Художник, солдат, мыслитель

А. В. Николаев. портрет московского старца протоиерея Алексия Мечёва. Бумага, гуашь. 1991 год

Из творческого наследия Андрея Владимировича Николаева (1922–2013).

Об А. В. Николаеве «Московский журнал» уже рассказывал в связи с публикацией фронтовых воспоминаний художника (2006. № 5). Повторим здесь ту краткую заметку: «Родился в Москве. Вскоре после школы попал в Велико-Устюгское пехотное училище, откуда в декабре 1942 года был выпущен лейтенантом. Вое­вал на Волховском фронте в должности командира минометного взвода, а затем, окончив курсы усовершенствования офицерского состава при Ленинградской военной академии, в должности начальника разведки 534‑го минометного Выборгского полка прославленной 106‑й гвардейской военно‑воздушной дивизии с боями дошел до Австрии, где и встретил Победу. Трижды ранен. Награжден орденами Отечественной войны обеих степеней, Красной Звезды, медалями «За взятие Вены», «За победу над Германией» и другими. После демобилизации (1946) окончил второй курс училища Памяти 1905 года и — с отличием — Всесоюзный институт кинематографии по кафедре художественного оформления фильма (1953). Как книжный иллюстратор сотрудничал с издательствами «Гослитиздат», «Детгиз», «Советский писатель», «Молодая гвардия», «Московский рабочий», журналами «Юность», «Смена», «Работница», «Пограничник». За сорок пять лет работы проиллюстрировал около двухсот литературных произведений. Среди них «Пиковая дама» А. С. Пушкина, «Князь Серебряный» А. К. Толстого, «Мирович» и «Сожженная Москва» Г. П. Данилевского, «Приваловские миллионы» Д. Н. Мамина-Сибиряка, «Рославлев» и «Юрий Милославский» М. Н. Загоскина, «На дне» А. М. Горького, «Радости жизни» и «Рим» Э. Золя, проза крупнейших советских авторов».
В последние годы А. В. Николаев выполнил цикл монументальных портретов русских исторических, военных и духовных деятелей «Каменiя истории»; его перу принадлежат также обширные мемуары, литературные и богословские труды. По словам близко знавших Андрея Владимировича, сочинения свои печатать он отказывался, выставлять живописные работы, созданные в эпоху «перестройки» и позднее, — тоже (лишь некоторые из них были опубликованы — в частности, «Московским журналом»), посему до сих пор известен преимущественно в качестве иллюстратора, что представляется глубоко несправедливым. Предлагаем вниманию читателей подборку работ художника, в том числе публику­емых впервые, а также интереснейшую «Творческую автобиографию», написанную им в 1982 году специально для Государственного музея Л. Н. Толстого.

«Родился я 22 октября 1922 года в Москве в Протопоповском переулке на Первой Мещанской улице. Наш деревянный двухэтажный дом купца Орлова стоял на территории бывшего Братолюбивого общества вспомоществования вдовам унтер‑офицеров, на поле брани убиенных, и по соседству с конюшнями и плацем Высшего пограничного училища, готовившего командный состав для пограничных войск Красной армии.

Да помнит ли Москва сама
про братолюбские дома,
про девятнадцать корпусов
для унтер‑офицерских вдов?
Был Протопоповским тогда
Безбожный переулок. Лебеда
росла на пустырях дворов —
чем не пособие для вдов?!
Минувшего пропавший след.
Военных вдов давно тут нет,
нет и в помине лебеды —
травы печали и беды.
Где был Набилковский приют,
вершит дела ученый люд,
конюшен старых нет уже —
стоят машины в гараже.
Нет пустырей. Дома. Дома…

Так описал эти места много лет спустя московский поэт Виктор Федотов («Литературная Россия» № 17 от 23 апреля 1982 года), посвятив стихотворение памяти мое-
го детства.
Ранние детские годы имели кардинальное влияние на формирование моего характера, мировоззрения и творческого отношения к жизни. Гуляя по «Братолюбке», я имел богатые возможности для наблюдения жизни мос­ковского мещанства во всех его проявлениях. Проникнув через забор в обход часового на кавалерийский плац училища, мы, мальчишки, оказывались под покровительством доб­рого вахмистра дяди Вани и имели возможность наблюдать строевые учения курсантов в пешем и конном строю. Но радости нашей не было границ, когда дядя Ваня разрешал нам садиться в седло во время послеучебной проводки лошадей. Совсем недавно узнал я, что дядя Ваня наш погиб в первых боях на границе в сорок первом году. Ранним утром в праздники Первомая и Ноября вскакивал я со своей постели и в одной рубашке бежал к окнам смотреть, как в конном строю шло на парад училище в новеньких изумрудных фуражках, с пиками и при шашках.

Ни мать моя — Екатерина Васильевна, ни отец — Владимир Степанович не имели какого‑либо решающего влияния на мое воспитание. Три человека формировали меня с раннего детства.
Первым была моя бабушка Оля — мать моего отца Ольга Михайловна. С ней я был неразлучен. Она много рассказывала мне о своей нелегкой жизни, об «учении» в ателье модного платья, куда была отдана восьмилетней девочкой и где в шестнадцать лет была уже мастерицей, о своем отце и моем прадеде, сумском гусаре Михайле Никифорове — участнике турецкой кампании, о прошлом мещанских слобод у Крес­товской заставы. Говорила она мне и о том, что мой крестный патрон — Андрей Критский — был великим писателем древности и автором знаменитого Покаянного канона. До сих пор ежегодно хожу я Великим постом слушать эту необыкновенную поэму.
Вторым человеком был мой двоюродный дед — материн дядя — Осипов Александр Семенович, бывший поручик артиллерии, разносторонне образованный человек, говоривший свободно на семи языках и подрабатывавший под старость подстрочными переводами для наших литераторов. Дядя Саша, как я его звал, пробудил во мне интерес к истории и, в частности, к военной истории. Он приносил мне журналы и книги с картинками. <…> Особенную страсть питал дядя Саша к эпохе Наполеоновских войн. Играя со мной в оловянные солдатики, он разыгрывал подлинные сражения, попутно объясняя те или иные особен­ности тактических приемов. Так с теорией тактики пехоты, артиллерии и кавалерии я познакомился ранее, нежели с таблицей умножения.
Третьим человеком была нищенка, жившая в маленьком чуланчике рядом с нашей квартирой. Днем она побиралась у булочной, собирая довески хлеба и медяки, а вечером читала книги и просвещала меня в области литературы. Звали нищенку Мария Александровна Пивоварова, и в молодос­ти была она преподавателем в смоленской гимназии. Ее страстью был роман Льва Николаевича Толстого «Война и мир»… Неудивительно поэтому, что уже в пятилетнем возрасте я по ее рассказам отлично знал о взаимоотношениях князя Андрея и Наташи, о злоключениях Пьера в плену и о строгости старого князя Николая Болконского. Когда же я спрашивал: «На кого мог быть похож молодой князь Андрей?» — Мария Александровна показывала мне на командира эскадрона Иванова. До сих пор запечатлелась в моей памяти его статная фигура, перетянутая хрустящими ремнями, блестящие сапоги с никелированными шпорами, четыре кубика рубиновой эмали на петлицах и гордый взгляд больших черных глаз на тонком лице.
Учился я в школе №  8 на Переяславской улице. Учился плохо. Школьная программа меня никак не удовлетворяла. Особенно же ненавидел я уроки рисования, на которых какой‑то хмурый и косноязычный старик заставлял нас срисовывать пирамиды, кубики и шары. Меня же тянуло на сюжеты, и любимым моим занятием стало рисование по памяти картин, виденных мною в Треть­яковской галерее, куда меня очень скоро стали пускать одного. По рисунку в табеле у меня стояла прочная «двойка» или, как тогда писали, — «неуд». Не любил я ни математики, ни физики, ни химии, терпеть не мог учить наизусть стихотворения, которые мне не нравились, а те, которые нравились, запоминались сами. В 1937 году я перешел в 267‑ю школу на Первой Мещанской улице, неподалеку от Сухаревской (Колхозной) площади. Школьное соприкосновение с романом «Война и мир» принесло мне лишь одно разочарование. Будучи по природе настойчивым и в чем‑то упрямым, я шел на конфликт и хватал двойки по литературе. Варвара Иллиодоровна Бимбирекова, учительница литературы, делала это с тем большим удовольствием, что знала мои способности. Она руководила нашим школьным драмкружком, в котором я был самым активным участником и организатором. Играли мы преимущественно Мольера, Гольдони и Чехова. Из школы я выехал на «тройках». Выпускной вечер состоялся 19 июня 1941 года, а 22‑го грянула война.
Какое‑то время, имея «белый билет», освобождавший меня от призыва по статье 19 расписания болезней (пониженная свертываемость крови), я учился в Московском училище живописи на Сретенке, но в мае 1942 года был призван в ряды Красной армии и направлен в Велико-Устюгское военное училище в артиллерийско‑минометный дивизион. Пребывание в военном училище, жестокая и жесткая дисциплина, предельная нагрузка оказали на меня отрезвляющее и благотворное влияние. Я понял: к жизни следует относиться серьезно, если хочешь жить и что‑то сделать полезное для себя и для людей. Математикой тут пришлось заниматься по‑серьезному.
На учениях под проливным дождем, в мороз и стужу, а затем и на фронте под огнем противника непроизвольно вспоминались мне описания аналогичных ситуаций у Льва Николаевича Толстого. Поручик артиллерии Толстой стал для меня как бы и товарищем, и учителем, и, можно сказать, моим собственным двойником. Во время боев на Карельском перешейке, в Финляндии, солдаты нашли и подарили мне изодранный альбом «Гр. Лев Толстой — великий писатель земли русской в портретах, гравюрах, медалях и пр. и пр.» издания <…> 1903 года. Этот альбом я возил всюду с собой и никогда с ним не расставался.
Думал ли я о том, что почти через сорок лет будет издан подобный же альбом, <…> куда войдут и мои иллюстрации к роману «Война и мир»? Нет, конечно, не думал! Однако в тот момент, когда в разведке, в тылу противника, снарядом из танка была перебита нога у моего Гнедого и я, падая с лошади, чуть было не был придавлен ею, именно в тот момент я вспомнил Николая Ростова и его Грачика…

Иллюстрации к повести А. С. Пушкина «Пиковая дама». Бумага, гуашь. 1977 год. Издавались набором открыток в 1979 году