«Удобства жизни»

Л. Премацци. Зал ожидания в Отделении почтовых карет и брик (станции почтовых дилижансов) на Большой Морской в Санкт-Петербурге.  Акварель, белила. 1848 год. Государственный исторический музей

Очерки повседневного быта москвичей первой половины XIX века.

Москва первой половины XIX века переживала большие изменения, превращаясь из дворянского в промышленно-купеческий город. В быту наблюдалось заметное сближение различных социальных групп. Изменялся и внешний облик горожан — следствие начавшейся урбанизации.

Поэт, критик, переводчик Михаил Александрович Дмитриев, писавший мемуары в конце 1850-х — начале 1860-х годов, свидетельствовал: «До французов в Москве хотя было гораздо более роскоши, чем ныне, но удобств жизни несравненно менее. Нынче каждый кучер может за несколько копеек напиться в трактире чаю; каждая прачка имеет дома самовар и может на несколько же копеек купить в лавочке чаю и сахару: тогда этого не было! Простолюдины вместо чаю пили сбитень, с которым сбитенщики ходили по улицам. Ныне сбитню совсем нет, а жаль! Он согревал на морозе лучше чаю, не расслабляя желудка, и не приучал к барству и пустой роскоши. <…> В целой Москве было только две кондитерских: Педотти на Тверской и Гуа на Кузнецком мосту»¹.

Персонаж очерка «Счастливица» (1835) — московская жительница Федосья Сергеевна — собирательный образ тогдашнего городского обывателя. Это женщина «средних лет, т. е. между тридцатью и сорока» и «как видно, среднего сословия», ее «блаженный супруг <…> портной, или сапожник, или столяр, или цирюльник». «На ней салоп лисий, или драдедамовый, или терновый, или шелковый, судя по времени года. Если голова ее не закрыта большим платком от ненастья, то вы видите на ней огромный тюлевый чепец. <…> Этот чепец куплен не в магазинах Кузнецкого моста, а в городе, в лавке московского купца Виктора Тимофеевича Пономарева, где чепцы и шляпки продаются покупщицам не мадамами и не девушками, а сидельцами в русских кафтанах, зимою же в овчинных тулупах. Зато и цена чепцу пятнадцать рублей, а не сорок»². Но «жестокой нужды Федосья Сергеевна никогда не боится: у нее самовар аккуратно ставится два раза в день, и каждый раз Федосья Сергеевна выпивает с одним куском сахара по пяти, по семи или по девяти чашек». А ведь чай и сахар относились к дорогостоящим продуктам³. Приданым дочерей Федосьи Сергеевны «давно набиты сундуки. И столовое серебро, и образа в окладах — все заготовлено. Сыновья все в ученье; среднего подготовляют в “неверситет”, семьсот [рублей] за него одного платят и не охают. Есть из чего!»⁴

* * *

Послепожарная Москва требовала капитального восстановления и благоустройства. Городское пространство упорядочивалось, застройка велась по архитектурному плану с учетом уже сложившихся старинных ансамблей. Расширялись и регулировались улицы, закладывалась система центральных площадей, оформлялись кольцевые магистрали. Усложнялись и модернизировались инженерные коммуникации. Городской водопровод технически переоснастили, площади украсили водоразборными фонтанами скульптора И. П. Витали.

При открытии разного рода заведений все больше учитывались требования комфорта. Так, о распахнувшей свои двери в 1832 году Библиотеке для чтения Н. Н. Глазунова пресса писала: «Теперь, не костенея от холода, не страдая от угара в темном подвале, можно, как у себя дома, читать, писать. <…> Библиотека расположена в двух обширных светлых залах; посреди второй комнаты стол с свежими новостями; по стенам мягкие диваны»⁵.

«Москва издревле славилась своими тротуарами, где смелые пешеходцы ломали себе ноги, а осторожные предпочитали идти по неровной мостовой»⁶, — отмечал журналист и книгоиздатель Ксенофонт Алексеевич Полевой. Однако и эта ситуация менялась: «Тротуары на многих улицах сделаны из асфальта или дикого камня и не представляют тех затруднений для пешеходов, как это было несколько лет назад; площади везде чисты и украшены фонтанами»⁷.

Особое внимание уделялось озеленению старой столицы — были устроены Кремлевский сад, бульвары и парки, сделавшиеся модными местами прогулок, а также демонстрации новых туалетов. Надежда Осиповна Пушкина писала дочери в 1833 году: «Кремлевский сад великолепен, и все дамы прогуливаются на воздухе, чуть двигаясь, разодетые в пух и прах»⁸.

Градостроительный проект учитывал необходимость возведения гостиниц, «кофейных домов, конфектных и модных лавок или тому подобных благовидных и опрятных заведений»⁹. Современник восхищался: «Прекрасное изобретение — кондитерские лавки! Сюда стекается множество людей разных состояний, чтобы отдохнуть, позавтракать, прохладиться, поговорить»¹⁰. Посетители кофеен могли не только отведать душистого напитка с булочкой или пирожным, но прочитать свежую газету или журнал, провести время в компании. Художник, скульптор, историк искусства Николай Александрович Рамазанов в 1839 году записал в дневнике: «Кофейный дом. <…> Игра на биллиарде, в шашки, пение с фортепьяно, всевозможные журналы, прекрасный кофе ставят этот приют празднолюбия на высокую степень»¹¹.

Градостроительные достижения фиксировались на издававшихся в первой половине XIX века планах. С 1820-х годов начали выпускать адресные указатели.

* * *

Возникали новые формы досуга. На рубеже XVIII–XIX веков в Западной Европе и в России приобрели популярность панорамы, диорамы, косморамы, позволявшие получить представление о чужих странах или событиях минувших дней. Уже в 1805 году в Москве демонстрировалась панорама «Париж». В 1820–1840-х годах в обеих столицах «было открыто свыше сорока кабинетов косморамы, в которых было продемонстрировано порядка пятисот видов»¹². В 1851 году на Тверской улице в доме Гурьева публике предлагалась большая панорама, состоявшая из 30 различных картин, включая виды Всемирной выставки в Лондоне¹³.

Московская жизнь стала привлекательным сюжетом для художников, запечатлевших на многочисленных литографиях первой половины XIX столетия всевозможные уличные сценки. В 1840-х годах некоторые писатели обратились к изучению городской «толпы»; в качестве героев их очерков выступали шарманщики, приказчики, фельетонисты, гостинодворцы, ремесленники, дворники…

* * *

В 1817 году начинает перестраиваться Петербургско-московское шоссе. В 1835-м иностранный путешественник свидетельствовал: «Дорога из Москвы в Санкт-Петербург ныне является одной из лучших в Европе. Почти на всей протяженности она вымощена щебнем и окружена деревьями. Почтовые станции на ней большие и красивые. Они находятся под управлением государства, и здесь всегда можно подкрепиться супом или котлетами. Цены определяются государственным тарифом и четко написаны на табличке, которая висит прямо в зале. Впрочем, написаны они были по-русски, так что не имели для нас никакого проку»¹⁴.

Несколько позднее подвергся переустройству Нижегородский тракт. «Вместо неудобного и беспокойного в прежние годы мостовинника (деревянный настил. — Т. Р.) вы теперь катитесь по гладкому шоссе вплоть до Нижнего. <…> Жаль только, что нигде нет по дороге чистого дома или надлежащей гостиницы, где бы можно было отдохнуть или остановиться на несколько времени при перемене лошадей»¹⁵.

Параллельно шло внедрение общественного междугородного транспорта. Целью новшества являлось налаживание «регулярной перевозки “недостаточных” людей, которые “захотят пользоваться дешевым проездом”»¹⁶. В 1820 году было установлено дилижансное сообщение между двумя столицами¹⁷. В 1834-м дилижансы начали курсировать между Москвой и Киевом. В 1836-м рыльский купец 1-й гильдии Макар Федорович Пашутин получил разрешение учредить дилижансы от Курска до Москвы и Харькова. Контора Пашутина располагалась в Москве на Пятницкой улице в дома Варгина. Он намеревался использовать шестиместные и четырехместные экипажи, отправляя их «каждодневно утром в 9 часов до Курска, Харькова и обратно», а также до Серпухова, Тулы, Мценска, Орла, Обояни, Белгорода. Стоимость маршрута рассчитывалась по числу верст, поездка осуществлялось при наличии хотя бы двоих пассажиров¹⁸. В 1840 году учреждаются дилижансы между Москвой и Нижним Новгородом¹⁹. В 1843-м «министр внутренних дел по просьбе Московской губернии Богородского уезда деревни Буньково крестьянина <…> Михаила Коровина дозволил ему открыть в городах Москве, Казани и Нижнем Новгороде конторы под названием “вольноотправочных о найме лошадей для проезжающих и перевозке тяжестей”»²⁰. Конторы Михаила Емельяновича Коровина, деда художника К. А. Коровина, выполняли рейсы в Петербург, Казань, Пермь, Екатеринбург, Ирбит²¹.

Междугороднее путешествие в дилижансе предполагало длительное нахождение в одном тесном купе совершенно незнакомых друг другу людей, порой говорящих на разных языках и принадлежавших к разным социальным группам. Пользовались новым видом общественного транспорта и дамы. Вот что писал Н. А. Рамазанов о своей первой поездке в Москву с товарищами (1839): «Однако досадно было, что неотвязчивая скука взяла также место в дилижансе и выходила из него только проезжая Новгород, Тверь, Валдай и еще некоторые станции, на которых жевательные мускулы наших ртов приходили в сильное энергическое движение. Мы, <…> ехавши, играли в Chalb-cvölf*, пели финал второго акта из Капулетти (имеется в виду опера В. Беллини “Капулетти и Монтекки”. — Т. Р.), курили трубку, полагая, что наша несносная пассажирка не любит ни карт, ни фистулы, ни табачного дыма, — не тут-то было — она села нам чуть-чуть не на головы и выскочила из дилижанса только тогда, когда мы завидели Москву, раскинувшуюся шатром чудес на горизонте»²².

Отдал должное русскому дилижансу и американец Джон Стефенс (Стефанс), совершивший вояж из Москвы в Петербург в 1835 году: «Дилижанс оказался лучшим из всех, в которых мне доводилось ездить. Нам предстояло проделать около 500 миль, и вряд ли можно было проехать этот путь в более комфортных условиях. Дилижанс отправился точно вовремя, словно мы были в Париже. Мы в последний раз проехали по улицам Москвы и через несколько минут оказались уже за Санкт-Петербургскими воротами. Среди наших спутников был мужчина лет 35, погонщик скота, в порванных штанах. Из прорех в разных местах торчало нижнее белье. Ехал с нами и пожилой человек 65 лет с подстриженной бородой, в черном суконном сюртуке. Судя по всему, он впервые отправился в дорогу; все было для него внове. <…> На второй день к нам присоединился молодой помещик Чиков, говоривший по-французски»²³.

А вот впечатления писателя Ивана Александровича Гончарова, в 1849 году отправившегося из столицы в Казань: «От Петербурга до Москвы — не езда: это прекрасная двухдневная прогулка, от которой нет боли в боках и голове; чувствуешь только приятный зуд в теле да сладострастно потягиваешься и жалеешь, что она кончилась. Зато дальнейшее путешествие от Москвы в глубь России — есть ряд мелких мучительных терзаний. От Москвы до Казани я ехал пятеро суток и чего не натерпелся, а более всего скуки. Одну станцию ехали целую ночь. Отправился я из Москвы в дилижансе (большой тарантас). Судьба послала мне спутницу. <…> Добрая и простая баба, надоевшая мне смертельно в первые пять минут, а мне предстояло провести с ней пятеро суток: мудрено ли, что я озлобился? Она всячески старалась расположить меня к себе и найти во мне словоохотливого спутника: и чай разливала на станциях, и мух отмахивала от меня, когда я спал; я даже поприучил ее наведываться о лошадях, когда их долго не давали, и <…> не без удовольствия посматривал, как она, приподняв подол, шлепала по грязи и заглядывала по крестьянским дворам. Ничего не помогло. Я целую дорогу упорно молчал, глядя в противную от нее сторону, и скрытно бесился, зачем она тут. Бесило меня и то, что она боялась всего: боялась опрокинуться, боялась грозы, темного леса и еще чего-то. А тут как на смех случилось, что тарантас со всей находящейся в ней публикой (кроме меня: я выскочил) оборвался в овраг. Крику, шуму, но беды не случилось особенной, только помяло их всех. Вслед за этим началась гроза, а к довершению всего мы въехали в лес. Спутница моя сначала кричала, потом начала плакать навзрыд. Я, вместо того чтоб успокоить ее, осыпал упреками. Дико поступил и теперь немного раскаиваюсь»²⁴.

* * *

Образовательная сфера империи прирастала инженерными вузами, институтами благородных девиц, губернскими гимназиями, светскими и духовными училищами, а также лицеями, пансионами, художественными и рисовальными классами. Одним из важнейших средоточий городской жизни Москвы являлся университет. Преподаватели и студенты активно пользовались широкими возможностями, предоставляемыми им городом. Студент Виссарион Григорьевич Белинский писал матери в 1830 году: «Вы меня еще в прежнем письме упрекали в том, что я был в театре, а не был во всех соборных и приходских церквах. Театр мне необходимо должно посещать для образования своего вкуса и для того, чтобы, видя игру великих артистов, иметь толк в этом божественном искусстве. Я пошел по такому отделению (словесному. — Т. Р.), которое требует, чтобы иметь познание и толк во всех изящных искусствах»²⁵. По тем же причинам Московский университет предпочел Демидовскому лицею Алексей Феофилактович Писемский: «Превосходный театр, разнообразное общество и множество библиотек, так что, помимо ученья, самая жизнь будет развивать меня»²⁶. В университетских стенах «многие студенты, особенно из разночинцев, впервые приучались к повседневным бытовым привычкам и некоторым гигиеническим мерам»²⁷.

В начале XIX века Московский университет учредил публичные лекции по различным отраслям знаний. На эти лекции собиралась самая разнообразная публика: «Любитель просвещения с душевным удовольствием видит там знатных московских дам, благородных молодых людей, духовных, купцов, студентов Заиконоспасской академии и людей всякого звания, которые в глубокой тишине и со вниманием устремляют глаза на профессорскую кафедру»²⁸. Подобные мероприятия имели не только просветительское, но и практическое значение. Тут следует выделить бесплатные публичные лекции по технической химии для фабрикантов, читавшиеся профессором Р. Г. Гейманом по специальному указу императора Николая I с 1836 по 1854 год²⁹.

В процессе учебы происходило смешение сословий. Дворянские, купеческие, мещанские отпрыски оказывались за соседними партами. «Цензом здесь были деньги — охотно принимался всякий, кто мог заплатить за учение. В пансионе Т. А. дю Перрон, открытом в Москве на Лубянке в 1831 году, учились 28 девочек: десять дворянок, двенадцать из купеческого сословия, шесть иностранок»³⁰. Историк С. М. Соловьев, сын протоиерея, вспоминал: «Сестер моих отдали в пансион, что тогда было очень редким явлением между духовными»³¹. Аналогичные процессы имели место в университетских аудиториях. Многие преподаватели исповедовали демократические принципы. Так, выдающийся врач, профессор Московского университета Матвей Яковлевич Мудров, сам выходец из семьи провинциального священника, «призывал своих воспитанников научиться “прежде всего лечить нищих”, ибо “вы будете бедные врачи, если будете знать одну только медицину богатых”»³².

* * *

Развивалось в Москве и художественное образование. В 1832 году стараниями коллекционера и общественного деятеля Егора Ивановича Маковского основывается Натурный класс, вскоре переименованный в Московский художественный класс, а впоследствии в Училище живописи и ваяния Московского художественного общества. «Быстрое увеличение числа желавших учиться искусствам лучше всего доказывало, что подобное учреждение было своевременно» и отвечало «народной потребности»³³. О пестроте состава обучающихся свидетельствует статистика: с момента основания по 1856 год в Училище живописи и ваяния поступило 614 человек, в том числе 52 — дворянского происхождения, 23 — из семей военных, 8 — из духовного звания, 43 — из купечества и 488 — из податных сословий³⁴. Силами учащихся устраивались бесплатные выставки, что позволяло «знакомиться с произведениями изящных искусств самому беднейшему классу общества, к которому принадлежало большинство учеников»³⁵. Был также подготовлен проект публичной мастерской исключительно для дам, но это начинание успеха не возымело³⁶.

Москвичи, ратовавшие за популяризацию искусств, стремились организовать художественную галерею. Княгиня Зинаида Александровна Волконская «хлопотала в начале [18]30-х годов о том, чтобы недостаток в Москве собраний художественных произведений, подобных Эрмитажу, был восполнен основанием при Мос­ковском университете Эстетического музея»³⁷. В 1846 году в Первопрестольной продавалась превосходная коллекция «оригинальных рисунков и эскизов»; ее намеревалась приобрести московская общественность, однако покупка так и не состоялась³⁸. В 1851-м архитектор и коллекционер Евграф Дмитриевич Тюрин открыл «свою квартиру для публичного осмотра»³⁹.

В 1820-х годах был сформулирован тезис о необходимости серьезного ремесленного образования. Граф Сергей Григорьевич Строганов опубликовал в «Вестнике Европы» (1826. № 8) статью на эту тему⁴⁰. Результатом его усилий стало открытие Школы рисования в отношении к искусствам и ремеслам, доступной «детям несвободного состояния» (впоследствии преобразована в Строгановское училище). В 1827 году при школе организовали литографию, чтобы практиковать «рисование на камне»⁴¹.

* * *

Менялась в обществе и роль женщины. Вехой на этом пути стало вручение в 1854 году золотой медали Академии художеств и предоставление права на заграничную командировку за счет казны московской художнице Софье Васильевне Сухово-Кобылиной⁴². Другой пример — Мария Николаевна Кошелевская, выучившаяся живописи и черчению у отца-архитектора⁴³. Она не стремилась к официальному признанию, но, вынужденная своими дарованиями зарабатывать на жизнь, выпускала модные журналы, выполняла иллюстрации для «Москвитянина» и «Журнала садоводства», участвовала в издании труда Ж. Дюмон-Дюрвиля «Всеобщее путешествие вокруг света…»⁴⁴ (1835–1837). К сожалению, многие работы М. Н. Кошелевской остались анонимными, что затрудняет изучение ее творческого наследия.

«Женщина-писательница перестает быть курьезом или домашней достопримечательностью и начинает претендовать на определенный статус, предлагая свои труды журналам и книгоиздателям»⁴⁵. Темы эти сочинительницы брали далеко не всегда «домашние». Например, баллада москвички Е. П. Ростопчиной «Насильный брак» (1845), посвященная польскому вопросу, вызвала широкое общественное обсуждение. Произведения Е. П. Лачиновой «Проделки на Кавказе» (1844) и «Два имама, или истребление Аварского дома» (1850) попали под цензурный запрет. Кроме того, дворянки, свободно владевшие иностранными языками, занимались (в том числе и зарабатывали) переводами.

Открывался перед женщинами путь к профессиональной карьере и в медицине. Сестра М. Н. Кошелевской Дарья Николаевна после смерти отца «блестящим образом сдала первый экзамен по акушерству и, имея изящные манеры, приобретенные в семье, имела блестящую практику»⁴⁶. Работала она акушеркой Сретенской части Москвы⁴⁷.

Стоит сказать, что трудоустройству дворянок-сирот в качестве «повитух» способствовало Министерство внутренних дел, предоставляя им «обучение, профессию, постоянный заработок и пенсионное обеспечение на старости лет»⁴⁸…