Александровские казармы в Москве

Митинг у Московской городской думы. 1 марта 1917 года

Февраль – сентябрь 1917 года.

Этим материалом мы продолжаем серию публикаций об Александровских казармах, начатую на страницах «Московского журнала» ранее (2019, № 12, 2020, № 3, 2020, № 6). Напомним, что здания казарм, возведенные в середине XIX века, находятся на Подольском шоссе. По назначению, то есть для размещения личного состава воинских формирований, оно стало использоваться в 1880-х годах. В 1914-м здесь организовали 2-ю, 3-ю и 4-ю школы подготовки прапорщиков пехоты в связи со вступлением Российской империи в Первую мировую войну. Наш сегодняшний рассказ охватывает период между Февральской и Октябрьской революциями.

* * *

Для обитателей Александровских казарм, как и для многих москвичей, Февральская революция явилась событием ошеломляюще неожиданным. В школах прапорщиков юнкера и командиры не имели времени следить за текущей обстановкой в стране — они были всецело поглощены подготовкой и отправкой в действующую армию офицерского пополнения. Да и уставы строго запрещали военнослужащим заниматься политикой.

Но однажды в конце февраля около той части Александровских казарм, в которой квартировал 55-й пехотный запасный полк, собралась большая толпа народа с красным знаменем и попыталась освободить арестованных солдат, находящихся на гауптвахте. Часовой отогнал пришедших предупредительным выстрелом¹. Тогда они переместились к школам прапорщиков. Вскоре несколько студентов вошли в 4-ю школу и начали уговаривать юнкеров бросить занятия и идти вместе со всеми на улицу. Протесты лектора — курсового офицера поручика А. Г. Невзорова — не возымели действия. Невзоров вызвал дежурного по классу. Им оказался унтер-офицер, георгиевский кавалер — «внушительный, высокого роста, широкоплечий»². С его помощью Андрей Геннадьевич заставил незваных гостей покинуть помещение. Аналогичная картина наблюдалась и в других классах школы. Хотя занятия сорвать не удалось, «покой был нарушен»³.

Незадолго до этого, в ночь на 28 февраля 1917 года⁴, в городской думе представителями различных организаций был создан революционно настроенный Комитет общественных организаций Москвы (КООМ)⁵. В последующие часы к зданию думы на Воскресенскую площадь стягивались толпы обывателей из ближайших районов и рабочих с промышленных окраин. К ним присоединились подразделения, части и отдельные военнослужащие, в том числе юнкера 3-й и 4-й школ подготовки прапорщиков⁶.

Забегая вперед, скажем, что на параде революционных войск Мос­ковского гарнизона, состоявшемся 4 марта 1917 года на Красной площади, командующий А. Е. Грузинов⁷ обратился к юнкерам 4-й школы со словами: «Вы первые пришли ко мне — спасибо вам!»⁸ Как же это случилось?

Сначала заволновалась 1-я рота, укомплектованная в подавляющем большинстве студентами гражданских учебных заведений. Организовав подобие митинга, подразделение всем составом решило отправиться к городской думе. Желая, видимо, заручиться поддержкой командиров, юнкера попросили поручика А. Г. Невзорова сопровождать их до Воскресенской площади. Анд­рей Геннадьевич решительно отказался: «Вы понимаете, о чем вы меня просите? Что у вас по расписанию в следующий час?»⁹ И тут же вернул их обратно в класс заниматься тактикой. Однако в роте нашлись отчаянные головы, сумевшие увести роту из школы без офицеров.

«Положение было неопределенное, — вспоминал А. Г. Невзоров. — Где-то что-то творится, кого-то разоружают, арестовывают, носятся грузовики, наполненные людьми в солдатских шинелях вперемежку с вооруженными штатскими. У всех красные банты на шинелях, все — обвешанные пулеметными лентами. Какая-то стрельба на улицах. Слухи идут всевозможные. Приказаний из штаба округа никаких нет. Мы — люди не искушенные в делах революции, не знаем, что и делать, сидим и ждем»¹⁰.

Тем временем горожане и солдаты московского гарнизона принимали активное участие в развернувшихся событиях. Об этом позже весьма эмоционально писал экономист профессор К. В. Островитянов: «Москва поражает своим видом — на стенах висят воззвания Временного революционного комитета, по улицам мчатся автомобили с вооруженными людьми, в руках у них развевающиеся красные флаги. На Красной, Театральной, Воскресенской площадях море людей, не смолкает громогласное “ура”, несущееся навстречу всякой радостной вести о новой победе революции: арсенал взят, какая-то часть перешла на сторону революции. То там, то здесь переливается могучей волной революционная песня, и над всей этой радостно возбужденной толпой светит яркое весеннее солнце. Что это — сон или действительность?»¹¹

Вечером 28 февраля офицеры не разъехались по домам, а остались со своими подчиненными в учебном заведении. К Невзорову повторно явилась делегация юнкеров 1-й роты с призывом прибыть в городскую думу, «так как без офицера они себя очень неуверенно чувствуют»¹². Поручик опять отказался и посоветовал юнкерам вернуться в казармы.

Около 23.00 было принято решение всем офицерам школы во главе 2‑й роты пешим порядком выдвигаться к думе для выяснения обстановки. Путь лежал не близкий, но «приятная погода» с легким морозцем облегчала дорогу¹³. После полуночи походная колонна юнкеров вступила на Красную площадь. Офицеры подали команду: «А ну, песню!» На вопрос из строя «Какую?» последовал снисходительный ответ: «Какую хотите». Юнкера затянули привычную для них «Песнь о вещем Олеге»¹⁴ с припевом «Так за царя, за родину, за веру мы грянем громкое ура!» и зашагали по площади в сторону здания думы. Там звонкие звуки строевой песни среди ночной тишины вызвали панику: поначалу роту юнкеров приняли за прибывшие в Москву для подавления беспорядков правительственные войска.

Последовав примеру товарищей, на Воскресенскую площадь самовольно выступили и юнкера 3-й школы, состав которой набирался опять же частично из студентов с «левым уклоном мышления»¹⁵. У входа в думу александровцы встретили командующего революционными войсками Грузинова, «трясущегося от страха». «Господа, в чем дело? — спросил он пришедших дрожащим голосом. — Почему вы прибыли сюда?.. Может, вы голодны? Мы сейчас все это устроим!» Офицеры ответили, что они просто решили «посмотреть». А. Г. Невзоров в числе прочих по приглашению Грузинова вошел в здание.

Там царил полный хаос: «Какие-то люди в рабочих и солдатских костюмах волновались, суетились, разбирали оружие, грудами лежавшее на полу. Не знали, как с ним обращаться. Один учил другого, сам не зная». Грузинов объяснил: создается боевой отряд для отражения возможного выступления контрреволюционных сил. Чуть позже кто-то при неосторожном обращении с оружием произвел внезапный выстрел, едва не стоивший Невзорову жизни: пуля, вонзившаяся в стену, едва не задела поручика. Обернувшись, Андрей Геннадьевич разглядел «какого-то человека южного типа с трясущимися руками и позеленевшим лицом, державшего в руках револьвер Кольта крупного калибра». Тот в испуге забормотал: «Извините, господин офицер, он сам у меня выстрелил…» Поручику оставалось только презрительно пожать плечами. После всего увиденного стало ясно: делать здесь больше нечего. Офицеры 4-й школы прапорщиков решили вернуться в казармы утром, поскольку добираться туда далеко. Александровцев определили на ночлег в «Метрополь». Военные заняли две гостиные и биллиардную. Офицеры, «не раздеваясь, легли на <…> диваны и проспали до утра». Как и планировали, возвратились в казармы с наступлением дня¹⁶.

* * *

После февральских событий занятия, по словам Невзорова, «пошли почти нормально». Единственной проблемой стал школьный комитет, «который иногда собирал юнкеров для решения каких-то вопросов». Состоял комитет не столько из юнкеров, сколько из писарей-делопроизводителей — «призванных для отбытия воинской повинности полуинтеллигентов». Но значительной роли комитет не играл, так как подавляющее большинство его постановлений не принималось общим собранием юнкеров.

4 марта 1917 года на Красной площади состоялся упомянутый выше парад революционных войск, когда А. Е. Грузинов выразил юнкерам 4-й школы подготовки прапорщиков признательность за прибытие их к зданию городской думы и был приветствован ответным «могучим “ура”»¹⁷. Однако этот эпизод не нашел сколько-нибудь заметного отражения в воспоминаниях Невзорова: либо Андрей Геннадьевич не участвовал в параде, либо просто решил не писать о нем, поскольку относился к революции негативно.

* * *

Постепенно ситуация в городе становилась все более взрывоопасной. Командующий войсками Московского военного округа полковник А. И. Верховский¹⁸ невесело констатировал: «Обстановка угрожающая, анархия растет. <…> Ряд погромов, отказов идти на фронт, ряд смещений и насилия над командным составом, занятия почти не производятся. Словом, от тылового округа, бывшего еще так недавно в блестящем порядке, остались одни только развалины. Жизнь трещит и рушится по всем направлениям»¹⁹.

Коснулось это и школ подготовки прапорщиков, где порядки ощутимо менялись. К примеру, в отличие от прежней дореволюционной поры, командующий Московским военным округом перестал приезжать в казармы на выпускные мероприятия. По словам начальника 3-й школы полковника О. И. Пантюхова²⁰, после назначения на должность командующего полковника Верховского александровцы его «не видели ни разу»²¹. Другой современник вспоминал: «Было совершено ясно, что старая армия отказывалась служить и разлагалась на глазах у всех. Разложение началось с тыла и двигалось к фронту. <…> Верховский только и делал, что ездил с казаками и юнкерами усмирять вспыхивающие беспорядки и восстания в тыловых гарнизонах»²².

Тем не менее дисциплинированность юнкеров оставалась в основном высокой на протяжении всего 1917 года. «Занятия шли нормально, <…> к офицерам относились с уважением. Это были единственные части, которые сохранились. Все это знали наши “главковерхи”, Керенский и ему подобные. На юнкеров была вся надежда. Где надо было что-то привести в порядок, туда посылались юнкера»²³.

Например, 12 августа 1917 года юнкера 1-й²⁴ и 2-й Московских школ подготовки прапорщиков составляли почетный караул при встрече на Николаевском²⁵ вокзале председателя Временного правительства и военного министра А. Ф. Керенского. Вот как описана церемония в журнале «Искры». Полковник А. И. Верховский посчитал, что выпускники школ достойны присвоения им офицерского звания самим Керенским, и, дабы «не затруднять гражданина министра <…> излишним парадом», решил «представить А.Ф. Керенскому юнкеров — будущих офицеров — на вокзале»²⁶. Юнкера и оркестр выстроились на перроне. Сопровождаемый ординарцами²⁷, Александр Федорович дважды прошел вдоль строя, здороваясь на ходу, затем поздравил личный состав с производством в прапорщики и провозгласил: «Я знаю, что вы исполните свой долг перед родиной и революцией. Верю, что вы будете старшими братья­ми русских солдат. В вашем лице я приветствую русскую армию». Грянуло дружное «ура», оркестр заиграл «Марсельезу», под звуки которой Керенский покинул вокзал и направился в Большой Кремлевский дворец²⁸.

В августе 1917 года юнкера из Александровских казарм привлекались для охраны Большого театра, где проходило Московское государственное совещание²⁹. «Посты были по всему театру — и под сценой, и за кулисами, и вокруг здания. Боялись, очевидно, чтобы не взорвали “Совещание”»³⁰. «Большой театр охраняется тщательно. На Театральной площади стоят цепями солдаты. Билеты тщательно проверяются у входов юнкерами и офицерами»³¹. «Вокруг театра густой цепью стояли, держа охрану, юнкера — единственно надежная для Керенского сила. Тщательный придирчивый контроль останавливал на каждом шагу и внутри театра»³².

В конце августа 1917 года александровцы с одобрением отнеслись к Корниловскому выступлению³³. На общем собрании военнослужащих 4-й Московской школы подготовки прапорщиков пехоты школьный комитет предложил выступить против Л. Г. Корнилова. Юнкера не согласились и, напротив, приняли резолюцию в поддержку генерала³⁴. Но до активных действий с их стороны не дошло. «В Москве Корнилов не сумел подготовить себе достаточный кадр сторонников»³⁵. К тому же Верховский отстранил от должностей всех офицеров, сочувствующих «мятежнику», поэтому возглавить и повести юнкеров на помощь Корнилову оказалось некому…