Становление музейного дела в советской России — процесс драматический, до сих пор являющийся предметом жесткой полемики. В самом деле: с одной стороны — разорение храмов, монастырей, дворцов, усадеб, бесконечные реквизиции и конфискации. С другой — небывалый энтузиазм охранительства, проявленный в это непростое время многими ревнителями сбережения отечественной культуры. Что чувствовали они, вынужденные участвовать в изъятиях тех же церковных ценностей? Сопротивляться, негодовать — немыслимо, оставалось одно: попытаться спасти что можно, пусть хотя бы в качестве уже только «предметов искусства». Были среди «изымателей» и такие, кто всей душой отвергал «старый мир», считая однако, что его культурные достижения следует поставить отныне на службу «широким массам». Были и откровенные рвачи, наживавшиеся на всенародном бедствии. Были те, кто, заняв дворец или усадебный комплекс под свое учреждение, ничтоже сумняшеся выбрасывали всю «барскую» обстановку на помойку, а то и в костер…
Первый советский государственный орган, чьей функцией стало выявление, хранение, изучение, систематизация и пополнение национализированных частных коллекций, а также организация новых экспозиций и широкая просветительская деятельность, — Отдел по делам музеев и охраны памятников искусства и старины Народного комиссариата просвещения (Музейный отдел Наркомпроса) — создается в 1918 году по инициативе живописца и искусствоведа И. Э. Грабаря, собравшего вокруг себя лучших представителей русской искусствоведческой науки, музейного дела, архитектуры и реставрации. В том же году Советское правительство обнародовало декрет «О запрещении вывоза и продажи за границу предметов особого художественного и исторического значения» и ряд декретов о национализации частных картинных галерей и собраний предметов культуры. В соответствии с этими документами объявлялись всенародным достоянием и передавались в ведение Наркомпроса для использования в качестве общедоступных музеев Третьяковская галерея, картинная галерея С. И. Щукина, художественные коллекции И. С. Остроумова, А. В. Морозова и другие; спустя некоторое время — дом-усадьба Л. Н. Толстого в Москве и усадьба «Ясная Поляна», дом-музей П. И. Чайковского в Клину, места, связанные с именем А. С. Пушкина. Музейный отдел приступил к работе. Значительно позже подведут итог: в дореволюционной России было 213 музеев, за первое же десятилетие Советской власти количество их увеличилось почти втрое.
Ниже, ввиду необъятности темы, мы остановимся лишь на некоторых лицах и событиях этой эпопеи.
Итак, новой власти для того, чтобы разобраться с доставшимся ей культурно-историческим наследием, требовались архитекторы,
реставраторы, искусствоведы, библиографы, знатоки иконописи и древних манускриптов. В числе тех, кто принял предложение сотрудничать с Музейным отделом, оказался бывший владелец антикварного магазина, известный букинист и библиофил Павел Петрович Шибанов (1864-1935). 26 октября 1918 года антикварное предприятие П. П. Шибанова в Москве на Никольской улице было муниципализировано. Хозяину дали несколько месяцев на инвентаризацию. Из документальных записей П. П. Шибанова, сделанных в начале 1919 года:
«Личная библиографическая библиотека П. П. Шибанова (здесь он пишет о себе то в первом, то в третьем лице. — Е. Б.), находящаяся в нескольких колонках задней комнаты, выходящей во двор, частью завязанная в пакеты. Об этой личной библиотеке <…> было своевременно доложено в комиссию по распределению и разбору книг, находящихся в антикварных магазинах, <…> и было дано заверение, что библиотека будет возвращена ее владельцу как его частная собственность, хранившаяся мной в магазине потому, что большая часть жизни бывшего владельца с раннего утра до поздней ночи протекала в магазине и большая часть библиографических работ совершалась именно там. <…> Книги, принадлежащие Третьяковской галерее, согласно прилагаемому при сем их заявлению от 29 янв. 1919 г. за № 30. Бывший владелец покажет места их хранения. <…> Папка с гравюрами видов Москвы, других городов, а также с изображениями различных древностей: альбомы с видами Москвы, а также книги, отобранные коллегией по охране памятников старины. Папка и альбомы лежат внизу на столе у уличной двери, а книги надо указать лично. <…> Папки и отдельные листы с гравюрами, планами и рисунками, подлежащие передаче Историческому музею, разбросаны всюду: стоят на полу в верхнем большом зале, лежат на полках в темной комнате у стены, <…> лежат в шкафах большого зала, <…> на прилавке и на столе. <…> Огромное Евангелие, напечатанное в конце XVII в. с рисунками, приписываемыми Симону Ушакову. Лежит наверху у телефона на маленьком столике в расколотых досках. Евангелие древнеписьменное ветхое. <…> Лежит на средней стеклянной витрине, завернутое в серую или белую бумагу. В иконном зале на столе пачка подсчитанных музеем с вставленными сотрудниками музея ярлычками (кажется, 10) русских иллюстрированных изданий. Ряд мелочей, разбросанных повсюду, подлежащих передаче Румянцевскому музею».
Далеко не все, однако, так стоически переносили подобное. С болью писал Шибанов о своем друге Д. В. Ульянинском — крупном собирателе книг, библиотека которого по праву могла претендовать на статус литературного музея: «Я не видел у него книги с загнутым углом, а если он таковую и приобретал, она после его лаборатории представала перед вами в совершенно неузнаваемом виде. Хранил он брошюры <…> между двумя картонами, связанными шнурками в двух местах. Этот способ не самый практичный, но у него книги действительно были безукоризненно сохранены. В первые годы революции его постигло большое горе <…> ему чуть ли не две недели были даны для освобождения квартиры, в течение которых он никоим образом не мог справиться. Он советовался со мной о способах укладки. И когда мы, решив, какие ящики нужны, купили их, библиотека оказалась гораздо больше в своем объеме. Он совершенно впал в отчаяние и решил ее ликвидировать. С этой целью он обратился ко мне с предложением ее купить. Я отказался от покупки, зная, что прибегнуть к этому его заставляет крайность. Так прошло несколько дней, после которых он говорит: «Нет, я окончательно решил продать библиотеку, приезжайте ко мне». Я приехал в назначенный час, но дома его не застал. На другой день я узнал о трагической развязке».
Павел же Петрович с конца 1918 года поступает на службу в Наркомпрос в качестве научного сотрудника отдела снабжения, а затем назначается экспертом-специалистом по прикладному и древнерусскому искусству и библиографии в Отделе по делам музеев Наркомпроса. Все это совпадало с его призванием и знаниями, и он с головой отдается работе.
1920-е годы — период активной деятельности П. П. Шибанова по выявлению и регистрации художественно-исторических памятников и книжных собраний, находящихся как в Москве, так и в провинции. В совместных командировках с Н. Н. Померанцевым и Е. И. Силиным он обследовал Большой Кремлевский дворец, музеи и храмы Рогожского кладбища, Донской, Новоспасский, Симонов монастыри, Троице-Сергиеву лавру, музеи и монастыри Калуги, Перемышля, Симбирска, Смоленска и многие другие объекты. Ниже приводятся довольно характерные для того времени выдержки из выдававшихся сотрудникам Музейного отдела Наркомпроса мандатов:
«Настоящее удостоверение выдано ответственным работникам <…> Павлу Петровичу Шибанову и Евгению Ивановичу Силину в том, что они везут в Москву в Отдел музеев служебные документы из Петроградского Эрмитажа и книги научного значения, не подлежащие реквизициям» (от 3 февраля 1921 года); «Согласно декрету СНК об учете и регистрации памятников искусства и старины, <…> составляющих достояние Республики, Отдел <…> командирует сотрудника П. П. Шибанова в гор. Смоленск для принятия мер по охране памятников искусства и старины, находящихся в монастырях, в срочном порядке. Вместе с тем, в задачи командируемого входит разъяснение вопроса проведения в жизнь органами местной Советской власти декрета об отделении церкви от государства в области, касающейся предметов искусства и старины, хранящихся в церквах и монастырях губернии с уездом. В случае необходимости сотруднику П. П. Шибанову предоставляется право наложения правительственной печати, а также изъятие в хранилище Государственного музейного фонда вещей общегосударственного значения, которые будут призваны подлежащими изъятию. Все органы Советской власти, как и частные лица, обязаны оказывать всемерное содействие и не чинить препятствий П. П. Шибанову в выполнении поручения, возложенного на него Центральным Органом Рабоче-крестьянского Правительства» (от [нрзбр.] марта 1921 года); «Предъявитель сего <…> командируется в поселок Ильича в быв. Всехсвятский Единоверческий монастырь для выяснения вопросов по охране музейного имущества, там находящегося» (от 15 мая 1923 года); и даже так: «Предъявитель сего <…> командируется в т. н. единоверческий Всехсвятский м-рь для всестороннего его обследования в целях ликвидации» (от 14 мая 1924 года). Все это означало для обладателя мандата обязанность выявления среди имущества «ликвидируемых» храмов и монастырей тех самых «вещей общегосударственного значения». 7 декабря 1921 года издается декрет ВЦИК «О ценностях, находящихся в церквах и монастырях», а следом — 2 января 1922-го — принимается постановление «О ликвидации церковного имущества». Все изъятые церковные предметы распределялись на три группы: имеющие историко-художественное значение и подлежащие ведению Музейного отдела Наркомпроса; подлежащие сдаче в Гохран; имеющие «обиходный характер». Декрет предусматривал обязательное участие в кампании представителей отдела с целью оценки, учета и распределения изымаемого по группам.
В 1921-1922 годах работала еще одна «изымающая» инстанция — Центральная комиссия помощи голодающим (Помгол). Задачей Музейного отдела в связи с ее деятельностью было определить, что из конфискуемого не подлежит утилизации, представляя собой историко-художественную ценность. Эти рекомендации комиссией в большинстве случаев принимались, и указанные предметы передавались на музейное хранение.
Повторим: рядовые сотрудники Наркомпроса не только не могли помешать разорению храмов, монастырей, дворцов, усадеб — немыслимо было проявить даже тень недовольства, тем более, что над многими из них висел дамоклов меч «непролетарского» происхождения. Оставалось лишь стараться максимально возможное количество ценностей уберечь от утилизации или продажи за рубеж. Распорядительных прав при этом у экспертов практически не было. В докладных записках П. П. Шибанова за 1923 год читаем: «Москва, являясь культурным центром страны, сосредоточила в своих пределах огромное количество памятников народного творчества не только местного, но и национально-российского и даже общеевропейского значения. <…> Работа по обследованию отдельных памятников, имеющих исключительное значение, требует к себе особенно внимательного отношения и производится по возможности всесторонне и исчерпывающе. <…> В тех случаях, когда подсекция находит необходимым изъятие каких-либо памятников в целях их охраны, она входит в Отдел по делам музеев с соответствующими разъяснениями по этому вопросу». На убедительность своих «разъяснений» для власти сотрудники отдела только и могли рассчитывать.
В то же время до мельчайших деталей разрабатывался механизм передачи ценностей в Гохран. 23 января 1922 года утверждается инструкция местным комиссиям по изъятию. Перед отправкой ценностей в Гохран независимо от того, где они хранились (музеи, склады ЧК и губфинотделов, закрытые монастыри и так далее), конфискованные предметы должны были подвергаться учету и экспертизе. Из тех мест, куда эксперты по разным причинам добраться не могли, везли в Гохран все, и уже здесь каждый предмет подвергался обследованию для определения его историко-художественной значимости.
Первый год работы в Гохране был сумбурный и неорганизованный. Привлекались к работе и случайные люди, и просто проходимцы, но в большинстве своем там трудились искренне преданные делу специалисты, для которых основной заботой являлась максимальная сохранность отечественного культурно-исторического наследия. В нетопленных помещениях, без выходных, получая сущие копейки, а то и вовсе ничего, они исполняли то, что считали своим профессиональным и человеческим долгом. В одном из отчетов, представленном в подсекцию по охране памятников искусства и старины художественного подотдела Наркомпроса, П. П. Шибанов с грустью отмечал хаос во взаимодействии между отделами, а также нехватку специалистов, которые могли бы предотвратить утилизацию тех или иных историко-культурных ценностей, из-за чего многое терялось безвозвратно. Удручающая атмосфера царила, например, в залах Большого Кремлевского дворца на момент составления описи находящейся там обстановки (1924) — беспорядочно разбросанные мебель, зеркала, люстры, канделябры, картины, подставки для ваз и прочее, почти все — со следами недавних повреждений. Записная книжка Павла Петровича пестрит безрадостными заметками, сделанными по ходу осмотра залов: «Мы прошли через вестибюль и парадные сени. <…> Все ценное, видимо, было уже вывезено, на полу лежали фонари бронзовые шестигранные с матовыми стеклами (стекла разбиты), канделябры бронзовые XIX века, часы в ореховом футляре английской работы, <…> группа из белого мрамора, изображающая три грации, отдельно находился мраморный фиговый листок».
Для получения полной версии статьи обратитесь в редакцию
