Гулянье под Новинским

Дж. О. Аткинсон. Качели. Цветной офорт. 1803 год

Шумно, разгульно проходит Масленица. Всякий по возможности веселится. Но вот унылый звон раздается по всей Москве — и толпа от шумных забав стремится в святые храмы. Удовольствия забыты. Начался Великий пост — и каждый уже думает об исполнении обязанностей, возложенных на него Церковью. Но вот неделя сменяет другую и неприметно приближает к празднику. Наступает и самый праздник — и все снова ожило, все снова жаждет удовольствий. Толпа стремится за толпою. Вы спросите, куда? Под Новинское…

Каждый народ имеет свои национальные любовные удовольствия, вполне выражающие его характер. Одни имеют много блеска; другие много простоты. И в Москве, где народ еще строго придерживается обычаев своих предков, гулянье об Святой неделе под Новинским по хорошо избранному месту и по характеру своему — чисто русскому, народному — заслуживает особенного внимания тех, кто хочет видеть Русь в часы ее разгульного веселья.

Огромная длинная площадь от Кудрина до Смоленского рынка, называемая Новинским, назначена местом для гулянья. Название свое эта площадь получила от монастыря Новинского², уже давно обращенного в приходскую церковь. Длинною вереницею тянутся балаганы, шатры, театры, ярко окрашенные, обвешанные замысловатыми вывесками и увенчанные волнующимися флагами. Здесь увидите вы и русские национальные качели, и цирки Олимпийские, раскиданные небрежно палатки цыган и хорошую кондитерскую. Далеко раздается эхо роговой музыки, и паяцы в праздничных белых и разноцветных нарядах своими натянутыми каламбурами смешат и искусно привлекают к себе чернь, которая по-своему отзывается самыми лестными похвалами.

Народ стремится посмотреть балаганных заморских штук, покататься на коньках с колокольчиками и проехать на ручном пароходе³. В теснящихся толпах народа вы встретите разносчиков с игрушками, немцев с ручными органами, подвижную камеру‑обскуру, где за несколько копеек увидите всю вселенную в миниатюре. Здесь найдете вы и храм Соломона, и великолепный Рим; взятие Парижа и пожар Москвы. Узнаете своего родного Ивана Великого, Илью Муромца, богатыря народного, Петра Великого, Наполеона и вид Кремля с Каменного моста. Но все это не так сильно действует на наш простой народ, немудреный народ, который идет в балаганы не для того, чтобы видеть Ивана Великого, которого он может смотреть каждый день и не в балаганах, где ему должно быть тесно, а на просторе, в настоящем, а не балаганном Кремле; а до Наполеона — прах его побери — что ему за дело; хоть бы об нем и слухом не слыхать было на Руси; он так всем надоел, что и из балаганов его выгнать бы надо. Нет. Если вы хотите расшевелить чувства нашего доброго народа, если вы хотите воспламенить его воображение, покажите ему разные штуки, фокусы‑покусы, дайте ему балаганных чудес.

Вот, взгляните: идут три молодца; двое из них продали, как говорят, свои глаза на балаганы — кроме балаганов, для них в это время не существует ровно ничего на свете; они не чувствуют ни толчков, ни брани, которая нередко ссыплется на них, когда они в эти минуты забвения всего и всех, кроме балаганов и паяцев, или стукнутся об чей-нибудь лоб, или найдут на лоток бедного разнос­чика, который, поглядывая на кривляние паяца, не забывает глядеть и на свой товар. Знаете ли, отчего они так пристально смотрят на различные вывески? Им хочется сходить хоть в один балаган — так они выбирают, который получше и по их вкусу. Третий товарищ их, которого можно назвать бывалым, потому что у него двойная работа — и глазам, и языку, — перед каждым балаганом рассказывает им его содержание и присоединяет иногда совет свой сходить в этот или в тот балаган. Но они не слушают его рассказов: у них есть свой ум, свой царь в голове. Погодите, вот что-нибудь да будет; двое из них остановились перед одним балаганом и остолбенели, а третий не остолбенел, а провозгласил на всю Новинскую площадь: «Ребята, войдемте, здесь пилят человека!» Те очнулись. И спрашивают его с недоверчивым видом: «Неужели там все так, как здесь?» — т. е. на вывеске. «Ну вот, обманывать, што ли, тебя станут за гривенник‑то?» — отвечал бывалый с довольным видом. «Так пойдемте, ребята!» Сказано — сделано. Отдали по гривеннику и вознеслись на высоту созерцать оттуда чудеса — как будут пилить человека и как он опять оживет.

Вот какие зрелища занимают особенно русского человека — зрелища чудесные, фантастические; тут-то расходится вся его душа. После такого дива, вышедши из балагана, он вырастает на аршин, сам становится чудом, перерождается, делается оратором красноречивейшим на целые два дня, рассказывает всякому о виденных им чудесах, не опустит ни малейшей подробности. Смело можно сказать, что никто так не умеет наслаждаться жизнью, вполне упиваться ее удовольствиями, как наш русский мужичок. Что ему за дело до того, что эти удовольствия обходятся ему иногда недешево; он не смотрит на то, что его вытянет арапником казак или потузит за шею будочник — этот неумолимый страж общественного спокойствия; чувство наслаждения, которое наполняет все его существо, заглушает в нем все другие; и оно еще тем сильнее в нем разгорается, чем больше встречает для себя препятствий. Зато он сам отмщает за эти маленькие неприятности своим ледяным равнодушием ко всему и ко всем, кроме паяцев, которые одни пользуются в это время правами на уважение, любовь и благодарность. Он готов простить вам все, только не отнимайте у него его любимца паяца, который вполне принадлежит ему.

Да, толпа православного русского народа, этих простодушных мужичков в синих кафтанах, опоясанных красными кушаками, заслуживает особенного внимания; для них день гулянья — день счастья. Старики под шатрами, увенчанными елками⁴, молодеют и еще раз веселятся жизнью. Какая преданность минутному влечению! Какая искренность и радость на лицах, в словах, в голосе, и в этой звонкой песне, издалека долетающей до нас! Тут весь характер русского народа, неутомимого в трудах, безропотного в горе и шумного, искреннего в веселье!

Так проходят первые дни Святой недели, пока большая часть Москвы не отдохнула от продолжительного поста. Со среды собственно начинается гулянье в экипажах. Около полудня толпы делаются гуще, пестрее. Растянутый строй жандармов и казаков наблюдает за порядком. В два часа начинается полный блеск каретного гулянья… Ландо, кареты, коляски, фаэтоны, дрожки цепью тянутся по обеим сторонам Новинского и по смежным улицам: Пречистенке, Арбату и Никитской. Между рядами экипажей гордо галопируют военные и статские денди; они бросают попеременно то презрительные, то равнодушные, то нежные взгляды по ту и по другую сторону. Здесь взор ваш встретит и старость, и юность; утонченный вкус и последние моды Парижа; туман безвкусия, богатство и чванство провинциальное. Здесь увидите вы и русских дворян в новомодных экипажах, сидящих подле своих жен, одетых по последней модной картинке; и купцов со своими жирными полновесными сожительницами. Чего тут нет? Вот курятник, из которого выглядывает деревенская барыня с полудюжиной хохлатых детей; его везут четыре лошадиных мумии веревочными постромками; она боится малейшего толчка, чтобы душа не вылетела из нее вон. Вот тянется старомодная карета с двумя лакеями в нарядной ливрее на запятках; барыня, разряженная, как жар-птица, при каждом толчке дрожит за розы и перловую белизну лица, взятые напрокат на Кузнецком мосту. Тут вы найдете в экипажах живые корзины с цветами, свежими и поблекшими, простыми и расписными, индейских петухов и проч., и проч. Словом, увидите Мос­кву в оригинале, в лицах, во всей ее красе.

В последние дни исключительно по утрам галерея кофейной наполнена цветом общества. Отсюда вы видите всю длину Новинского — всю пестроту этой картины: дамские шляпки, белые и черные султаны военных, разноцветные капоты, салопы, сюртуки; голубые, серые, черные и зеленые глаза; бледные и розовые щеки; красные и синие губы; белые, желтые и пунцовые носы — все это толкается, мешается, путается, то появится, то исчезнет! Записные франты строят ужасные гримасы. Другие по старой привычке делают глазки хорошеньким личикам. Третьи стоят важно на террасе кофейной, курят сигары и рассказывают свои похождения. Четвертые громко трубят о приглашениях на сегодняшний вечер, им трудно везде поспеть. Пятые смешат своими анекдотами, пустою болтовней. Шестые… но ведь не перечтешь всех франтов. Какое отборное собрание женщин! Какие хорошенькие свежие лица! Все блестит, все радуется… В этих волнах народа вы встретите ловкого черного грека, смуглого в белой чалме перса, промышленного армянина, глубокомысленного немца, хладнокровного англичанина и ветреного француза.

Какая смесь одежд и лиц,

Племен, наречий, состояний!⁵

Глухой шум, крики кучеров и жандармов, ржание лошадей, звуки медных труб поражают каждого. Вся эта масса движется; изредка достигает до вас восклицание тысячи голосов — это изъявление удовольствия черни — это ее привет. Взор ваш блуждает: вы смотрите то на гуляющих, то на модные богатые экипажи, на оконечности Новинского, замечаете вы белый шатер — это капище Бахуса, необходимая потребность всех увеселений русского народа.

К вечеру каретное гулянье утихает. Жандармы снимаются со своих постов. Народ толпами расходится в разные стороны — зато шумнее веселятся запоздалые гуляки. В палатках и шатрах светятся огоньки; в одних раздаются звонкие и дикие напевы цыганских песен с аккомпанементом бубнов и тарелок; в других низший класс народа упивается дарами Вакха; клики и песни сливаются в глухой шум. Ближе к полуночи огни постепенно исчезают; крики уменьшаются, все утихает; вдали иногда слышится русская веселая песня.

Так кончается гулянье — одно из самых шумных, самых блестящих и самых многочисленных… Нигде в другом месте не представляется такой полной, яркой картины общего веселья, как в Москве. Это гулянье вполне заслуживает внимания не одних русских, но и целой Европы…

Ступайте туда завтра — вы удивитесь. Все виденное вами вчера сегодня вы почтете за игру воображения, за сон. Все тихо — нет того бесчисленного множества народа, верениц экипажей; уже звуки музыки не достигают до вас; и вы уже никого не встретите на галерее. Тишина сравнительно с диким шумом вчерашнего дня может быть названа мертвою.

¹Так в старину называлась дорожная карета.

²Новинский Введенский Богородицкий монастырь, что на Бережках, был основан в первой половине XV в., упразднен в 1764 г. Тогда же Введенский храм обители получил статус приходского (снесен в 1933 г.).

³Ручной пароход — аттракцион в виде паровоза под названием «Меркурий».

⁴Со времен Петра I елка у входа или на крыше являлась непременным атрибутом питейного заведения.

⁵Цитата из поэмы А. С. Пушкина «Братья разбойники».