественных мастерских Строгановского училища и Училища живописи, ваяния и зодчества (после объединения этих учебных заведений — ВХУТЕМАС). С 1920 по 1921 год он был деканом графического факультета. Одновременно преподавал в московском Пролеткульте, читал публичные лекции, в начале 1920-х годов трудился в бывшей типографии И. Д. Сытина, переименованной в Первую образцовую. Живописец и график А. И. Кравченко: «В мастерской гравера-офортиста В. Д. Фалилеева нашел я дружескую поддержку, когда приехал из Саратова. <…> В мастерской Фалилеева на Якиманке собирались художники всех направлений, критики, писатели, работники полиграфии».
Казалось бы, жизнь бьет ключом: работа, выставки, признание… Но в 1924 году Вадим Дмитриевич неожиданно уехал с семьей за границу. Через Ригу пробрались в Швецию, там поначалу и остались.
Нельзя согласиться с автором сопроводительного текста к альбому «В. Д. Фалилеев» (см. список литературы), искусствоведом В. Чесноковым, говорящим следующее: «В наших музеях есть несколько его цветных линогравюр, исполненных за границей. <…> Эти гравюры, холодные по цвету, жесткие по рисунку, свидетельствуют о спаде мастерства» — и далее утверждающим, что Фалилеев-эмигрант, лишенный «живительных соков — русской жизни, русской природы», как художник кончился. Здесь слышится перекличка с приведенными в начале словами И. Н. Павлова о «трагическом» завершении жизненного пути Вадима Дмитриевича. На самом деле его зарубежная карьера развивалась успешно. Он провел три выставки; живя в Стокгольме, участвовал в Выставке работ русских художников в Америке (1924), Международной выставке декоративного искусства и художественной промышленности в Париже (1925), удостоился серебряной медали на международной выставке «Искусство книги» в Лейпциге (1927). С 1926 по 1938 год Фалилеевы — в Берлине. Вадим Дмитриевич писал маслом и акварелью жанровые сцены из жизни русской деревни, портреты. В его доме собирались земляки — художники эмигранты, но заезжали и «командированные» из СССР, а работы самого Фалилеева в 1930-х годах все еще экспонировались на родине. От набирающего силу нацистского поветрия семья срывается с насиженного места, переезжая в 1938 году в Рим. И там Фалилеев, несмотря на солидный возраст, не сидит без дела — участвует в групповых выставках в Милане и Риме, в апреле 1940 года представляет свои произведения на XXXII Международной выставке в Galleria di Roma, посвященной проживающим в итальянской столице художникам-иностранцам. В октябре 1942-го в галерее La Barcaccia он провел совместную выставку с женой и дочерью — скульптором, иконописцем Екатериной Вадимовной Фалилеевой-Сантопиетро; через месяц их выставка состоялась в галерее Buchetti.
Что интересно, главной темой фалилеевских работ итальянского периода оставалась… Волга. Мастер успел также создать серию пейзажей любимых итальянских городов — Рима, Венеции, Неаполя. Незадолго перед смертью по приглашению режиссера А. А. Санина он оформил оперу «Кощей Бессмертный» Н. А. Римского-Корсакова для Оперного театра в Неаполе. Скончался Вадим Дмитриевич в Риме, похоронен на римском кладбище Верано.
Так получилось, что собрание произведений В. Д. Фалилеева в России гораздо скуднее, чем за рубежом. Е. В. Фалилеева-Сантопиетро передала после смерти художника несколько поздних его гравюр в дар Русскому музею, однако это, конечно, капля в море. Единственная монография о нем издана в 1924 году заведующим гравюрным кабинетом Румянцевского музея Н. И. Романовым. Да, о полном забвении в данном случае говорить нельзя, но такой ли памяти заслуживает человек, по поводу творчества которого народный художник РСФСР А. П. Остроумова-Лебедева однажды сказала: «Побольше бы таких граверов, тогда можно было бы быть спокойным за судьбу гравюры как свободного большого искусства».
Алексей Иванович Усачев (1891–1957)
Его имя словно затушевано временем. Много лет я пытался собрать материалы и написать биографию этого выдающегося гравера и педагога, основоположника советской ксилографии4, но до сих пор мало что удалось узнать. Долг памяти обязывает, впрочем, поделиться найденным.
О его детских годах сведений не сохранилось — по крайней мере, в доступных мне источниках. В 1907 году Усачев занимался в московской студии И. И. Машкова и Н. К. Михайловского. Позже, в 1909–1913 годах, обучался в Московском училище живописи, ваяния и зодчества (МУЖВЗ) у В. Н. Масютина и Д. Н. Кардовского. Расцвет творческой деятельности Алексея Ивановича пришелся на послереволюционные годы. Искусствовед Л. Р. Варшавский писал: «Улавливая довольно верно основные принципы нового искусства гравюры в условиях молодой советской страны, Усачев испытывал прилив подлинного вдохновения. И не случайно гравюра входила в круг мыслей и чувств Усачева еще в те годы, когда он был в Школе живописи, ваяния и зодчества. Новая встреча с гравюрой в годы революции явилась для художника решающей. В начале двадцатых годов Усачев уже был достаточно известен, и не только среди гравюроведов и историков книги. О нем заговорили. Вряд ли можно было обойти это имя при исследовании начальных лет жизни нашей гравюры». Профессор А. А. Сидоров в 1928 году назвал Усачева «архаиком», добавив, что в технике продольной гравюры5 именно «Усачев создал лучшее, чем вообще может похвалиться Москва. Порою его гравюра становится техническим подвигом». В начале 1920-х годов Алексей Иванович в студии ВХУТЕМАСа изучает литографию, фотомеханику, наборное дело, печать.
И. Н. Павлов писал об А. И. Усачеве: «Один из самых серьезных моих учеников. Таких фанатиков гравюры, как Усачев, у нас немного. <…> В его первых гравюрах сказывалось несомненное влияние Фаворского. Позднее Усачев бросил торцевую гравюру и стал заниматься обрезной6, в ней он достиг поразительных результатов. Как мастер обрезной гравюры Усачев не имеет себе равных. Мне приятно, что мои ученики — Усачев, Маторин и другие — на практике педагогической работы утвердили испытанный метод моей учебы, насыщая учащегося максимумом технических знаний и не ломая творческих индивидуальностей молодежи».
А. И. Усачев много занимался оформлением книг, создал оригинальные экслибрисы. Участвовал в работе над красочным альбомом «Революционная Москва Третьему конгрессу Коммунистического Интернационала» (1921). «Заказчиком» выступил председатель Моссовета Л. Б. Каменев, «который стремился подчеркнуть экстраординарное значение пролетариата Москвы в успехах революции». Как говорится в позднейшем обзоре, «вошедшие в комплект графические работы поделены на несколько разделов: “Старая Москва”, “Годы революционной борьбы”, “Советская Москва”, “Завоевания рабочих”, “Деревня”. Очень многие из городских памятников архитектуры, отраженных в альбоме, перестали существовать уже в 1930-х гг. при реализации Генерального плана реконструкции столицы».
Успешную карьеру в Москве Алексей Иванович внезапно оборвал, уехав в 1924 году в Киев. Почему он порвал с московской школой гравюры? Сейчас невозможно ответить на этот вопрос. Просматриваются и политико-идеологические, и чисто профессиональные внутрицеховые мотивы. У художника настали годы перелома. Л. Р. Варшавский: «Киеву, в котором столько веков течет культурная жизнь, Усачев обязан своей встречей с теми особенностями педагогических приемов в художественной школе, которым он остался верен до конца своей жизни. Семь лет, отданных Киевскому художественному институту, не отвлекают его от гравюры. Он находит мир новых откровений в гравированных пейзажах, передающих красоту Днепра, Киева, в иллюстрациях».
В 1931 году А. И. Усачев вернулся в Москву. Город к тому времени неузнаваемо изменился. Пришлось все начинать заново. Основным местом работы стали книжные издательства, в том числе и «Academia». Примерно в этот период с Усачевым знакомится молодой человек — школьный учитель и начинающий гравер Н. В. Синицын7, спустя годы писавший: «Граверная миниатюрность близка мне и знакома в творческих ксилографиях Усачева Алексея Ивановича, активно работавшего в 20-30-40-50‑е годы нашего века. Моего первого наставника ксилографской техники. В своем собрании бережно храню все его ксилографии тех лет. Усачев возвеличивал значение концовок, заставок в ряду полосных обложек иллюстративных сюжетов, считая все это необходимым для поднятия художественного оформления печатных изданий. Алексей Иванович, понимая искусство гравюры, имел строжайшее отношение к ксилографии. “Ревнивое” его время считало невыгодным “поднимать” искусство А. И. Усачева — как и его выдающуюся деятельность профессора полиграфических институтов Москвы и Киева. Профессор Усачев всегда оставался самим собой, не принадлежавшим к творческим и политическим группировкам. Студенты называли его “Ученым художником”. <…> В творческой мастерской Усачева посчастливилось мне познавать его практические приемы, технику ксилографии, методы Фаворского и Павлова. Техники того и другого Алексей Иванович блестяще знал, причем пользовался своей практикой гравирования, своими выразительными принципами. Я многим обязан этому замечательному и умнейшему человеку, великолепному художнику, ныне незаслуженно забытому. А ведь его работы хранятся в крупнейших музеях страны. Мечтаю о его персональной выставке».
Познакомились и подружились они еще и потому, что оба тогда проживали в Сокольниках. «Самое сильное и цельное впечатление составляют пейзажи его любимых Сокольников. В узких небольших переулках, садиках, выходящих прямо на улицу, деревянных домиках, утопающих в зелени, сохранялось много уютного, провинциального, несколько застывшего от прошлого века. Художник рисует Сокольники из окон своей мастерской, сочные зеленые холмы, дома, сверкающие березы, равнины, занесенные снегом, теплые июльские вечера, озаренные заходящим солнцем или серебристым светом луны» (Л. Р. Варшавский).
С 1935 по 1940 год А. И. Усачев преподавал в Московском институте изобразительных искусств. В 1948 году участвовал в выставке «Великая Отечественная война».
А. А. Сидоров отмечает: «На Украине в годы сталинских пятилеток работали русские мастера: превосходный ксилограф А. И. Усачев и первоклассный офортист-реалист, казанец И. Н. Плещинский8. Обмен творческим опытом и живыми силами художников-преподавателей стал характерным явлением художественной жизни всей нашей великой страны».
Из воспоминаний сына А. И. Усачева Никиты Алексеевича: «С 1937 года с 1-го по 4-й класс я учился в 370-й школе в Сокольниках. Рисование у нас преподавал Николай Васильевич Синицын. Потом я перешел в другую школу, там после войны проучился несколько лет в школе рабочей молодежи, а когда вернулся уже в 6‑й класс, Николай Васильевич преподавал нам и черчение. Потом жизнь меня побросала из стороны в сторону: учился я в школе рабочей молодежи, после нее 5 лет служил на Балтийском флоте. Когда мобилизовался и вернулся в Москву, встречи с Синицыным продолжились, но уже не как ученика с учителем, а на равных. Больше, конечно, он был дружен с моим отцом Алексеем Ивановичем Усачевым — известным художником-гравером. Николай Васильевич занимался у нас дома, брал у отца уроки гравюры. Многое память не сохранила, что-то уже видится совсем мутно. Но как сквозь туман вспоминается очень красивый молодой человек, мой школьный учитель — Николай Васильевич Синицын — хороший и порядочный русский человек».
В 1958 году хороший и порядочный русский человек Алексей Иванович Усачев умер. Что осталось? Гравюры и иллюстрации, по большому счету неизвестные широкой публике, ученики. Кроме названных выше учебных заведений, он преподавал в Московском заочном полиграфическом институте, Институте повышения квалификации редакционно-издательских работников при Министерстве культуры РСФСР. Из наград имел почетный диплом Международной выставки художественной промышленности и декоративных искусств в Монца-Милано (1927). Это пока все о нем.
Илья Алексеевич Соколов (1890–1968)
Он родился в селе Фили под Москвой. Отец работал почтальоном, но из-за болезни оставил службу и стал на дому сапожничать. Мать занималась хозяйством. Рисовать мальчик стал рано. В семье к его увлечению относились сочувственно. На художественную школу денег не было, но воскресные рисовальные классы Илья посещал. В 1902 году он окончил общеобразовательное училище при духовной семинарии и поступил в иконописную мастерскую Г. Д. Почетного. С учениками этот «опытный специалист», как о нем писали, почти не занимался, ребята в основном наблюдали за работой мастера. Через шесть лет Илья приобрел квалификацию иконописца. Искусствовед В. Г. Азаркович писала: «Теперь у юноши появилось в руках “хлебное” ремесло». Не стоит преуменьшать значение сего факта и забывать, как важно было в то время заработать себе на хлеб, чтобы выжить. Не менее важным для художника оказывался процесс обретения своего места в искусстве. Что-то не удовлетворяло Илью, раз в 1909 году он поступил в студию к живописцу А. П. Большакову. Вновь пришлось учиться, рисовать с живой модели, проходить головной и натурные классы. Илья много читал, посещал музеи, интересовался и частными коллекциями, из которых его особенно поразило собрание Н. С. Мосолова, содержавшее в числе прочего первоклассные голландские офорты XVII века. Но учеба оборвалась в 1911 году, когда Соколова призвали в армию. И вот уже молодой человек служит в гарнизоне крепости Осовец неподалеку от Белостока. Утешало то, что и в армии он занимался любимым делом: рисовал декорации для гарнизонного театра, писал портреты командиров и товарищей. Между тем началась Первая мировая война. И. А. Соколов участвовал в боях, видел кровь и смерть. В сентябре 1914 года попал в окружение и оказался в плену. Четыре года в Германии, работа на шахтах и на брикетной фабрике. Попытка бежать оказалась неудачной. В 1919–1921 годах воспоминания о жизни в неволе найдут отражение в серии гравюр «Германский плен» («На пашне»), «Молотьба», «Старая шахта», «Брикетная фабрика», «Жатва», «В шахте». Освободился только в 1918 году, когда в России уже свершилась революция. А Соколов, хотя прежний мир и рушился, мечтал заниматься творчеством. Устроился на работу в Пролеткульт, где в мастерской художника С. М. Колесникова стал преподавателем живописи. В Пролеткульте состоялось знаковое знакомство с В. Д. Фалилеевым, пробудившим в молодом коллеге интерес к цветной гравюре. Фалилеев же преподал Соколову и начальные уроки граверной техники. Летом 1919 года, когда Илья Алексеевич должен был с учениками ехать в Киев на экскурсию, заведовавший графической мастерской Фалилеев на прощание подарил ему линолеум и резец, убеждая попробовать нарезать гравюру. Никто не мог предположить, что результат превзойдет все ожидания: появились листы «В огороде», «Мостик (в Киеве)», «У коновязи», «Мельница (в Липецке)». Вернувшись в Москву, Соколов показал свои первые опыты Фалилееву. Вадим Дмитриевич щедро похвалил и отнес листы Н. И. Романову — заведующему отделом изящных искусств Румянцевского музея. «В гравюрах этих были еще, конечно, свои недочеты как в рисунке, так и в технике, но в то же время они уже говорили о том, что художник сумел почувствовать основные особенности языка гравюры» (искусствовед М. З. Холодовская). Н. И. Романов приобрел для гравюрного кабинета работу «В огороде», положив тем самым начало коллекции гравюр И. А. Соколова.
В 1920 году Илья Алексеевич становится ассистентом В. Д. Фалилеева. Совместная работа сблизила художников, а совместное печатание многоцветных гравюр многому научило Соколова, «вооружило» его. Спустя год он начал самостоятельно вести мастерскую гравюры, но вскоре (1922) покинул Пролеткульт по принципиальным соображениям. Как отмечала упомянутая выше М. З. Холодовская, «И. А. Соколов примкнул к группе мастеров цветной линогравюры, противопоставлявших свое жизненно-правдивое искусство условному схематизму формалистической ксилографии». В ранних соколовских гравюрах, «излучающих звонкий радостный колорит», сильно влияние В. Д. Фалилеева.
Резал гравюры молодой художник серийно. Тогда многие мастера работали сериями: «Уголки Москвы», «Московские дворики», «Старая Москва» И. Н. Павлова, «Русская провинция» К. Ф. Юона, «Уголки Сергиева Посада» В. И. Соколова, автолитографии Б. М. Кустодиева… Творчество Ильи Алексеевича созвучно выраженным здесь настроениям, особенно московским гравюрам Павлова, в воспоминаниях частенько причислявшего коллегу к своей «павловской бригаде» художников. И. А. Соколов сделал несколько гравюр для несостоявшегося издания «Советская Москва». Тема Москвы новой, социалистической, впоследствии будет звучать у него неоднократно.
Во второй половине 1920-х годов Илья Алексеевич матереет и уже выступает с самостоятельными художественными решениями; воплощаемые им образы приобретают четкость и лапидарность. Главной темой творчества Соколова в этом и следующем десятилетии становится советская индустрия. Первая цветная «индустриальная» линогравюра родилась в 1925 году, послужив началом цикла «Завод “Серп и Молот”». Илья Алексеевич побывал на Магнитке, на Златоустовском и Таганрогских заводах. Большим успехом пользовалась его гравюра «Строительство мартеновского цеха. Кузнецкстрой» (1932). Позже, в 1949 году, появилась лучшая, на наш взгляд, работа цикла — портрет знатного сталевара Ф. И. Свешникова.
И. А. Соколов работал в разных графических жанрах и техниках: резал миниатюрные гравюры на дереве, пробовал себя в гравюре на металле, выполнял портреты в технике меццо-тинто9, делал монотипии10, рисовал гуашью. Не занимался только книжной графикой. Созданные им портреты Ленина, Сталина, Горького, серии гравюр, посвященных опять же Ленину и Горькому, объявлялись при жизни автора классическими. Много и плодотворно трудился Илья Алексеевич и во время Великой Отечественной войны. Жил долго, изведал славу, признание. В 1951 году удостоился Сталинской премии, в 1954-м — избрания членом-корреспондентом Академии художеств СССР, в 1955-м — звания заслуженного деятеля искусств РСФСР, в 1963‑м — звания Народного художника СССР. Умер в Москве. Сегодня известен, что называется, в очень узких кругах. Хотя гравюры его нет-нет да «всплывают» из постсоветского небытия…
Николай Иванович Пискарев (1892–1959)
Родился в городе Бежица Брянского уезда Орловской губернии. Отец, Иван Федорович, больше сорока лет проработал на заводе в Брянске. Мать, Ефросинья Степановна, происходила из семьи сельского священника. Кроме службы, И. Ф. Пискарев «состоял членом совета при гимназии, казначеем благотворительного общества». В доме имелась библиотека, выписывались газеты и журналы. Глава семейства любил на досуге вырезать из дерева изящные вещицы с инкрустацией. Подражая ему, резал фигурки из дерева и Коля. В 1904 году он поступает в Строгановское художественно-промышленное училище. Иван Федорович писал директору: «Представляя одновременно с сим прошение о принятии сына моего Николая в число учеников вверенного Вам училища, имею честь покорнейше просить Вас: не откажите в зачислении его в случае поступления в училище в число пансионеров общежития при училище, чем значительно облегчится моя задача по воспитанию сына, так как, живя вдали от Москвы, я в то же время не имею в ней ни родных, ни знакомых, кому мог бы поручить сына». Однако в предоставлении общежития Николаю отказали.
Согласно сохранившимся документам, первые годы учился юноша посредственно, общеобразовательные предметы его не интересовали. На третьем курсе (карандаш, живая натура, акварель, контуры, лепка) пискаревские работы хвалят. К концу обучения он серьезно увлекся начертательной геометрией, теорией теней, перспективой, историей искусства. Начав заниматься в деревообделочной мастерской, в 1907 году Н. И. Пискарев переходит в мастерскую чеканки по металлу. В 1909‑м получает звание мастера скульптуры по металлу и поступает в графическую мастерскую, руководил которой живописец, график, художественный критик С. С. Голоушев, привлекший к преподаванию В. А. Серова, Л. О Пастернака, А. В. Васнецова, Н. К. Рериха… В 1909–1912 годах Сергей Сергеевич организует отделение литографии, цинкографии и фотомеханики, пригласив для этого знатока фотомеханики М. Я. Леонтьева и литографа М. А. Филиппова.
В автобиографии Н. И. Пискарев сообщает: «Основателем и руководителем [мастерской] С. С. Голоушевым была взята единственная правильная установка в обучении, а именно — уход от станковых и любительских способов, какие царили в то время, <…> к производству и полиграфии. Так, например, там впервые за всю историю существования художественного образования было поставлено изучение дополнительных техник: цинкографии (штрих, сетка, трехцветка), фотографии, гелиогравюры, фотолитографии. <…> К преподаванию привлекаются техники непосредственно с производства. <…> Я считаю себя целиком обязанным этой графической мастерской в той установке, <…> что художник не только должен не чуждаться полиграфии и производства, но, наоборот, идти туда и работать на нем».
Одним из первых сохранившихся произведений Пискарева можно считать цветную литографию «Новгород», сделанную по рисунку В. Орлова в 1909 году. Здесь отчетливо проявился его интерес к архитектуре и архитектурному пейзажу. В том же году Николай Иванович начал сотрудничать с издательствами Сытина, Левинсона, Кушнерева.
В 1911–1914 годах Н. И. Пискарев режет цветные линогравюры с архитектурными пейзажами Москвы и Петербурга. В 1915 году они выставлялись в галерее Лемерсье и удостоились благосклонных отзывов со стороны критиков; семь гравюр тогда же приобрел Музей изящных искусств.
Начавшаяся болезнь заставляет художника переехать из Москвы в Феодосию. Там в октябре 1916 года его призывают в армию, но «по состоянию здоровья признают негодным к службе». К наиболее ярким работам Пискарева того времени относятся офорт «Черемушки. Имение Якунчиковой» (1914) и плакат «Художники Москвы — жертвам войны». Революцию он принял, в 1917–1918 годах был «секретарем профсоюза деятелей прикладного искусства и художественной промышленности, одновременно работал как художник в культурно-просветительном отделе Центрсоюза, где организовал юбилейную выставку». Сложившийся мастер гравюры, Н. И. Пискарев открывает для себя живопись и 27 декабря 1918 года пишет заявление: «Прошу зачислить меня учеником в Свободные государственные мастерские по живописному отделу». Его, однако, взяли не учеником, а предложили место художника-инструктора во Вторых ГСХМ.
С октября 1918 по июль 1919 года Николай Иванович лечится в Московском туберкулезном институте, только в мае — июле ему позволили работать, и он в качестве помощника по офорту помогал В. Д. Фалилееву, обретя у Вадима Дмитриевича «в своих поисках эмоционально-выразительного языка полное понимание и поддержку». Здоровье помешало Николаю Ивановичу продолжить совместную деятельность с замечательным мастером, пришлось ехать на юг. Путь выдался тяжелым: сперва Пискарев попал в Киев, захваченный к тому времени интервентами, а когда, помыкавшись (его едва не расстреляли), добрался до Феодосии, город оказался наполнен деникинцами и англо-французскими войсками. Чтобы выжить, художник преподавал в Феодосийском реальном училище, резал из дерева курительные трубки, портсигары, игрушки. Однако и творчество брало свое: офорты, линогравюры… Между тем нужда гонит из Феодосии, Пискарев бродит по хуторам, пробует наняться в батраки — но кому нужен больной? Только летом 1920 года Николай Иванович смог «трудоустроиться» на чьих-то виноградниках. В ноябре Феодосию заняла Красная армия, в Крыму утвердилась советская власть. Попытка уехать в Москву терпит крах. Пискарев работает секретарем секции Изо феодосийского Рабиса11. Его стараниями в Феодосии был образован Музей художественных ценностей. В начале 1921 года он организовал плакатно-декоративную мастерскую, участвовал в создании при ней художественно-промышленной школы и студии. За все это в мае 1921 года местный Ревком объявил Н. И. Пискарева героем труда. О Пискареве-педагоге сохранилось свидетельство его ученицы Е. Н. Ребиковой: «Кое-кто из нас мечтал стать настоящим художником. Николай Иванович был назначен заведующим мастерской. С самых первых дней он стал внимательно к нам приглядываться. Надо было видеть, с какой радостью он старался помочь тем, в ком он встречал серьезное желание учиться. Вот уж кто не скупился на полезные советы… Когда объяснял нам что-нибудь, он весь горел, глаза его сияли»…
