Неизвестный художник. Набережная города Тамбова. Холст, масло. 1860-е годы
Тамбов 1830-х–1840-х годов в поэме М. Ю. Лермонтова «Тамбовская казначейша» и в действительности.
Тамбов на карте генеральной
Кружком означен не всегда;
Он прежде город был опальный,
Теперь же, право, хоть куда.
Там есть три улицы прямые,
И фонари, и мостовые,
Там два трактира есть, один
«Московский», а другой «Берлин».
Там есть еще четыре будки,
При них два будочника есть;
По форме отдают вам честь,
И смена им два раза в сутки.
Так у Лермонтова. Оставим пока поэму и обратимся к «непоэтическим источникам». «Любезный друг, преданный по склонности и по обстоятельствам праздной жизни скитаться <…> под высокопарным титлом путешественника по всем странам мира, я был заброшен судьбою и завезен почтовыми лошадьми в Тамбов. Вот, скажешь ты, после писем твоих о Париже, Голландии, Кавказе, Бессарабии и иных прочих — что нового нашел о Тамбове, известном только по своему бостону, бильярду, каламбуру французов в 1812 году (tombeau) — и по тому еще, что почтамты нередко смешивают его с Тобольском». Такими словами начинает свое письмо неизвестному адресату от 1 августа 1837 года «новоузенский помещик Яков Караманский» (возможно, это псевдоним, хотя в Новоузенском уезде Саратовской губернии существовало село Караман). Обещая сообщить много любопытного о Тамбове, автор предлагает читателю, не соблазняясь провинциальностью города, увидеть в нем «часть великого целого, которое свет простодушно называет уже русским миром — а мы еще простодушно: матушкой Россией. <…> Да, Россия есть обширное поле, роскошная нива, глубоко браздимая гением монархов и щедро ими засеваемая! И Тамбов мне кажется «не бесплодною дорогой и не твердым камнем», где бы росли только мох и плевелы, но одним из благословенных мест, где мысль привилась и обещает вознаградить сеятеля обильной жатвой». Свой порыв губернского патриотизма Караманский оправдывает примерами, сравнениями, фактами. «Я помню Тамбов 20 лет назад, и почти в тех же обстоятельствах; с тою разницей, что общество дворянское было многочисленнее, богатее, роскошнее; было более, так сказать, гостеприимства и радушия, но занятия были ветреные — карты (Лермонтов: «И просит важно позволенья / Лишь талью прометнуть одну, / Но с тем, чтоб отыграть именье / Иль «проиграть уж и жену». — Л. Г.), балы, собаки кружили всем головы; покупка, продажа или обмен имения — которого часто ни продавец, ни покупщик не знали, называлось «делом» по превосходству! Но никакой общественной мысли не было в ходу. Какая разница теперь! Правда, всеобщее направление умов в целой России другое: оно обращено на предметы общей пользы и народности, ибо миновался период смягчения нравов посредством общежития. <…> Это общее направление везде, но в Тамбове многие предметы, еще бродящие идеями, в головах всех уже осуществились, приняли форму осязательную, приложены к делу: одним словом, вступили в кодекс гражданственности»…
