Владимир и Диего

Фрагмент фрески «Человек на распутье», созданной Д. Риверой на стене Радио-сити-мюзик-холла Рокфеллеровского центра по заказу Нельсона Рокфеллера в 1932–1933 годах. Фреска была уничтожена в 1934 году по распоряжению руководства центра из-за отказа Д. Риверы убрать
В.И. Ленина, соединяющего руки рабочих

О дружбе русского поэта Владимира Владимировича Маяковского (1893–1930) и мексиканского художника Диего Риверы (1886–1957).

«Маяковский для Мексики был метеором по краткости своего пребывания и ослепительности своего гения. Но свет этого метеора не угас в нашей стране — он озаряет всех нас и сегодня. Маяковский недолго жил среди нас, но тем не менее мы чувствуем, что он принадлежит и нам, потому что его гений породил расцвет многих мексиканских талантов», — так восторженно отозвался о В.В. Маяковском Диего Ривера.

В 1924 году Мексика первой из государств американского континента установила дипломатические отношения с СССР. В.В. Маяковский оказался в числе первых деятелей отечественной культуры, посетивших Мексику. Готовясь к поездке, поэт познакомился с историей и культурой этой страны. Он знал, что Диего Ривера является одним из основателей компартии Мексики и «величайшим мексиканским художником», а также слышал, что «своего Хулио Хуренито Эренбург пытался писать с Диего».

8 июля 1925 года Маяковский прибыл в портовый город Веракрус. «Мексика. Вера-Круц. Жиденький бережок с маленькими низкими домишками. Сотни маленьких людей в тричетвертиаршинных шляпах кричали, вытягивали до второй палубы руки с носильщическими номерами, дрались друг с другом из-за чемоданов и уходили, подламываясь под огромной клажей. Возвращались, вытирали лицо и орали и клянчили снова.

— Где же индейцы? — спросил я соседа.

— Это индейцы, — сказал сосед.

Я лет до двенадцати бредил индейцами по Куперу и Майн-Риду. И вот стою, оторопев, как будто перед моими глазами павлинов переделывают в куриц».

Эти впечатления отразились в стихотворении «Мексика»:

Сколько миль воды

винтом нарыто, —

и встает

живым

страна Фенимора

Купера

и Майн Рида.

Рев сирен,

кончается вода.

Мы прикручены

к земле

о локоть локоть.

И берет

набитый «Лефом»

чемодан

Монтигомо

Ястребиный Коготь.

От Веракруса до Мехико Маяковский добирается поездом. Его поражают открывающиеся экзотические ландшафты: «Такой земли я не видал и не думал, что такие земли бывают. На фоне красного восхода, сами окропленные красным, стояли кактусы. Одни кактусы. Огромными ушами в бородавках вслушивался нопаль, любимый деликатес ослов. Длинными кухонными ножами, начинающимися из одного места, вырастал могей. Его перегоняют в полупиво-полуводку — “пульке”, спаивая голодных индейцев. А за нопалем и могеем, в пять человеческих ростов, еще какой-то сросшийся трубами, как орган консерватории, только темно-зеленый, в иголках и шишках. По такой дороге я въехал в Мехико-сити». Владимир Владимирович делает в записной книжке несколько беглых набросков увиденного.

Диего Ривера встретил Маяковского на вокзале. Первым делом они отправились в музей. «Смотрели древние, круглые, на камне, ацтекские календари из мексиканских пирамид, двумордых идолов ветра, у которых одно лицо догоняет другое». Особое впечатление на Маяковского произвела роспись здания Министерства народного просвещения, выполненная Диего Риверой, где тот «показал прошлую, настоящую и будущую историю Мексики» (по выражению гостя, «первая коммунистическая рос­пись в мире»). Маяковскому была близка идея Риверы — он и сам мечтал о подобных масштабах творчества. Сразу вспоминается его раннее стихотворение «Приказ по армии искусств»:

Довольно грошовых истин.

Из сердца старое вытри.

Улицы — наши кисти.

Площади — наши палитры.

Еще в 1923 году, находясь в парижской мастерской П. Пикассо, Маяковский спросил, не хотелось бы тому перенести свою живопись на здание парламента. И вот здесь, в далекой Мексике, поэт увидел воплощение высказанной тогда мысли. Диего Ривера и Владимир Маяковский оказались единомышленниками, их взгляды на искусство совпадали, хотя жили они на разных континентах. Ривера и вовсе утверждал, что его живопись тождественна поэзии Маяковского.

Почти три недели провел Маяковский в Мексике. 15 июля он писал Лиле Брик: «Во-первых, конечно, все это отличается от других заграниц главным образом всякой пальмой и кактусом, но это произрастает в надлежащем виде только на юге за Вера-Круц. Город же Мехико тяжел, неприятен, грязен и безмерно скучен. Я попал не в сезон (сезон — зима), здесь полдня регулярно дождь, ночью холода и очень паршивый климат, т. к. это 2400 метров над уровнем моря, — поэтому ужасно трудно <…> дышать и сердцебиения. Что уже совсем плохо». Ривера сопровож­дал Маяковского повсюду. Он оказался добродушным гостеприимным человеком, немного знал русский язык — его первой женой была русская художница Ангелина Петровна Белова, а русскими друзьями парижского периода (1911–1914) — Илья Эренбург, Максимилиан Волошин, художница Мария Стебельская.

Сразу же по приезде В.В. Маяковского в Мексику корреспондент газеты «Эксельсиор» взял у него интервью, опубликованное 10 июля: «Маяковский предполагает написать книгу о Мексике. Он сказал, что уже приступил к работе. Он предупредил нас, что она будет лишена каких-либо политических тенденций, в ней будет говориться исключительно о традициях мексиканцев, и что он постарается выразить в своих стихах национальный дух нашего народа». Касательно «политических тенденций» поэт отчасти слукавил. В его записной книжке мы находим автограф стихотворения «Мексика», где речь идет в числе прочего и о революционной борьбе. Однако имена мексиканских коммунистов, с которыми Маяковский встречался, а также слова «багровое знамя» зачеркнуты в целях конспирации, дабы избежать осложнений при таможенном досмотре. Позже вычеркнутое было восстановлено, а стихотворение опубликовано журналом «Огонек» в сопровождении подробного и политически далеко не нейтрального комментария автора.

Поэт и художник виделись ежедневно — то у Диего, жившего в старом квартале, сохранившем колониальный облик, то в советском посольстве, где остановился Маяковский. Дом Риверы отличался гостеприимством. Сюда постоянно приходили художники и актеры, засиживались до утра, спорили об искусстве, о политике. Маяковский и Ривера посещали окрестные селения, наблюдая жизнь крестьян, были в Куэрнаваке — старинном городе, столице штата Морелос. Изучая историю Мексики, легенды, связанные с ее героическим прошлым, Владимир Владимирович «вплетал» их в книгу очерков «Мое открытие Америки». Например, повествуя о происхождении национального мексиканского флага, он излагает старинное предание, как отряд повстанцев, поедая арбуз, решил этот вопрос: «Необходимость быстрой переброски не дала долго задумываться. ”Сделаем знамя — арбуз”, — решил выступающий отряд. И пошло: зеленое, белое, красное — корка, прослойка, сердцевина». Впоследствии родились строки:

Сметай

с горбов

толстопузых обузу,

ацтек,

креол

и метис.

Скорее

над мексиканским арбузом,

багровое знамя,

взметись.

Бережно хранил В.В. Маяковский подарок Диего Риверы — сарапе (мексиканское пончо), на котором был изображен койот с зелено-бело-красным флагом Мексики. Из каждой заграничной поездки он возвращался с большим количеством буклетов, монографий, репродукций, собирал друзей и рассказывал им обо всем увиденном и услышанном. И, конечно, не забывал о подарках для близких. В Государственном музее В.В. Маяковского хранятся кастаньеты — мексиканский сувенир для сестры Ольги, игравшей в любительских спектаклях. Есть в музее и привезенный поэтом из Мексики альбом с фотографиями, использованными в качестве иллюстраций к «Моему открытию Америки». Пользовался Владимир Владимирович также семейным альбомом Пестковских. Станислав Станиславович Пестковский был первым послом СССР в Мексике. Его вдова, М.Н. Пестковская, рассказывала, что Маяковский во время пребывания в Мексике часто гостил у них. Его очень заинтересовал альбом, содержавший около 200 снимков — природа, архитектура, исторические памятники Мексики. Сегодня эти снимки, переданные М.Н. Пестковской, также находятся в музее.

В Мексике Маяковский стремится побывать везде. Он посещает театр кукол, местное ревю (по его оценке, подражание французскому), смотрит мексиканские кинофильмы, присутствует на корриде: «Огромное стальное строение арены — единственное здание по всем правилам, по всей американской широте. Человек тысяч на сорок. <…> Я не мог и не хотел видеть, как вынесли шпагу главному убийце и он втыкал ее в бычье сердце. Только по бешеному грохоту толпы я понял, что дело сделано… Единственное, о чем я жалел, это о том, что нельзя установить на бычьих рогах пулеметов и нельзя его выдрессировать стрелять. Почему нужно жалеть такое человечество? Единственное, что примиряет меня с боем быков, это то, что и король Альфонс испанский против него. Бой быков — национальная мексиканская гордость». Сохранилась фотография, запечатлевшая поэта на корриде.

В.В. Маяковский с удовольствием выступал перед мексиканскими рабочими. Познакомился с коммунистом Гальвано, организовавшим в Веракрусе первую сельскохозяйственную коммуну и как представитель Мексики в Крес­тьянском интернационале (Крест­интерне) побывавшим в Москве на международной крестьянской конференции; с Герреро — художником-коммунистом, индейцем, «владеющим и карандашом, и лассо»; с Карио — секретарем ЦК компартии Мексики; с другим мексиканским коммунистическим лидером — Морено. Последний, вспоминал поэт, «вписал в мою книжку, прослушав “Левый марш”: <…> “Передайте русским рабочим и крестьянам, что пока мы еще только слушаем ваш марш, но будет день, когда за вашим маузером загремит и наш 33 (калибр кольта)”. Кольт загремел, но, к сожалению, не мореновский, а в Морено. Уже находясь в Нью-Йорке, я прочел в газете, что товарищ Морено убит правительственными убийцами». (Кстати, среди первых мексиканцев, посетивших музей В.В. Маяковского в Москве, была дочь Франциско Морено, оставившая в книге отзывов запись: «Революционеры, посещая музей Маяковского, будут укреплять свою веру в великое созидательное творчество революции. Мы в нашей борьбе всегда будем помнить о музее Маяковского».) Встречался Владимир Владимирович и с министром просвещения Мексики Хосе Касауранком — известным издателем и журналистом. Следы их беседы находим в записной книжке поэта № 32, где сохранился автограф Касауранка на испанском языке: «Русское литературное движение, с каждым днем все более вдохновляемое горестями народной жизни, в суровом изображении этих несчастий и в своем страстном желании социальных преобразований заслуживает всяческого внимания и изучения. Только смело вступая в контакт с душою масс, чтобы найти свое спасение, мыслители и художники выполняют свою высокую миссию вождей духа».

Подобных встреч у Маяковского было много, отчего, по-видимому, ему и пришлось заказать в Мехико визитные карточки, коробка с которыми хранится в музее (на плотной белой бумаге надпись: Vladimir Majakovsky).

Диего Ривера восхищался Маяковским, его «трибунным» голосом и темпераментом. «В доме наших советских друзей, людей весьма уважаемых, собралась группа мексиканцев, среди которых были политические деятели, депутаты и сенаторы, писатели, бывшие бойцы, художники, инженеры, врачи, экономисты и несколько дам. Каждый из них был готов убить того, кто осмелился бы усомниться в его революционности. <…> Начались тосты, речи, завязались споры — и вдруг возникла драка, в которой невозможно было понять, кто с кем и из-за чего дерется. Советские товарищи, возмущенные таким странным способом заканчивать банкеты, призывали к спокойствию и предлагали дерущимся выйти на улицу и продолжить сражение там. Сначала оружием, кроме кулаков, служили бутылки, стаканы, стулья, но потом внезапно засверкала сталь револьверов. До сих пор Владимир только улыбался и жестами призывал к спокойствию. Но, увидев револьверы в руках мексиканцев, которые в таких случаях пользуются ими для удара дулом, а под конец стреляют, и как бы предвидя это, голосом, перекрывшим шум, Маяковский крикнул по-русски: “Слушайте!” Все прекратили драку и уставились на него, а он стал читать “Левый марш”, и голос его звучал все громче и звонче. Мексиканцы успокоились и, когда поэт закончил чтение, устроили ему бурную овацию: бросились к нему, чтобы обнять его, и стали обнимать друг друга. Так чудодейственный голос Маяковского и его поэзия восстановили мир. Достигнув этого, поэт вышел на улицу, и все последовали за ним».

В музее имеется еще одна «мексиканская» реликвия Маяковского — трость, вырезанная из цельного куска дерева и напоминающая по форме жезл. Рукоятка выполнена в виде головы змеи, как бы эту трость заглатывающей. Изделие покрыто барельефными изображениями, в том числе орла, терзающего змею (главный символ герба Мексики). Подобные трости изготавливались не на продажу, а для вручения губернаторам, национальным героям, выдающимся гостям (такую же в 1931 году преподнесли С. Эйзенштейну, снимавшему фильм «Да здравствует Мексика!»). «В воображении мексиканцев Владимир Маяковский возникал как красный гений-гигант, который вдохновлял бойцов, читая стихи голосом потрясающей силы, <…> и который, поднимая мужество людей, вел их к победе над врагом», — вспоминал Ривера. Вероятно, за это Владимир Владимирович, ставший в Мексике всеобщим любимцем, и удостоился столь почетного подарка.

* * *

В 1927 году в СССР впервые приехал Диего Ривера, приглашенный советским правительством на празднование 10-й годовщины Октябрьской революции. Находясь во время военного парада и демонстрации на трибуне мавзолея, он делал зарисовки. «Я никогда не смогу забыть этот величественный марш организованных трудящихся. Через узкие улицы на просторную площадь медленно выливался людской поток — сплошная упругая движущаяся масса. Нескончаемое шествие подчинялось единому ритму, волнообразно извиваясь, наподобие гигантской змеи, и в этом зрелище было нечто внушавшее благоговейный трепет. Три часа простоял я на ледяном ветру, неутомимо вглядываясь в праздничную процессию и покрывая набросками страницы альбома». Эти наброски впоследствии послужили основным материалом при создании Риверой фрески для здания Радио-сити в Нью-Йорке.

Несколько месяцев провел Диего Ривера в Советском Союзе. Он посещал художественные выставки, смотрел спектакли В.Э. Мейерхольда, в качестве почетного гостя присутствовал на заседаниях Всемирного конгресса друзей СССР и на лекциях о современном латиноамериканском искусстве, выступал в печати и на различных собраниях по широко дискутировавшемуся тогда вопросу о дальнейших путях развития советского искусства, стал одним из членов-учредителей группы «Октябрь», куда вошли художники А. Дейнека, Д. Моор, Я. Клуцис, А. Дамский, архитекторы Л., В. и А. Веснины, режиссеры С. Эйзенштейн и Э. Шуб, другие мастера культуры. Это художественное сообщество «ставило себе целью содействовать дальнейшему развитию в СССР и во всем мире подлинно революционных, т. е. пролетарских течений в области пространственных искусств. Оно объединяло передовых художников-производственников в области архитектуры, индустриальных искусств, кинематографии, фотографии, живописи, графики и скульптуры, готовых подчинять свою творческую деятельность конкретным потребностям пролетариата в области идеологической пропаганды, производства и оформления коллективного быта с целью поднятия культурно-идеологического уровня трудящихся масс на уровень авангарда сознательного индустриального пролетариата».

Ривера мечтал расписать стены в Центральном доме Красной армии, даже успел заключить контракт на создание фрески, однако в силу разных причин осуществить задуманное не смог. В нашей стране он приобрел множество знакомств и тесных дружеских связей: В.Е. Татлин, Д.П. Штеренберг (с этим художником судьба сводила его еще в Париже), С.Т. Коненков, С.В. Герасимов, П.Д. Корин, С.М. Эйзенштейн… С последним он позже, в 1931 году, общался в Мексике, и Эйзенштейн отмечал, что «ростки» его увлечения этой страной «были вскормлены рассказами Диего Риверы». Но особенно дорожил Ривера встречами с В.В. Маяковским. «В те дни в один очень холодный вечер Маяковский пригласил нас к себе в дом. <…> Там было жарко, как в печи, и там действительно пылал энтузиазм тех, на чью долю выпала радость и честь воспользоваться гостеприимством гения. Нас было много в его доме. К Маяковскому пришли и люди знаменитые, и люди, которые стали знаменитыми впоследствии. Среди первых был Теодор Драйзер, автор “Американской трагедии”». Описываемая встреча состоялась на квартире поэта в Гендриковом переулке в середине ноября 1927 года. А в апреле 1928-го Ривера посетил «комнатенку-лодочку» Маяковского в Лубянском проезде, где до позднего вечера длилась увлеченная беседа друзей о литературе и искусстве.

* * *

В 1955 году Диего Ривера вновь приехал в СССР — на лечение. «В день празднования 28-й годовщины Октябрьской революции мне удалось отпроситься из больницы, и, стоя на балконе гостиницы “Националь”, я набросал демонстрацию трудящихся, могучим потоком вливавшуюся на Красную площадь, а потом превратил набросок в картину». Однажды он пришел в бывший Гендриков переулок, в Библиотеку-музей В.В. Маяковского. В книге отзывов написал: «С волнением вспоминаю величайшего поэта революции — Маяковского, другом которого я имею честь называться, возвратившись в его дом через 25 лет». В память об этом посещении художник подарил сотрудникам музея портрет Владимира Владимировича с надписью: «Таким я помню Маяковского в Мексике».