«Страсть к книгам и их приобретению вспыхнула неудержимо…»

Библиотека-кабинет Д. В. Ульянинского. Август 1902 года. Фотография фирмы «Шерер, Набгольц и Ко». Частное собрание

«Страсть к книгам и их приобретению вспыхнула неудержимо…»

Ульянинский о букинистах и они о нем

Между тем чрезвычайно интересные характеристики этих «книжных дикарей» оставил Д. В. Ульянинский. В 1903 году он выпустил уже не раз здесь цитировавшееся автобиографическое сочинение под названием «Среди книг и их друзей. Ч. 1. I. Из воспоминаний и заметок библиофила. II. Русские книжные росписи XVIII века: библиографический обзор» (М., Антикварное книжное отделение при магазине древностей и редкостей М. Я. Параделова, 1903). В нем Дмитрий Васильевич дал яркие зарисовки типов антикваров, букинистов и библиофилов того времени, однако предусмотрительно сохранил их инкогнито. Нами были найдены рукописные документы и экземпляр данного издания¹⁰⁴, где зашифрованные имена раскрыты. По всей видимости, списки сделаны с авторского экземпляра «Среди книг и их друзей», ныне хранящегося в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки¹⁰⁵. Приведем наиболее показательные характеристики, позволяющие по-новому взглянуть на хорошо известных деятелей московского книжного рынка начала ХХ века.

П. П. Шибанов: «Вот книжный аристократ — богатый антикварий, платящий тысячи за дорогой, хоть и невзрачный магазин¹⁰⁶ и за привольную жизнь¹⁰⁷, а потому создающий неслыханные прежде цены на разные книжные диковинки, требующий на продаваемую книжку не менее 100 % пользы, но действительно знающий в книге толк и иногда умудряющийся какими-то особыми, ему одному ведомыми путями добыть такую редкость, от которой любителя в жар ударит, но жар этот, благодаря цене, живо сменится холодом»¹⁰⁸.

А. М. Старицын: «Вот противоположность ему (П. П. Шибанову. — Л. Л.) — торговец-бессеребренник¹⁰⁹, сам страстный любитель книги, поэт, созерцатель природы, вечно без гроша, вспоминающий о завтрашнем дне, если только в этот день надо платить, а денег нет. Тогда начинается у него бегание по всему городу. Наконец, добыв так или иначе потребную сумму и замазав ею неотложную долговую дыру, он вновь погружается в свое беззаботное бытие, витая все время в области иллюзий и предположений. То же самое происходит, когда подвертывается и какая-нибудь значительная по сумме покупка. Удалось достать деньжонок — заработает; не удалось — печалится мало. К самостоятельным покупкам он, благодаря своей вечной финансовой несостоятельности, не способен, разве только дело идет со знакомыми, которые отдают ему книги в долг под обещание рассчитаться после продажи этих самых книг. Сам по себе и по своему внутреннему облику этот милый торговец пользуется общими симпатиями, но как коммерческий деятель он злейший враг своего благосостояния»¹¹⁰.

А. П. Бахрушин: «А вот еще одна богатейшая частная библиотека, полная редких и интересных изданий, владелец которой попал в безвыходное положение. Человек он очень занятой, вести лично свое библиотечное хозяйство совершенно не может, а между тем страсть сильнее этой невозможности, и он неустанно и постоянно собирает. Библиотека переполняется, но новые поступления не каталогизируются; за переходом же несколько лет тому назад библиотеки в другое помещение¹¹¹ книги были переставлены на новые места, и прежние каталоги, веденые в форме переплетенных гроссбухов¹¹², совершенно не отвечают распределению книг по полкам. <…> Пригласить же для приведения библиотеки в порядок постороннее лицо владелец не решается: с одной стороны, боясь не встретить в своем библиотекаре всех желательных ему знаний и библиотечного опыта, а с другой — не решаясь доверить своих книжных сокровищ лицу малознакомому. И получается такое курьезное положение: есть отличная обширная библиотека, и нет никакой возможности пользоваться ею, так как можно взять лишь только то, что пред глазами и ничего нельзя найти вне этого. Да, впрочем, и то, что пред глазами, взять не так-то легко, потому что наш библиофил имеет непохвальное, по-моему, обыкновение так заставлять полки своих книжных шкафов фотографическими и всякими другими снимками, портретами и видами, что добраться из-за них до книг стоит немалого труда. Здесь тоже характерная библиотафия (обостренное нежелание давать книги «на сторону». — Л. Л.)»¹¹³.

П. И. Щукин: «Коллекции у некоторых собирателей составляются не по их собственному выбору, а как бы на заказ. Дело в том, что иные не любят по разным причинам лично ходить по антиквариям и букинистам, а требуют, чтобы книжники сами привозили им весь подходящий для их библиотек товар¹¹⁴. Отдаваясь таким образом на усмотрение и вкус книжника, они, кроме того, становятся и объектом чистейшей спекуляции, ибо есть специальные книжники-комиссионеры, которые бегают по лавкам и отыскивают пригодный, по их мнению, для этих сидней товар, при продаже которого берут потом с них изрядный комиссионный куртаж. В результате же обычно бывает, что масса хороших и редких книг проходит мимо этих неподвижных собирателей. <…> К сожалению, подобной же странной манеры придерживается и кой-кто из настоящих библиофилов, в силу, вероятно, глубокой уверенности во всемогущество своих капиталов как непреодолимой приманки для торговца, который должен будто бы предпочесть его всем другим своим покупателям и везти ему первому все лучшее»¹¹⁵.

Ульянинскому нравилось проводить время среди этих оригиналов и «убитых книгой» людей¹¹⁶. Неотъемлемой стороной библиофильской жизни Москвы 1900–1910‑х годов являлись регулярные встречи на квартирах у наиболее крупных и авторитетных собирателей для обсуждения последних новостей книжного мира и книжного рынка. По различным архивным источникам мы установили, у кого Дмитрий Васильевич любил проводить «книжные вечера». Среди его друзей-библиофилов были такие некогда известные москвичи, как первый собиратель и исследователь книжных знаков в России У. Г. Иваск, коллекционер русских гравированных портретов С. П. Виноградов (человек из ближайшего окружения нашего героя, в 1918 году умерший «голодной смертью»¹¹⁷), А. П. Бахрушин и другие. Например, последнего, согласно «Списку посетителей библиотеки и художественных собраний А. П. Бахрушина в Москве», Д. В. Ульянинский навещал 12 марта, 8 октября, 9 ноября 1902 года, 7 января 1903-го, 27 января 1904-го¹¹⁸. В нашем распоряжении имеются ранее не публиковавшиеся свидетельства самого Ульянинского об этих посещениях: «Книга — наш лучший собеседник и учитель, но, чтобы удовлетворять своему назначению и быть под рукой всегда, когда понадобится, она нуждается в правильно и удобно составленном каталоге, т. е. каталоге карточном, скорейшего осуществления чего искренно желаю любезнейшему владельцу этого прекрасного книгохранилища. 9 декабря 1897 г.»; «Скажу попросту: хорошо и уютно чувствуется у добрейшего Алексея Петровича, у которого всякий непременно найдет многое себе по вкусу среди его многочисленных коллекций. 25 апреля 1900 г.».

Чтобы представить, в какой атмосфере проходили «книжные вечера» у Бахрушина, обратимся к воспоминаниям московского архитектора И. Е. Бондаренко:

«После интересных коллекционерских специфических разговоров и просмотра хотя и бессистемного, но интересного материала¹¹⁹ вечер заканчивался ужином купеческим, жирным, с водкой, винами и закусками, кулебякой. Хозяйка, жена Бахрушина, бесцветное молчаливое существо, жеманно угощала, а сам же А. П. за стол не садился, а подходил к гостям, поминутно угощая:

— Мадерки-с выкушайте, колбаска вот беловская-с, тешки белорыбьей испробуйте-с.

И так каждую среду»¹²⁰.

Колоритный образ самого Ульянинского нашел отражение в многочисленных свидетельствах современников. Приведем некоторые из них.

«Он казался старше своих лет, ему на вид было под сорок, в действительности же он был моложе. Высокий ростом, широкоплечий, осанистый, немного обрюзгший, чисто выбритый, с большими черными усами, несколько опущенными вниз <…>. Черты лица его в соответствии с ростом были крупные. Прекрасные лучистые серые глаза смотрели ласково, но лениво, держался он с большим достоинством, говорил медленно, растягивая слова» (Н. Ю. Ульянинский).

Интересны воспоминания П. К. Симони, где дается подробное описание кабинета-библиотеки Д. В. Ульянинского¹²¹:

«Мы вышли из передней через маленькую дверь в большую, длинную, очень просторную комнату, но не забитую и заставленную, как это часто бывает в кабинете разных ученых лиц; здесь все было на своем месте. Комната освещалась большими окнами, в ней прежде всего бросался в глаза громадный письменный стол с блестящими принадлежностями для письма, перегоражавший (sic! — Л. Л.) комнату. Около стола, с правой стороны от того места, где сидел владелец кабинета, стоял легонький столик, а на нем ящик с отделениями для маленьких карточек каталога его библиотеки. В течение нашей беседы хозяин часто подымал крышечку ящика и наводил точные справки. <…> Дмитрий Васильевич вообще поражал своей особенной аккуратностью, тщательностью, не только в своих научных работах, но и во всем его окружавшем. Все, казалось, обдумано и пригнано к его высокой и тучной фигуре: начиная с покроя одежды, кончая галстуком. В обращении очень милый и любезный человек светского тона, любивший жизнь в тоне высшего общества. Этот вкус к утонченной, аристократической жизни он усвоил, по-видимому, рано. <…> Самая служба в округе, где он имел постоянное общение с аристократией московской, создавала постепенно обаяние той обстановки, которая его окружала, обстановки большого барина.

Раньше хозяйничал за столом он сам, сам по московскому обычаю разливал и чай, и за этим чаем мы засиживались иногда до петухов. Итак, в этой большой комнате, кабинете владельца, письменный стол, о котором я говорил, разделял комнату на две части: в одной половине стояли шкафы с книгами, добытыми от книгопродавцев Шибанова, Клочкова, Готье и др., и портрет Ровинского. Тут же, на левой, узкой боковой стене висели группы московских книжников. Против окон и письменного стола по правой длинной стене были размещены громадной высоты заказные дубовые шкафы со стеклами, в которых и хранились редкости собрания Ульянинского. <…> За столом с одной стороны стояли мягкие кресла для посетителей, в простенке у окна стоял большой диван, а ближе к двери в столовую, в промежутке между диваном и дверью, стоял легкий заказной раскидной шкафик для гравюр и литографий»¹²².

Симони «раскрыл» еще один действенный способ приобретения редких книг, к которому неизменно прибегал Ульянинский. Если библиофилу требовалась какая-нибудь книга, он не оставлял владельца в покое, «бомбардируя»¹²³ его письмами до тех пор, пока «заветное желание не исполнялось»¹²⁴. Как правило, «жертвами» Дмитрия Васильевича становились друзья-библиофилы, в том числе Иваск, Адарюков и сам Симони, вспоминавший: «Я отдал ему немало редких вещей, чтобы доставить ему удовольствие и вместе с тем обезопасить себя от его излияний скорби. Только такие настойчивые и рьяные собиратели могут сделать ценное собрание и достигнуть желаемой полноты»¹²⁵.

П. К. Симони вторит И. Е. Бондаренко: «Чистота, аккуратность во всем, доходящая до курьезной педантичности, вроде того, что в столе деньги лежали по отдельным конвертам с надписями: “на жизнь” (он был одинок и лишь за год до смерти женился на своей экономке), “на вино” (он был любитель хорошего вина), “на одежу”, “на книги”, “на карты” и т. д., — и никогда не было заимствований из одного конверта в другой. Жизнь его была строго размеренная. Для меня, начинающего скромного собирателя книг, воскресные утренние беседы (конечно, о книге) были чрезвычайно ценны и плодотворны»¹²⁶.

О склонностях Дмитрия Васильевича — «вкусно поесть, выпить хорошего вина»¹²⁷, «выкурить дорогую сигару»¹²⁸ — писал и Н. Ю. Ульянинский. Наш герой, о прижимистости которого ходили легенды, поражал современников «немноголюдными обильными завтраками и ужинами у него, от которых зачастую шумело в голове и неодолимо клонило ко сну»¹²⁹. Однако сонливость исчезала, едва гости переступали порог библиотеки¹³⁰…