«Живое в нашем языке»

В.Г. Перов. Портрет писателя Владимира Ивановича Даля. Холст, масло. 1872 год

Об историко-филологическом эксперименте А.И. Солженицына по «обработке» «Толкового словаря живого великорусского языка» В.И. Даля.

О литературно-художественном и публицистическом творчестве Александра Исаевича Солженицына (1918–2008) написано много. Однако до сих пор в тени остается его работа по изучению русской словесности и ее лексикографическому описанию — небольшая книжка под названием «Русский словарь языкового расширения», вышедшая сначала за рубежом, а затем (1990) и у нас. Она явила нам еще одну сферу деятельности писателя — «языкосберегающую». Сегодня солженицынский словарь почти не упоминается. О нем незаслуженно забыли, не находя здесь «научности». Думается, однако, у автора была совершенно иная цель — оживить исторический тезаурус для использования его в современной речевой практике с целью противостоять нынешнему «чужебесию», оградить родной язык от неумеренных заимствований, живое слово — от искажения его природного облика. То, что сейчас называют «экофилологией», у А.И. Солженицына воплотилось в не имеющем аналогов лексиконе.

Каждый словарь открывает некий мир вещей, событий, фактов и одновременно отражает многовековую историю речетворчества предков. «Русский словарь языкового расширения» А.И. Солженицына стоит у меня на книжной полке со студенческих лет на самом видном месте. Что-то необычное, притягательное, в высшей степени русское чувствуется в нем. Берешь его, как старинный фолиант, и медленно читаешь красивые забытые слова, воскрешенные составителем в конце XX века, когда к нам начало активно проникать чуждое национальным корням и литературной традиции «заимословие»¹. И хотя словарь невелик по объему, он представляет собой обширную сокровищницу «глаголов» давно минувших дней, любовно собранную не ради научной забавы, а чтобы восстановить в памяти нынешнего «техногенного» поколения благозвучие и первозданные смыслы извлеченных из забвения слов, развернуть во всю ширь красочную гамму живой русской речи. Здесь все — народное, все — «от матери земли».

К «обработке» далевского словаря Солженицын приступил в 1947 году. «Для этого я сперва читал подряд все четыре тома Даля, очень внимчиво (так. — О. Н.), и выписывал слова и выражения в форме, удобной для охвата, повторения и использования. Затем нашел эти выписки еще слишком громоздкими и стал из первой выжимки вытягивать вторую, а затем из второй третью. Вся эта работа в целом помогла мне воссоздать в себе ощущение глубины и широты русского языка, которые я предчувствовал, но был лишен их по своему южному рождению, городской юности, — и которые, как я все острее понимал, мы все незаслуженно отбросили по поспешности нашего века, по небрежности словоупотребления и по холостящему советскому обычаю. И мне захотелось как-то еще иначе восполнить иссушительное обеднение русского языка и всеобщее падение чутья к нему — особенно для тех молодых людей, в ком сильна жажда к свежести родного языка, <…> и вообще для всех, кто в нашу эпоху оттеснен от корней языка затертостью сегодняшней письменной речи. Так зародилась мысль составить “Словарь языкового расширения”, или “Живое в нашем языке”: не в смысле “что живет сегодня”, а — что еще может, имеет право жить»².

Кроме тезауруса народной речи В.И. Даля, при работе над словарем А.И. Солженицын использовал богатый опыт художественно-языковой практики отечественных писателей и поэтов (А.К. Толстой, А.А. Григорьев, В.И. Белов, И.А. Бунин, В.П. Астафьев, Г.И. Успенский, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, С.А. Есенин, Е.И. Замятин, С.А. Клычков, В.О. Ключевский, А.В. Кольцов, Ф.Д. Крюков, Н.С. Лесков, Л.Н. Толстой, Д.Н. Мамин-Сибиряк, П.И. Мельников-Печерский, А.Н. Островский, А.Ф. Писемский, А.С. Пушкин, В.Г. Распутин, А.М. Ремизов, И.С. Тургенев, Ф.И. Тютчев, И.С. Шмелев, В.М. Шукшин и другие). В словарь вошли также «исторические выражения, сохраняющие свежесть и слышанные мною самим в разных местах — но не из штампов советского времени, а из коренной струи языка»³.

Прежде чем читать и анализировать словарь, надо уяснить замысел автора — не просто составителя-филолога, а словотворца, для которого не существует пределов культурной импровизации — главное, чтобы она была во благо самому языку. Филологические наброски к тексту книги, заменяющие у А.И. Солженицына теоретическое предисловие, говорят о его предпочтениях: «Повышенное внимание я уделял наречиям и отглагольным существительным мужского и женского рода, ценя их энергию. Я опирался на личное языковое чутье, примеряя, какие слова еще не утеряли своей доли в языке или даже обещают гибкое применение. И когда таким словом я находил областное, старинное или церковное — я включал его, часто без ограничительной ссылки: по их неутерянной выразительности такие слова имеют достоинство к жизни и распространению»⁴.

Широко применяемое ныне понятие «узус» (характерное для носителей того или иного языка употребление в речи слов, форм и конструкций, иначе говоря, стандартное, общепринятое бытование лексем) не учитывает контекста — временного, индивидуального, территориального, того культурно-исторического ландшафта, в котором слово «развивается», наполняется калейдоскопом красок, вбирает в себя дух и энергию народных обычаев, обрядов, обогащается множеством смысловых обертонов. Потому так важно для Солженицына в данной области не сужение (норма), а растяжение — пусть даже до «антинормы». «В словарном расширении мы встречаем слова сотен новых оттенков, непривычного числа слогов и еще никем не употребленных рифм»⁵.

А.И. Соженицын — тактичный лексикограф, оттого многие примеры, включенные им в книгу, остаются без авторских комментариев — например, «забиячество», «злоречить», «искупимый», «крутобережье», «ладонь озера», «легконравный», «нашеземец», «недовидеть», «перекривляка», «раскрасава»… В подобных случаях писатель ориентируется на звукопись речи, ее корнеслов, имеющий часто глубинные праславянские истоки. Он взывает к природному чутью любознательного читателя, как бы «подсказывает мысль о возможном применении» того или иного слова. И, что важно в контексте авторского замысла: «В некоторых случаях объяснение не дано для большей свободы использования, простора воображения»⁶.

Того же принципа придерживался А.И. Солженицын при описании грамматических свойств слов: минимум рекомендаций, и только в тех случаях, когда надо указать правильное управление («усовершать что», «устегнуть откуда»); или действие по глаголу («усыл, усылка»; «утай, утайка»), его свойства («“глубенеть” — ‘становиться глубже’ — безличный глагол»); или родовую принадлежность («“сухоныра” — ‘пройдоха’», «“съедуга, заедуга” — ‘сварливый ч[е]л[о]в[ек]’» с пометами «об.» — общий род); и тому подобное. «Грамматические категории слов для сокращения объема указаны далеко не везде, а лишь где мне это казалось нужным в пособленье. Род существительных большей частью самопонятен, наречия отмечены чаще, по их непривычности. Глаголы не всегда приводятся в паре (несовершенный и совершенный вид), иногда только один из пары, или объясняется только один из двух — который я нахожу более выпуклым, выразительным»⁷.

Гораздо богаче представлены в словаре локальные пометы — указания на диалекты («“безымень” — архангельское», «“берея” — ‘женщина, собирающая ягоды’ — архангельское», «“вечере” — ‘в нынешний вечер, сегодня вечером’ — вологодское», «“дождь гудёт” — ‘течет струей, с гулом’ — южное, рязанское», «“дикой” — ‘шальной, малоумный’ — северное»), сферу бытования («“ветрогон”, “глупендяй”, “дурандашник”, “злодырь”, “крапивное отродье”, “башка незаплатанная” и др. — бранные»), иные характеристики («“вящее” — ‘большее по числу, количеству’ — стар[инное]», «“горе” — ‘высоко вверху’ — ц[е]рк[овное]»)… Помет множество — в том числе неожиданных, вроде «старообрядческое», «тюремное», «лагерное».

Сколько здесь извлекается на свет красок, золота и жемчугов родной речи! Словарь можно читать бесконечно, обнаруживая все новые и новые сокровища: «“купчанин” — песенное, сказочное», «“лаюшка” — о собаке», «“ласковый клин” — плотницкое — ‘пологий, легко подбиваемый’», «“на пусты-лесы кричать” — без пользы»…

Книга завершается тремя приложениями. В первом — «Добавления» — автор поместил несколько десятков слов и выражений из произведений писателей А.Г. Малышкина («баловливо», «бегучий», «кружительный», «непочетливый», «скребучий» — о голосе, «чертоломно» и другие) и В.Г. Распутина («безгордый», «во всю дюженьку», «изначалье», «искательствовать», «окид взгляда», «разночудье», «рукоумелье», «староречие», «чуднозвучие» и другие), а также некоторые «исторические выражения» — например, «безбожество», «благоповедение», «глубокословный», «небезудивительный», «нечаятельный поступок», «продерзость», «произыскание».

Во втором — «О лошадях» — отдана богатая словесная дань этим верным спутникам человека на протяжении веков, персонажам бесчисленных былей, сказок, легенд: «“вороночалая” — ‘вороная со сплошной при­месью белесой или рыжей шерсти, навис черный’», «“гнедая” — ‘рыжая, бурая, а навис черный’», «“голубая” — ‘пепельного цвета, мышастая’», «“изабелловая” — ‘светловолосая, изжелта белесоватая’», «“каурая” — ‘рыжая впрожелть, навис такой же или светлей’», «“навис” — ‘хвост и грива у коня’», «“саврасая” — ‘рыжая впрожелть, навис черный; светло­гнедая с желтизною’», «“осадчивый конь” — ‘послушный на попятку, мягкий на удила’», «“лошадь остегалась” — ‘обтерпелась, не боится кнута’», «“отрясчивая лошадь” — ‘не стоит спокойно на месте’»… Далее приводятся наименования элементов упряжи, клички, речевые обороты, вроде «потуривай лошадей, пошел!», «угоил ты лошадку!» (с пометой: «ир[о]н[и]ч[ес]кое — ‘загнал’»), «“лошадь носит боками” — ‘тяжко дышит’ — из Л.Н. Толстого», «“гонять лошадей на проглядку” — из И.С. Шмелева», «“спотыкливая лошадь” — из И.С. Тургенева».

В третьем представлены отдельные бранные слова, в том числе и писательские окказионализмы Е.И. Замятина — «голова два уха», «лешебойник», «окаяха», «отерхан», «оторвяжник», «чудород»…

Можно сказать, что А.И. Солженицын в своем оригинальном творении представил как раз концепцию экофилологии, попытавшись вмешаться в эволюцию форм языка с целью оживить и разнообразить современную речь. Этот опыт не единичен в отечественной традиции⁸ и чрезвычайно важен. Современный исследователь данной проблематики А.Т. Хроленко верно подметил, что языковая глобализация XXI века разрушительно действует на природу национальных языков, ведя к их примитивизации и, как следствие, деградации⁹.

«Русский словарь языкового расширения» А.И. Солженицына не следует оценивать с традиционных научных позиций, применяя к нему критерии, существующие в академической лексикографической практике. Он занимает «особое место среди словарей устаревших и редких слов»¹⁰, что автор вполне ясно осознавал: «Этот словарь противоположен обычному нормальному: там отсевается все недостаточно употребительное — здесь выделяется именно оно. Словарь составлен не по привычным нормам (здесь и далее курсив наш. — О. Н.), и я не претендую ни на какую научность обзора. Этот словарь имеет цель скорее художественную»¹¹. Неудивительно, что после выхода словаря в свет его ожидала резкая критика: дотошные филологи выискивали ошибки и нестыковки, обвиняли автора в плагиате и примитивизме, укоряли в незнании основ лексикографии… Грустно читать эти удушливые в своей формальной правоте инвективы¹². Не вступая сейчас в спор, скажем, что словарь А.И. Солженицына — прежде всего книга для чтения, а не научный труд. В нем не стоит искать каких-то «структурных схем» и логики словарных статей. То, чему современные лексикографы уделяют особое внимание и без чего не может состояться стандартный словарь — семантика текста, точность определений, омонимичность значений слов, стилистические пометы, — здесь неприменимо. В основе солженицынского словаря лежит иная идея — обогатить литературный язык редкими эпитетами и синонимами, которые вышли из повседневного обихода, оставив по себе, как становится очевидным благодаря автору, зияющие лакуны, заполненные бездарным новоязом. И, наряду с критиками, есть исследователи, пишущие о рассматриваемом издании как о значимом культурном явлении. В то же время, например, М.Н. Эпштейн говорил и о другой стороне этого интересного эксперимента, сравнивая двух лексикографов: «Если Даль — романтик национального духа и языка и почти бессознательный мистификатор, то Солженицын сознательно усиливает далевскую интуицию и по линии кропотливой реставраторской работы (черпает у Даля), и по линии модернистского изыска (отбирает только не вошедшее широко в язык, самое “далевское” у Даля)»¹³.

Одно из основных достоинств словаря, по нашему мнению, заключается в демонстрации утерянных с течением времени возможностей и богатства русского языка. А.И. Солженицын освобождает из плена «научного презрения» просторечие, обаятельные местные говоры, настаивая на высоком культурно-художественном потенциале разговорной стихии. Бытие слова — это его смысловой орнамент, живая морфология, звучная фонетика, рожденные часто «не по правилам» и не подчиняющиеся законам нормированной речи, но своей образностью, выразительностью, неповторимостью красок гармонирующих с самим духом языка, укорененным в истории и характере русского народа¹⁴. Как удивительно красивы и ладны на слух выбираемые Солженицыным языковые перлы: «безграмотство» (Г.И. Успенский), «“дармогляд” — ‘зритель с контрамаркой’», «“завертяй” — (шут[о]ч[но] о буране)», «инобытный» (И.А. Бунин), «исчужи» (Н.С. Лесков), бранно‑ласковое «канальюшка», «кипь работы» (А.М. Ремизов), «класть худую славу», «наклеванная ягода», «лиходейная разлука» (С.А. Есенин), «“лозготуха” — ‘тараторка’», «“лысить жердь” — ‘стесывать кору’», «“любозрители” — ‘зеваки’», «на дворе мглит», «межпогодье» (В.П. Астафьев), «обнимыш» — о ребенке, «ни хмуринки в небе» (В.Г. Распутин), «чужеумный» (Ф.И. Тютчев)…

Эту книгу А.И. Солженицын создавал для себя, «для своих литературных нужд и языковой гимнастики», стремясь заполнить первозданным словом пропасть «образованщины» и пустыню «штампов советского времени»¹⁵. И здесь его можно поставить в один ряд с В.И. Далем, Д.Н. Ушаковым, С.И. Ожеговым. В данном контексте важно и следующее: «Жизнь слову дает писатель — именно это демонстрирует А. Солженицын, включая лексику из словаря, из произведений русских писателей в собственные тексты, показывая его силу и энергетику воздействия на читателя»¹⁶.

Наконец, необычный лексикографический эксперимент А.И. Солженицына — это призыв ко всем нам сберегать родную речь, завещанную предками, «восстановить прежде накопленные, а потом утерянные богатства», не дать поблекнуть благогласной радуге русского языка — «великой и могучей» основы национального самосознания.