Слово об отце

Ю.А. Федосюк на рабочем месте в Агентстве печати «Новости». 1968 год

Труды и дни филолога, историка, москвоведа Юрия Александровича Федосюка (1920–1993).

Мой отец, Юрий Александрович Федосюк, родился 13 января 1920 года в поселке Высоково-Некрасино Клинского уезда Московской губернии (ныне город Высоковск Московской области). Негородское происхождение отца объясняется весьма серьезными проблемами с продуктами и отоплением, которые испытывали тогда жители Москвы. В сельской местности дела обстояли получше, и потому мой дед, Александр Павлович Федосюк, служивший в то время в Красной армии, перевез беременную жену Анну Карловну в Подмосковье, где на Высоковской мануфактуре когда-то работал его отец и где жили его сестры.

Александр Павлович и Анна Карловна хотели назвать сына Юрием, но священник, крестивший мальчика, сказал, что такого имени в православном месяцеслове нет, и согласился указать имя Юрий только в скобках. В результате в свидетельстве о крещении и во всех прочих документах отец поначалу был записан под двойным именем — Георгий (Юрий). Юрием он стал лишь в 16 лет при получении паспорта. Ему предложили выбрать только одно из двух имен, и отец, как он вспоминал, после некоторых колебаний попросил записать в паспорте имя Юрий.

Александр Павлович Федосюк (1882–1952), судя по его сохранившимся рукописным воспоминаниям, родился в Псковской губернии. Там в большом имении Березки служил управляющим отец его матери Елены Никифоровны. С 17 лет Александр Павлович начал работать в сфере организации торговли и снабжения. Много лет он занимал руководящие посты в Государственном тресте резиновой промышленности — том самом Резинотресте, для которого делали рекламные плакаты Владимир Маяковский и Александр Родченко.

Интересно отметить, что отец Александра Павловича, Павел Лукьянович, был родом из Кобринского уезда Гродненской губернии (в настоящее время город Кобрин входит в состав Брестской области Республики Беларусь). Кобрин тесно связан с именем знаменитого русского полководца А. В. Суворова. Там находилась усадьба, пожалованная Суворову Екатериной II. Пишу об этом для того, чтобы рассказать следующую историю. Однажды мой отец, в то время уже пенсионер, долго ждал своей очереди к врачу. Но когда медсестра наконец вызвала: «Федосюк!», во врачебный кабинет неожиданно проскользнул другой пациент. Отец дождался, когда этот пациент выйдет, и гневно спросил нахала, на каком основании тот прошел без очереди. Однако выяснилось, что фамилия незнакомца тоже была Федосюк. Федосюки разговорились, и обнаружилось, что предки этого второго Федосюка также были родом из-под Кобрина. Более того, он сообщил отцу, что где-то под Кобрином есть деревня, которая некогда принадлежала Суворову, и, как это часто бывает в деревнях, почти все жители в ней носят одну и ту же фамилию — Федосюк. Если это так, то с некоторой долей вероятности можно предположить, что среди наших далеких предков были и крепостные графа Суворова.

А вот своей матери, Анны Карловны Федосюк (урожденной Левинсон), отец не помнил: она умерла от тифа в ноябре 1921 года. Заботу о Юреньке (как его называли в семье) и его старшей сестре Нине (она родилась в 1914-м) взяли на себя бабушка Алиса Александровна (1867—1961) и ее вторая дочь Елена Карловна (1898—1993). Обе женщины свободно владели русским языком, но в разговоре между собой часто переходили на немецкий. Дело в том, что и Алиса Александровна, и ее покойный муж Карл Николаевич (1853—1920) были родом из Прибалтики: Алиса Александровна родилась в Дерпте (ныне эстонский город Тарту), а Карл Николаевич — в Гольдингене (ныне город Кулдига в Латвии). Они принадлежали к лютеранской церкви и считали себя немцами. Впрочем, в дореволюционной России графы «национальность» ни в каких документах не было, зато непременно указывалось вероисповедание. В чудом сохранившемся дореволюционном паспорте Елены Карловны так и написано: «Имя, отчество и фамилия: Елена-Мария Карловна Левинсон. Звание: дочь коллежского асессора. Вероисповедание: евангелическо-лютеранское». Легко догадаться, что немецким языком с детства владели и мой отец, и его сестра. Как станет ясно в дальнейшем, это обстоятельство сыграло немаловажную роль в том, как сложилась жизнь отца.

Демобилизовавшись, Александр Павлович Федосюк некоторое время работал управляющим Ленинградским отделением Резинотреста. Семья жила в Ленинграде по адресу канал Грибоедова, 34, квартира 13. Но в начале 1925 года беспартийный А. П. Федосюк подал (едва ли добровольно) заявление с просьбой освободить его от должности и «вследствие политической ситуации» назначить на эту должность «авторитетного партийного товарища». Заявление удовлетворили, и в июле 1925 года Резинотрест с понижением перевел А. П. Федосюка в Москву, предоставив семье — редкость по тем временам — отдельную четырехкомнатную квартиру по адресу Казарменный переулок, 8. По нынешним меркам квартира была не такая уж большая, поскольку в ней жили Александр Павлович, Алиса Александровна с дочерью и внуками, а позднее, когда Нина вышла замуж и родила, еще ее муж и сын.

Став взрослым, я слышал от старших родственников, что Александр Павлович был галантным кавалером, любившим женщин, которые его тоже обожали. Однако второй раз он не женился. Загруженная работой концертмейстера в Московской консерватории и заботившаяся о племянниках, не создала своей семьи и Елена Карловна.

Рассказывать о том, как сложилась последующая жизнь отца, мне и легко, и трудно. Легко потому, что с 1945 года и до последних дней жизни отец вел дневники, или, точнее, ежедневники — небольшого формата записные книжки, где, не пропуская ни одного дня, несколькими строчками записывал, что в этот день произошло в стране, на службе и в личной жизни. Когда книжечек накапливалось достаточно много, отец перечитывал их и самые важные, по его мнению, события включал в машинописный свод «Хроника жизни Ю. Федосюка». Так, например, в «Хронике…» за 1951 год я обнаружил следующую запись о себе: «4 февраля. Миша первый раз видел Красную площадь и Большой театр». То есть первое посещение трехлетним сыном Красной площади отец считал не менее важным событием, чем, скажем, такие более поздние, как «Умер Сталин», «Переезд на новую квартиру в Мневники», «Работал в комиссии по наименованию городских проездов при Моссовете. Придумал ряд названий <…> улицы Тухачевского, Смольная, Невская, Кронштадтский бульвар и т. п.».

Следует упомянуть и еще один важный источник, имеющийся в моем распоряжении, — написанный отцом автобиографический очерк «Познание Москвы», опубликованный в сборнике «Краеведы Москвы» в 1995 году¹.

И в то же время рассказывать о некоторых фактах из жизни отца мне трудно, поскольку нигде не фиксировалось то, что по тем временам нельзя было знать никому из посторонних, а главное — властям. Припоминаю, например, как однажды Елена Карловна внезапно заговорила об условиях содержания заключенных в Бутырской тюрьме. Оказалось, что когда-то (видимо, в конце 1920-х или начале 1930-х годов) она, молодая пианистка, ради дополнительного заработка давала уроки русского языка какому-то японцу, музыканту. В результате ее заподозрили в шпионаже в пользу Японии и арестовали. Но времена тогда были относительно мягкие — нашлись какие-то знакомые, которые кому-то позвонили, и Елену Карловну из тюрьмы выпустили. Чтобы не быть уволенным с работы, во всех анкетах требовалось писать: «Родственников за границей не имею». А между тем у моей прабабушки Алисы Александровны была еще и третья дочь, Маргарита Карловна, или, как ее звали дома, Грета. Маргарита Карловна вышла замуж и уехала с мужем в другой город. Страшная семейная тайна заключалась в том, что этим городом была Прага.

Однако вернусь к рассказу об отце. В 1937 году он окончил среднюю школу и поступил на литературный факультет знаменитого ИФЛИ — Московского института истории, философии и литературы. Своей специальностью отец избрал языкознание. Его научным руководителем стал известный советский языковед Рубен Иванович Аванесов, планировавший взять отца в аспирантуру². Учась на четвертом курсе, отец приступил к сбору материала для дипломной работы, а летом вместе с другими членами семинара Р. И. Аванесова собирался поехать в диалектологическую экспедицию в Рязанскую область. Но то было лето 1941 года, началась война, и, как с горькой иронией вспоминал отец, в Рязанскую область он попал, но только в качестве не диалектолога, а курсанта Рязанского пехотного училища.

И хотя отец не прошел обучения на пятом курсе, не написал и не защитил дипломной работы, накануне призыва в армию ему выдали диплом об окончании ИФЛИ. Можно представить, что выпуск из института четверокурсников, уходивших в армию, происходил в необычайной спешке. Поэтому у отца на руках осталась студенческая зачетка, хотя по инструкции зачетные книжки в обязательном порядке должны у выпускников изыматься и храниться в архивах вуза. Всю жизнь отец очень гордился этим лучшим напоминанием об ИФЛИ — уникальным собранием автографов своих учителей, выдающихся ученых XX века: лингвистов Р. И. Аванесова, С. Б. Бернштейна, Г. О. Винокура, Д. Н. Ушакова, Н. С. Чемоданова, литературоведов Н. К. Гудзия, Л. Е. Пинского, С. И. Радцига.

В феврале 1942 года отец был выпущен из Рязанского пехотного училища в звании лейтенанта. Потом, судя по записям в «Хронике…», начались не очень понятные перемещения по разным тыловым подразделениям — Муром, Казань, Гороховец, Кострома… А дальше сработало свободное владение немецким языком: в июне 1943 года Ю. А. Федосюка командировали на курсы переводчиков при Военном институте иностранных языков Красной армии. В январе 1944-го по окончании курсов он был назначен сначала референтом следственного отдела Разведуправления Генштаба РККА, а позднее — военным переводчиком разведотдела 19-й армии, освобождавшей Польшу.

Как и многие рядовые ветераны Великой Отечественной, о войне отец практически ничего не рассказывал, но почти на всем протяжении 1950-х время от времени кричал во сне. Его будили, а он говорил, что ему приснилось что-то страшное, но что именно, он не помнит. И только много лет спустя, прочитав такие книги, как «Воспоминания о войне» Николая Никулина или роман Виктора Астафьева «Прокляты и убиты», я стал догадываться, что снились отцу те события военной поры, о которых лучше молчать. Молчал отец и о подробностях особого задания, за выполнение которого был награжден орденом Красной Звезды. А задание это состояло в работе переводчиком в составе группы советских ракетчиков, командированных в польскую деревушку Близна для обследования бывшего немецкого полигона с целью найти остатки фашистского секретного оружия — снаряда ракеты «Фау-2». О многих деталях операции я узнал лишь недавно от историка советской военно-космической техники Л. П. Вершининой³, с которой поделился некоторыми материалами из архива отца.

Пожалуй, наиболее достойным из воспоминаний отец считал свое участие в освобождении в мае 1945 года датского острова Борнхольм. Этот остров расположен в Балтийском море довольно далеко от Дании, вблизи Польши, поэтому высадились туда советские войска. Отец участвовал в так называемом Борнхольмском десанте в качестве переводчика при оформлении документов о капитуляции гарнизона.

В сентябре 1945 года, вернувшись в Москву, отец женился на бывшей однокласснице Раисе, моей будущей маме. Молодая жена настояла, чтобы супруги поселились по ее месту жительства (Верхние Сыромятники, 7). Употребляю канцеляризм «место жительства», потому что не знаю, как охарактеризовать наше жилье иначе. Не отдельная квартира, но и коммунальной квартирой его не назовешь. Это был, если так можно выразиться, коммунальный дом — двухэтажное здание, некогда принадлежавшее владельцу располагавшегося в нашем дворе электромеханического завода. Дом поделили на комнаты, в каждой из которых проживало по семейству. На всех имелись грязноватая кухня, не менее грязная ванная и две еще более грязные кабинки туалета, куда приходилось заранее занимать очередь. Считалось, что наша семья располагает двумя комнатами, поскольку небольшое темное пространство при входе было отделено от остального помещения неким сужением без двери. Здесь спала моя бабушка.

Поскольку дом находился на территории завода, попасть в него можно было лишь через проходную будку. Заводских пропусков у жильцов не было — их знали в лицо и так, но о приходе гостей вахтеров требовалось предупреждать. Только в 1961 году мы получили малогабаритную двухкомнатную квартиру в одной из пятиэтажек в Хорошево-Мневниках, а в 1972-м переехали в район Комсомольского проспекта (улица Ефремова, 13, корпус 1).

Вскоре после женитьбы отец, все еще состоявший на военной службе, вместе с женой уехал во Львов, где стал служить командиром роты строительного батальона, сформированного из пленных немцев. Но в марте 1946 года ему удалось демобилизоваться и вернуться в Москву. Для научной деятельности, перспективы которой открывались перед отцом в ИФЛИ, время, по его мнению, было упущено, и благодаря хорошему знанию немецкого языка он устроился на работу в ВОКС — Всесоюзное общество культурной связи с заграницей. В служебные обязанности отца входили прием иностранных делегаций в Москве, поездки с ними в другие города Советского Союза, а также сопровождение групп советских ученых и деятелей искусства за рубеж. Поскольку отец был не простым переводчиком, а высокоэрудированным человеком и интересным собеседником, он довольно близко познакомился с такими людьми, как писатели Константин Федин и Ираклий Андроников, композитор Дмитрий Шостакович, пианист Яков Флиер, кинорежиссер Григорий Александров.

В 1952 году отец принимал делегацию из Дании. В ее составе был никому тогда еще не известный художник-карикатурист Херлуф Бидструп. Позднее Бидструп приезжал в СССР еще несколько раз и в один из приездов подарил отцу альбом своих рисунков. Делая дарственную надпись, теперь уже знаменитый художник сопроводил ее двумя моментальными портретами-шаржами — отца и своим. Спустя много лет, выйдя на пенсию, отец написал воспоминания обо всех знаменитых людях, с которыми когда-либо встречался. Получилась машинописная книга, озаглавленная «Портретная галерея». Книга читалась с большим интересом, но предназначалась исключительно для друзей и знакомых — издавать ее отец не хотел, говоря, что писал о своих персонажах откровенно и кое-какие оценки могут их обидеть. Но в 2007 году я понял, что никого из этих людей уже нет в живых, и издал книгу под названием «Короткие встречи с великими».

Работая в ВОКС, отец часто контактировал с основателем Австрийско-советского общества — известным публицистом, популяризатором медицины профессором Гуго Глязером. И когда встал вопрос об издании книг Глязера в СССР, тот высказал пожелание, чтобы переводы были сделаны Ю. А. Федосюком. Браться за перевод книг, посвященных малоизвестной тебе области знания, — вещь опасная, но отец решил рискнуть и надолго засел в Центральной медицинской библиотеке. Возвращаясь домой, он с улыбкой рассказывал, что библиотекари неизменно обращаются к нему так же, как и к другим посетителям: «доктор». В конечном итоге сложную задачу удалось решить: в 1956 году Издательство медицинской литературы выпустило переведенную отцом книгу Глязера «Исследователи человеческого тела от Гиппократа до Павлова», а в 1962-м — «Основные черты современной медицины».

Однако в центре интересов отца все же была не переводческая работа, а «познание Москвы». Когда в ВОКС приезжали иностранцы, он рассказывал им об истории столицы, водил гостей по городу и по музеям. А в свободное время любил бродить по ближним и дальним московским улицам со своим лучшим другом — инженером и тоже любителем старины Олегом Юрьевым. История многих домов вызывала у друзей вопросы, и ответы на них отец пытался найти в литературе.

Позднее постоянным участником прогулок отца стал я. По воскресеньям мама обычно занималась хозяйством, а отца посылала «погулять с ребенком». Он водил меня по любимым или, наоборот, еще мало знакомым ему местам и рассказывал. Мне кажется, о помещице Салтычихе, художнике Левитане, писателе Горьком и многом другом я впервые узнал в весьма раннем возрасте именно из рассказов отца о Москве: в Ивановском монастыре близ Солянки была заточена жестокая помещица Салтычиха, в доме, расположенном в одном из дворов Большого Вузовского (ныне — Большой Трехсвятительский) переулка, жил и работал художник Левитан, а в районе Подколокольного переулка до революции находился так называемый Хитров рынок, окруженный ночлежными домами для бездомных, похожими на тот, который изобразил Горький в пьесе «На дне»… Но порой отцу было некогда гулять, и тогда он приводил меня в библиотеку Музея истории и реконструкции Москвы (музей в то время помещался в здании Иоанно-Богословской церкви на Новой площади), начинал работать над нужными ему книгами, а для меня просил библиотекаршу принести подшивку журнала «Огонек», которую я с увлечением листал…